решимости, «функционирующих» весьма «энергично», но лишенных перспективы, не знающих «что к чему» и сбивающихся, ввиду этого с пути революционной работы». Если, сидя напротив роющийся могилы отца, Александр знал, что скоро при прощании с отцом в траурном зале ЦКБ он скорее пригласит священника, с его молитвами при отпевании усопшего, чем призовет друзей– коллег отца с их светскими речами. О земном пути честного коммуниста все и так знают. А в Новых временах больше надо о душе беспокоиться, как это посоветовал Пильняк в своей издевке над революционером, коммунистом-троцкистом Акимом, заставившем его увидеть, как пьяный юродивый музеевед подносил рюмки водки к губам Голого Человека, а на самом деле деревянного Богочеловека Христа…
– Ну, пошли? – подал голос бригадир. – Видите, все чин чинарем в хозяйстве землекопов на могильном фронте… Об уговоре помните?..
– Вижу и помню…
– Как бы дождь не хлынул… Времена нынешние опасные и слезные, как никогда раньше…
– Времена всегда опасные и слезные, особенно, под кладбищенским углом зрения на все, что есть сейчас и было раньше… – ответил Александр тихо и задумчиво.
Мать Александра не возражала, чтобы на похоронах, траурном зале ЦКБ в Новых временах, по неожиданному предложению ее сына, звучали у гроба мужа и отца не речи друзей и коллег Николая Васильевича, а скромная утешительная, смиряющая с земной участью молитва православного священника.
А в день похорон отца, после поминок, поздним вечером, освободившись или, неважно, не освободившись от поминальных алкогольных паров, Александр написал прощальный диптих отцу:
«Глухая осень. Иней. Запах сена неубранного душу бередит. Все кончено в опасных переменах, и смерть отца в их череде стоит. Неужто все так преходяще, тленно? с твоим уходом как смириться нам? неужто жизнь, судьба, любовь мгновенна и беззащитна перед «Аз воздам»? Не это ли доносится до слуха, увидев сердцем в поле жизни жмых?.. Достоинством судьбы и русским духом, войди, отец, в сердца – родных, живых… Дай много сил любви и света маме, вдохни надежду, дай ожить мне вновь, – пусть Русский Дух осенними губами души коснется, даровав любовь».
«По-русски безоглядно и доверчиво ты, суетным заботам вопреки, хранил в душе своей долг пред Отечеством с достоинством до гробовой доски. Морозным облачком пред человечеством твоя душа мелькнет, вечность слепя, даруя нам смысл долга пред Отечеством с достоинством, воистину любя».
И ближе к ночи было написано исторически оптимистичное стихотворение «Живая Истина живит», чтоб ожить в Новых Беспощадных Последних Временах:
«Флоренский поражен был – «Есть она!» Сомненья от лукавого – «мол, есть ли?» Сияй же Светом Силы Истина: Бог есть Любовь!» Свет выше мракобесья! Безлюбых, «Фом неверующих» – тьма… Беги от заблуждений их и бреда… Бог есть Любовь! – и не сойдёшь с ума, идя из смут и тьмы на лучик света… Душа болела – больше не болит от тьмы осколков, бьющих рикошетом – есть смысл: «Живая Истина Живит» и вдохновляет негасимым светом…»
16. Никола Можайский с нами
И ближе к ночи он почувствовал надо сделать решительный шаг к переменам в собственной жизни. Он похоронил достойно отца, справил достойно поминки по нему, утешил всех, кто нуждался в утешении… Только вот кто его утешит?.. Его пытливую душу, напряженную драмами и трагедиями кто утешит на границе ночи?.. А душа требовала утешения, несмотря на то, что напряженная, натянутая, как тетива перед выпуском вдаль, в ночь стрелы, она была преисполнена силы и величия только от сознания исполнения сыновнего долга: сын Александр достойно похоронил отца Николая, как хоронили своих отцов сыновья и дочери в их старинном Можайском роду. Чтобы не порушились в душе какие-то хрупкие основы, нечто лежащее глубоко внутри душевного таинства законов и структур внутренней свободы и истинного волеизъявления себя как человеческой личности надо было шагнуть в ночь, тьму неизвестности, оставить там все страшное и тяжелое, чтобы утром, с рассветом обрести новые свежие душевные силы…
А эти свежие силы души были просто необходимы ему в трагических переменах Новых Беспощадных Последних Времен, где не будет рядом отца Николая, как нет уже девять лет брата Александра, нарисовавшего, вернувшись с войны – вся грудь в орденах и медалях – свой лунный шедевр Соляного Амбара – с луной в левом верхнем углу. Дядька скромничал, не афишировал свой талант художника, если спрятал свою картину, «по мотивам пейзажа художника-передвижника», размером в лист ученической тетради в стопке книг и бумаг на чердаке. Ведь дядька когда-то популярно объяснил юному племяннику, футболисту и хоккеисту с младых ногтей: «В своей выбранной профессии надо добиваться высших достижений. Зачем плодить ряды признанных или непризнанных художников, зная, что тот же Иван Лаврентьевич рисует лучше тебя. Я могу нарисовать так же, как он, но лучше – никогда. Так честнее и ценнее осуществить свое призвание в той же начертательной геометрии, где тебя учитель, руководитель аспирантской работы считает тебя ровней ему, а иногда ставит и выше. А этот учитель Громов, между прочим, первым в стране Советов защитил докторскую диссертацию в области начертательной геометрии. И мы с Громовым напишем самый лучший в стране учебник и задачник по начерталке с уникальными цветными рисунками… Но кое-что я, экспериментируя с подачей и восприятием изображения, нарисовал в аспирантские времена».
А в трагические дни похорон отца Александр узнал от плачущей мамы, что перед свадьбой отец-жених написал маме-невесте свои вдохновенные стихи с признанием любви навек, но просил никогда в жизни никому не показывать… Выучить наизусть и сжечь – сразу после свадьбы… Когда мама спросила: «Почему непременно надо сжигать стихи Можайского жениха невесте?», тот пояснил, что в яркой, как вспышка солнца, любви, у жениха есть такое ощущение, что он становится другим человеком, поэтом не от мира сего, с другим составом крови, с изменением структур и связей биологических клеток и молекул крови. Все другое и все необъяснимое без понимания природы любви. А эти стихи любимой девушке, инженеру-строителю МИИТ написал классный инженер-механик, учившийся в МАИ, а потом переведенный в полном составе студенческой группы по специальности трубок и взрывателей в Московский Механический Институт (боеприпасов). И больше никогда в жизни не писал стихов отец, отшучиваясь: «Все самые главные стихи написал невесте до свадьбы. Было ощущение и твердое убеждение, что войти в то состояние изменения структуры крови или даже души уже в новой жизни невозможно. Все великие дела делаются по любви, только об этом не болтают по всем углам и закоулкам».
И Александр, как-то неожиданно для себя из разговоров с матерью, ставшей в эти дни вдовой, потерявшей горячо любимого мужа,
