то ли британских империалистов, то ли немецких евреев, а к хануке 1940 года
немцы были бы уже в Москве.
— Вот еще что, — вставил я. — Троцкий просто не сумел бы распорядиться властью,
она была чужда ему. Помните, у Ильфа и Петрова в "Золотом теленке" миллион был в
тягость Остапу Бендеру. Когда он лишился своих позументов, он почувствовал
облегчение…
— Это интересно: никогда не смотрел на Бендера как на литературный образ
Троцкого… — Борис задумался. — Хотя верно: образ шарлатана, разъезжающего по
России и дурящего простых людей.
— А знаете ли вы, — продолжал я, — что в двадцатые годы в учебниках истории о
Петре I была всего одна(!) фраза: "Своей деятельностью способствовал развитию
торгового капитала", и все! Вот и получалось, что Петр I — мелкий политический
деятель эпохи Булавина и Баал Шем Това.
— А перегибы в коллективизации? — спросил Малиновский.
— Она также происходила на фоне борьбы сталинистов и троцкистов… (Опять я
увлекаюсь и говорю многое из того, что им неизвестно или имеет иную
терминологию).
— "Репрессии" тридцатых годов, — сказал на это бригадир, — закономерный этап
между разбродом двадцатых и державностью сороковых. Впервые советская страна
почувствовала себя великой державой около 40-го года.
— В сущности, — сказал Андрей Титомиров, — все, или почти все русские писатели
были, по современным меркам, фашистами. Державин проповедовал великодержавный
шовинизм, русифицированный арапчонок Пушкин руки бы не подал Бабелю, даже
разумный эгоист Чернышевский предсказывал завоевание Ближнего Востока…
— Что читаешь? — спросил я Малиновского, держащего в руках небольшого формата
книжку в зелёном переплёте.
— "Драматургия Петера Визе" — на сюжеты германской мифологии. Такая шутка есть:
"Русские витязи побеждали своих врагов боевым духом, ибо, заслышав этот дух,
неприятель бежал со всех ног. Однако по мере развития бань на Руси этот дух стал
исчезать, и уже татаро-монголы имели боевой дух сильнее русского"…
Появился газетчик и совершенно бесплатно снабдил нас вчерашними "Известиями".
— Что пишут?
— Разное. "По приглашению Всесоюзного общества ветеранов Дальневосточной войны
нашу страну посетила делегация Союза ветеранов второй мировой войны "Стальной
Шлем" из Германии… Принята новая конституция Демократической Республики
Афганистан… Ожесточённые бои сапатистов с правительственными войсками в штате
Чиапас в Мексике… Европейский спортивный комитет принял решение о проведении
очередной зимней Олимпиады в немецком городе Инсбрук… Еврейский погром в
Бостоне…"
— Странно, — протянул бригадир. — Американцы сами наполовину евреи…
— Не скажи, — возразил Титомиров. — В тридцатые годы в США назревала
национал-социалистическая революция по типу германской, ведь эти две страны…
— Так то в тридцатые! А сейчас… Слыхали новый анекдот: как будет
по-американски "на…"?
— "Янки гоу хоум", — первым отозвался я (поживешь в демократической России, и не
такое узнаешь).
— Вы читали недавно в "Комсомолке"? оказывается, что американки предпочитают
своих собак мужьям!
— Как это?!! — встрепенулись все, кроме меня.
— Да, провели социологический опрос, и на вопрос "Что вы сделаете, если ваш
жених не любит собак?", сорок процентов американских женщин ответили, что
выберут собаку.
— Господи! — для Титомирова это была новость. — Хорошо, что мы не янки. Хотя…
у нас тоже в последнее время какая-то мания собаководства: весь город засран. Я
бы этих собачников!.. заставил бы собственноручно убирать улицы.
(Недавно в Калининском райсуде Ленинграда рассматривалось дело: собака загрызла
новорожденного; у нас всякие правозащитники тут же стали бы оплакивать
несчастную собаку, но здесь владельца приговорили к тюремному заключению, а
собака была истреблена в присутствии хозяина.)
Малиновский, у которого была собака, поморщился, но тут раздался возглас Бориса:
— Вот новость так новость! Умер Гайдар.
— Как?! Что?!
— Да — вот: "1 сентября советская литература понесла невосполнимую утрату: на
девяносто третьем году жизни скоропостижно скончался почетный председатель Союза
писателей СССР, дважды герой социалистического, лауреат Ленинской премии и
премии "Штурм унд Дранг" Веймарской Литературной Академии им. фон Гете, депутат
Верховного Совета СССР 3, 4 и 5-го созывов, член Президиума Всесоюзной
культурно-патриотической организации "Память", великий русский писатель Аркадий
Петрович Гайдар… Имя Гайдара присвоено его родному городу Арзамас, новой
монументальной площади в Красносельском районе Ленинграда и малой планете N 60
019…"
— Да, это конец целой эпохи!
— Нет, целой эры!
— А его сын — этот самый Тимур — он работает в каких-то ветеранских
организациях?
— Да, он второй секретарь ветеранов Дальневосточной войны.
— Слушайте, — спросил после некоторого молчания я, — а стипендия за сентябрь нам
полагается?
— Руслан мне сказал по секрету, что будут выдавать уже в Благовещенске.
— А вообще сколько это продлится? Нас часом не мобилизуют?
— Пустяки! Пугнем желтопузых хорошенько — и по домам.
— А вот ты, Андрей, что возьмешь в качестве трофея, когда мы завоюем Маньчжурию?
— Я возьму дочь маньчжурского императора в жены, — ответил Титомиров.
— Постой, если маньчжурскому императору шестьдесят лет, то его дочери по самым
оптимистическим расчетам…
— Нет-нет, она наша ровесница. Как же: единственная наследница харбинского
престола!
— Так бы и говорил: "Мне нужен маньчжурский престол".
— Да бросьте вы это, — поморщился бригадир. — Гарнее наших европейских девчонок
во всем свете нет. Скажу вам по секрету (мой дядя работал в нашем торгпредстве в
Тебризе, так он говорил), что ото всех этих азиаток ужасно пахнет, и вовсе не
гормонально.
(Плохо, что я никак не могу узнать имени нашего бригадира. А как его спросить,
если я — то есть Вальдемар — знаком с ним уже пять лет, и он, по своей
всегдашней рассеянности, забыл мне его представить.)
— Ну, это с непривычки, — возразил Титомиров.
— Нет, правы немцы: нет прекраснее белого человека.
— Да ты сам наполовину немец.
— И очень горжусь этим! Германия — столп мировой цивилизации, исчезни она, и мир
деградирует за пятьдесят лет.
— Что это за станция? — прервал его Борис. За окном уже мелькали кирпичные
строения.
— Должно быть, Канск.
Миниатюрная станция была забита народом. Станционный служащий в темно-вишневом
мундире повез на автокаре длинный выводок вагонеток с почтой. Я и Борис купили у
перронщиц несколько крупных кедровых шишек и миниатюрный бочонок с медом. Ветер
веял холодом ранней зимы.
— Кстати, — спросил меня Борис, — тебе никогда не казалось, что за несколько
недель можно прожить несколько лет, в смысле растяжения времени?
— Кстати, о времени! Мой дядя, не тот, который командует крейсером, а тот, что
заведует кафедрой генетики в Кенигсберге, рассказывал мне удивительную вещь.
Меня прервал отрывисто рявкнувший где-то впереди тепловоз, и мы заторопились к
трапу вагона. В купе недоставало Титомирова, и он появился, уже когда поезд
тронулся. В руках он держал трехлитровую банку с пенистой жидкостью квасного
цвета.
— Что есть сие?.. — поинтересовался я.
— "Ист даз бер", — в тон мне отчеканил Андрей. — Местное пиво домашней
выделки… Пахнет вполне прилично, — добавил он.
— А я уж думал, это квас.
— М-да, — резюмировал бригадир, — знаете анекдот о квасном патриотизме и
сивушной космополитизме?
Ему никто не ответил.
— Вы читали Ремарка? — осведомился я после некоторой паузы.
— Ремарка? — переспросил бригадир.
— Я читал его "Триумфальную арку", — ответил Титомиров.
— О ней я и говорю. Ты посчитал, сколько они там выдули водки, выкурили сиганет
и вылакали кальвадоса (французский вариант бормотухи)? Теперь, если поделить это
количество на душу медленно растущего французского населения, становится ясно,
почему французы всегда проигрывают войны с Германией?
— Ладно, раз уж мы собрались завоевывать Китай, то и пить это пиво будем
по-китайски.
— Это как?
— Очень похоже на грузинские тосты. Каждый должен рассказать какую-нибудь
достопамятную историю, и все, как только он закончит, залпом осушают бокалы.
