последние пятьдесят лет, причем не без германского влияния.
В военном городке, рассчитанном тысяч на десять, обитала едва ли пятая часть.
Любитель пригубить — Андрей Титомиров — сразу же свел знакомство со срочниками,
но те в первый же раз напоили его до полусмерти, так что он дал зарок больше не
прикасаться к спиртному (во всяком случае, до Ленинграда). Все солдаты и младшее
офицерство поголовно играли в нарды.
По утрам уже здорово морозило, и мы про себя поносили старшину, гонявшего нас
ежеутренне на ледяной водопой. Комары здесь — настоящие вампиры, нам выдавали
баночки с каким-то вьетнамским бальзамом, чей запах к концу дня причудливо
мешался с ароматами гразной одежды и потных тел.
Досуг — а мы имели в день два(!) часа досуга (на час больше, чем простые
срочники) — тратить было по большей части не на что. Библиотека в/ч была
никудышней: все сплошь современные, малоизвестные и малоинтересные авторы, так
что я впервые загрустил о своей шикарной библиотеке стоимостью в несколько
десятков миллионов рублей. Иногда привозили прокатные и старые фильмы: "Забытая
мелодия для флейты", "Красные колокола", немецкий "Юность Адольфа", французский
"Скупой" с Луи де Фюнесом.
Старшина нам скучать не давал и с немецкой педантичностью вколачивал в наши
головы военную науку на совесть. Верхом его остроумия были вечерние переклички:
— Алканафт! — орал он перед вытянувшимся строем из сорока восьми душ.
Обидчивый тощий еврей, не дожидаясь особого приглашения, выходил из строя и
осмеливался поправить старшину:
— Легионер Элкана, товарищ старшина.
— Смените вашу дебильную фамилию, иначе будете всю жизнь оплачивать услуги
медвытрезвителя… Ха-ха! Какого дьявола вы отсутствовали на сегодняшних
занятиях?!
Элкана молчал, но за него уже отвечали:
— Товарищ старшина, разрешите обратиться? У легионера Элканы сегодня суббота.
— С такими принципами в гетто жить надо, мэлодой ч'хэловэк, — и продолжал
раскатисто. — Неужели таких, как вы, любят девки?! Вы гляньте, на кого вы
похожи! Спины колесом, тощие бицепсы… Кто там сморкается?! В соплях утонешь!
Ничего: цыплят по осени считают! Попадете на границу — благословите меня!
Незадолго до отправки на границу произошло примечательное событие, числа
семнадцатого сентября. Я простыл и чувствовал себя прескверно (во всех болезнях
самое отвратительное то, что начисто забываешь свое здоровое состояние, и
болезнь заполняет все ощущения — в это время лучше всего читается Достоевский).
Гарнизонный врач — доброжелательный фаталист — прописал мне несколько лекарств с
заумными названиями и отпустил полежать сутки в казарме (в его кабинете полстены
занимал гигантский немецкий календарь с белокурыми девушками —
гештальтгимнастками). Когда я вошел в казарму, никого не было, а на многих
койках белели квадратные листовки. Я завалился на койку и стал читать:
БРАТЬЯ-СЛАВЯНЕ!
Вот уже пятьдесят пять лет, как коричневая чума застлала Европу, вот уже
пятьдесят лет, как в Европе не осталось в живых ни одного еврея. Мы, евреи,
создавшие европейскую цивилизацию, были изгнаны и уничтожены тевтонскими
варварами. Кровь еврейских женщин, детей, стариков вопиет о мщении! Вы, русские,
должны мстить за нас. Мы, избранный народ, берем вас в свои работники. Это
великая честь для вас. Мстите за Аушвиц и Дахау! Убивайте немцев! Не щадите ни
женщин, ни детей, как они нас не щадили! Пусть не останется на земле ни одного
немца в назидание всем народам. Уничтожьте немцев и весь их крупный и мелкий
скот! Мы требуем в союзе с Америкой объявить войну Германии до ее полного
уничтожения! Смерть немцам!
ГЕБИМ
Листовку в этот момент читал не один я, на другом конце палаты стоял наш
бригадир. Внук Штольца и Обломова, он пришел в ярость и заорал мне — первому
попавшемуся:
— Какая тварь это писала?! Убью как собаку! Вальдемар! ты — первый свидетель.
Они наложили это, когда все завтракали, а дневальный… Это ведь с него спрос!
Кто дневальный?!
В этот момент листовки обнаружили в других казармах, и даже в офицерском
корпусе. Старшина ругался на чем свет стоит, называл нас "свинскими собаками" и
сказал, что ноги растут из нашего легиона, ибо больше евреев в военном городке
не было. Их — всего восемнадцать — едва ли не под конвоем привели в штаб, где
они давали объяснение случившемуся и клялись всеми ветхозаветными клятвами, что
это не их рук дело. На счастье, германская военная делегация, к приезду которой
и была, видимо, приурочена эта акция, не доехала до нашего расположения и
повернула в сторону Хабаровска. Полковник — командир в/ч — собрал всех нас на
плацу:
— В нашей воинской части произошел отвратительный случай. Невыявленные пока
диверсанты распространили печатную продукцию агитационного содержания,
разжигающую национальную рознь и пропагандирующую войну с нашими немецкими
соседями — страной, дружественной СССР. Этот факт позорен и вреден для репутации
нашей воинской части. Я надеюсь, что если у авторов этой порнографии есть хоть
капля чести, они явятся с повинной и понесут заслуженное наказание.
После к нам подошел старшина и сказал весьма отчетливо:
— Если какая-нибудь тварь будет здесь вести антигерманскую агитацию, то я ее сам
— не возьму за труд — убью как собаку! В казармы, живо!
Все бросились исполнять приказание, а он кивнул мне пройти за ним в штаб нашей
учебной части. Я оказался сидящим на диванчике перед дверью его кабинета, а мимо
меня постоянно ходили туда-сюда соблазнительные телефонистки с циркулярами
(олухи-пацифисты никогда не поймут, сколь соблазнительна женщина в форме,
которая обозначает её формы лучше любого купальника — куда им! им бы полохматее
и поблохастее!) Мое ожидание длилось целую вечность: к старшине заглянул его
сослуживец, и они в течение получаса никак не могли расстаться — едва сослуживец
подходил к двери и открывал ее в коридор, а я делал определённое движение по
направлению к двери, наш старшина находил новую тираду, сослуживец возвращался в
кабинет и продолжал разговор. Так повторялось семь или восемь раз. Наконец
кабинет разродился сослуживцем нашего старшины, и туда зашел я:
— Легионер Тарнавский прибыл по вашему приказанию!
— Садитесь, Тарнавский. Странная все-таки у вас фамилия.
— Это фамилия моих дворянских предков, товарищ старшина.
— Ах, вот оно что! Да, верно, это они понабрали наших исконных фамилий и
заделались Розенбергами и Мстиславами. Ну ладно, речь не об этом… Как вы
думаете, Тарнавский, кто из ваших сокурсников мог быть причастным к этой
провокации?
— Я сам об этом думал, — ответил я, — но ничего не могу предположить.
— Но вы же общительный человек, как написано в вашем деле…
— Среди тех, с кем я общаюсь, евреев почти нет.
Он встал и прошелся по кабинету, и тут я заметил на полке шкафа слева крупную
фотографию женщины неописуемой красоты и трех детишек — так обычно выглядит
фотография семьи.
— Поставьте себя на мое место, Вальдемар, — он впервые обратился ко мне по
имени. — Вы думаете, что делать мне нечего, как вас муштровать, что нашелся
такой "злой дядя", который не дает вам наслаждаться амурской природой и бегать в
Благовещенск по девкам.
— Нет, я не столь инфантилен, но я не могу знать, кто совершил эту диверсию.
— Вальдемар, это ужасные люди. Они ни перед чем не остановятся. Вот тут в вашем
личном деле написано, что ваша матушка живет в Германии и замужем за полковником
люфтваффе. Вы что, пойдете убивать ваших родителей, если так решат эти нелюди?
— Да конечно же нет! Но почему вы думаете, что эту диверсию совершил кто-то из
легионеров?
— Я ничего не думаю, но нашему полковнику грозит строгий выговор с занесением в
личное дело. Можете идти, Тарнавский…
По дороге в казарму я зашел в отделение связи, где меня ожидало письмо от Виолы.
Письмо начиналось вопросом "Как у вас погода?", что означало, что советский
Вальдемар уже вернулся из ЮАС. За ужином наш бригадир, разделяя негодование
командования, говорил нам:
— Я вот наполовину немец, наполовину русский. Это что же? одна моя половина
будет всевать против другой?!
— Вот это и будет гражданская война, — заметил Андрей Титомиров, с которым мы
все никак не могли выбрать подходящее время и найти подходящее место для
