Потом понадобилось перегнать одну из массивных деталей в нужное место. Кедрин выжал педаль стартера с такой силой, как будто давил каблуком змею. У него покраснело в глазах: это был предел перегрузок… Он очнулся. Ему кричали: «Тормози!» — кричали на общей волне. Он слышал. Он забыл, как тормозят. Вместо этого он еще прибавил ходу. Стало ясно, что плохо придется монтажнику, летящему впереди в том же направлении, но куда медленнее. Вокруг него были захлестнуты тросы от какой-то сложной и, судя по виду, особо массивной детали, которую он толкал перед собой, а в четырех руках он нес еще какие-то штуки поменьше. Кедринская деталь — гамма-отражатель — уже хищно нацелилась острым углом между лопаток скваммера, чуть повыше дверцы. Стало ужасающе ясно, что в точку встречи они придут одновременно… Впору было закрывать глаза.
Затем Кедрин почувствовал удар. Из глаз посыпались искры бенгальского огня. Кто-то сидел на его вытянутых, все еще сжимающих край отражателя руках, ухитрившись на полном ходу протиснуться между деталью и Кедриным. Металлический живот упирался в фонарь кедринского скваммера. Налетевший тормозил — тоже на пределе ускорений.
Кедрин не удержал деталь, но ее скорость была уже сбита. Она прошла точку встречи через две секунды после перегруженного монтажника, и за нею сразу устремились двое других. Кедрин тяжело дышал.
— Надо спокойнее, — безучастно сказал стеклянный голос Холодовского.
— Значит, это был ты, ученый друг мой? — донеслось откуда-то. — Благодарю тебя, о предотвративший смертоубийство. Ты шел с запасом в миллиметры, как мне сказали…
— Запас вообще не нужен, — сказал Холодовский. — Нужна уверенность.
Он отцепился от Кедрина, железная рука похлопала его по косому плечу скваммера.
— Спокойней, — еще раз сказал он. — Скорости нужны, особенно сейчас. Благодаря скоростям мы уже выиграли для тех, у Транса, день жизни. Но прежде всего уверенность…
Ее не хватало Кедрину. Вечером, ворочаясь в постели, которая, казалось, была набита метеоритами, он страдал. Стыд не давал заснуть, и еще одна мысль: вот так когда-нибудь новичок налетит на него, острым углом детали вскроет скваммер, как банку консервов… Если бы можно было не выходить!.. «Ты человек?» — спросил он себя.
Он выходил каждый день, и с каждым днем что-то менялось. Управление скваммером становилось проще. Детали тоже начинали повиноваться. Теперь он успевал переместить и поставить на позиции три детали за то время, что в первые дни — одну. Темп работы был стремителен, и он немного пугался лишь вечером, перед сном, вспоминая события дня. Впрочем, целые часы куда-то исчезали. Его тело в конце концов стало перемалывать острые метеориты в постели, и сон приходил сразу.
Наконец ему сказали, что обучение закончено. Это было, когда Кедрин еще не перестал уставать. Усталость сама по себе была удивительна: ведь мускулы не воспринимали тяжести деталей. Работали сервомоторы, он лишь управлял ими. Но для того, чтобы управлять, надо было представить себе, что ты делаешь все сам — и, очевидно, уставала прежде всего нервная система: она-то работала в полную силу… Значит, понял Кедрин, не мышцы, а нервы определяют меру силы человека, и поэтому монтажники не имели холеной мускулатуры — были тоньше, стройнее и сильнее. «Интересно, — подумал Кедрин, — стану ли я таким. Возможно». Ему кажется, что он делается сильнее.
Теперь он мог возвратиться на спутник, в свою каюту. Его сменой остается четвертая, с которой он тренировался. По этой смене идут часы в каюте: ведь у смен свое время. Есть ли у него пожелания?
У него было одно пожелание, но он его не высказал. Он и так был уверен, что та женщина работает именно в этой смене. Именно в этой и ни в какой другой.
IX
На орбите Трансцербера все росли и росли рулоны записей, катушки лент, заполненные дневниками исследователей. Обрабатывать полученные материалы было некогда, сейчас шла пора накопления. Окончательные выводы можно будет сделать потом. А если нет, то их сделают другие. Ориентированный на Землю разведчик, набитый материалами, уйдет в тот момент, когда приборы покажут нарастание поля тяготения Транса до критического. После этого, конечно, будут сделаны еще какие-то наблюдения, но нельзя утверждать с полной определенностью, что они дойдут до Герна и других ученых.
У людей просто не хватало времени для работы с приборами. Даже капитан Лобов включился в дело. Тем более что инженер Риекст, проводя предписанную ему программу, предложил капитану бриться один раз в сутки, не чаще одного раза, как сказал инженер, потому что бритва потребляла энергию, а второе бритье не входило в понятие минимума. Капитан Лобов вздохнул, погладил щеку и согласился.
Гравитация была выключена, к невесомости привыкали недолго — новичков в полете не было. Борода у капитана Лобова при невесомости росла еще быстрее, но если он и переживал, то про себя. Бытовой агрегат был тоже отключен, и заниматься стиркой приходилось самим. Они занимались стиркой, варкой обеда и приборами и все реже поглядывали в сторону Земли, они знали — пока оттуда ждать нечего. Время шло, и с каждым днем Трансцербер придвигался чуть ближе. Но у них еще оставалось четыре с половиной месяца — по общему счету, и три с половиной — по счету капитана Лобова, который он держал про себя.
Он держал этот счет про себя, и никто не знал об этом — абсолютно никто, исключая разве что инженера Риекста, который должен был знать. И еще двух пилотов, которые тоже должны были знать, на то они и пилоты. Итак, получается, что знала ровно половина. Да, но риск — профессия летящих и путешествующих.
Он отдыхал в каюте почти целый день. После мужественной, даже чересчур мужественной простоты корабля, здесь было очень хорошо. Он отдыхал на уже установленном мягком диване, ни о чем не думая. Чтобы стало возможным ни о чем не думать, он начал рассчитывать в уме возможные параметры установки скользящего поля. Голова была удивительно ясна, и считалось хорошо, только не было машинной памяти и нумертаксора для записи данных, так что довести расчеты до конца он не смог.
Тогда снова на первый план выдвинулся Андрей. Отчего он погиб? Медики говорили, что он не разбился. Медикам можно верить. Не разбился, не задохнулся, не… Ничего «не». Единственное, что он повредил, был медифор. Но и медифор продолжал работать. Так в чем же дело?
Ты тоже подвергался опасности в пространстве. Но с тобой ничего не случилось Он не подвергался опасности, и с ним случилось… Вся разница в том, что ты ожидал чего-то, а он не ожидал ничего. Ну и что? Что от этого меняется?
