Ты тоже подвергался опасности в пространстве. Но с тобой ничего не случилось Он не подвергался опасности, и с ним случилось… Вся разница в том, что ты ожидал чего-то, а он не ожидал ничего. Ну и что? Что от этого меняется?
Выяснить это ему помешал Холодовский. Он вошел, словно в свою каюту — не постучавшись и не спросив позволения; уселся в кресло и обвел каюту взглядом.
— Сюда поставь еще столик, — сказал он.
— Зачем?
— Надо.
Это прозвучало так, что не было никакой возможности возражать.
— Надо, — согласился Кедрин.
— Как думается? — спросил Холодовский.
— Хорошо.
— Не люблю маленьких помещений, — сказал Холодовский. — В них невозможно думать.
— Я привык, — сказал Кедрин. — В маленьком помещении мысль всегда ищет выхода на простор. И находит.
— Я могу думать только на просторе. В доке. Или в кают-компании, когда она не занята. Только она всегда занята. Тесный спутник.
— По-моему, нет.
— Тесный. Мысль о природе запаха впервые пришла ко мне в кают-компании. Додумал я гипотезу в порту. Спутник тесен. Он уже устарел, по сути дела. Задачи растут. И все устарело. Скваммеры… Реликты!
— Хоть ты мне объяснишь, что такое запах?
— Электромагнитные колебания в микронном диапазоне.
— Это все знают. Но каким образом здесь?
— В скваммерах возникает запах. Иными словами, излучение проникает в скваммеры. Запах вызывает потерю сознания. Утрату контроля. Запах возникает не всегда, его нельзя предусмотреть. Был один способ борьбы: при первых же признаках укрыться в спутник. Дело страдало.
— А теперь?
— Теперь дело не может стоять. Всегда у нас был резерв времени. Сейчас этот резерв со знаком «минус».
— Значит, работать, рискуя потерять сознание?
— Потерявший сознание не может работать, — безучастно сказал Холодовский. — Элементарная логика: колебания могут проникать в скваммеры только из пространства. Нужна экранировка: или скваммеров, или пространства. Что бы вы выбрали?
— Скваммеры, — сказал Кедрин.
— Неверно. Мы ограничим подвижность скваммеров. Это невозможно. Остается только заэкранировать рабочее пространство.
— Гигантская работа.
— Другого выхода нет. Надо знать лишь, откуда приходит излучение.
— Это пока неизвестно?
— Пока нет. Сейчас ведется экранирование участка, который я считаю наиболее опасным. Все делается в соответствии с моей гипотезой.
— Она подтвердилась?
— Подтвердится. Ничего другого ей не остается.
«Уверенности надо учиться у Холодовского, — подумал Кедрин. — Таким не страшно пространство».
— Мы не можем терять времени, — говорил Холодовский. — Они ждут.
— Успеем?
— По старой технологии — нет. Разрабатываем новую на ходу.
— Но это невозможно! Для перепрограммирования необходимо остановить процесс. А это замедлит…
— Мы не программируемся — мы мыслим, — сказал Холодовский. — А мыслить можно и за работой. И менять все на ходу. Завтра кончаем пузырь. И сразу заложим корабль. Длинный корабль. — Он произнес эти слова с нежностью. — Звездного класса.
«Черт его знает, — подумал Кедрин, — что-то в этом есть! Звездного класса. Да, что-то есть!..»
— Мы возьмем его с двух сторон, — сказал Холодовский. — Параллельным монтажом. Это мысль Гура. Между прочим, он нашел ее в пространстве. Он любил думать, вися в пространстве. Там он набрел на лучшие свои фантазии.
— Почему фантазии?
— Он прогносеолог — борец с отсутствующими звеньями. Наука проходит путь шаг за шагом. Прогносеология совершает прыжки. И вот он может висеть в пространстве целыми часами и думать, пока хватает ресурсов. Только сейчас у нас нет свободного времени.
— А о чем думаете вы?
— Моя специальность — раум-физика. Только об этом и стоит думать. Теория запаха в вакууме — неплохой вклад в раум-физику. Для чего еще стоит жить?
— Для любви, — сказал Кедрин, потому что он подумал: для любви.
Холодовский коротко усмехнулся.
— Любить надо физику. Вообще — свое дело.
«Ну, конечно, и это тоже, — подумал Кедрин. — Но что нужно Холодовскому?»
Холодовский взглянул на него и усмехнулся.
— Ты прав, мне что-то нужно. Вернее, не мне. Все-таки было бы очень хорошо получить твою помощь при расчете аппаратуры предупреждения. Ты сможешь помочь Дугласу в конструировании?
— Конечно, — сказал Кедрин. — Только без «Элмо» я не очень привык.
— Кое-какие машины у нас ведь есть.
— Что ж, это лучше, чем ничего.
— Так вот, сейчас смена собирается в кают-компании, а мы потом решили встретиться у Гура. Уйти в свободный полет. Так он называет это. Мышление как будто бы без определенной цели, но на самом деле самыми неожиданными путями приводящее к нужному результату.
— Это интересно — свободный полет…
— Так вот, мы ждем, что ты через час зайдешь.
— Не поздно?
— Нет, у нас свой режим. Мы называемся — Особое звено. Вот такие вопросы, вроде запаха, обычно достаются нам.
— Значит, вы не работаете на монтаже?
— Почему же? Как и все…
— Тогда вам приходится работать больше всех.
— Что может быть лучше — знать, что ты отдаешь больше других?
— Это правильно, — сказал Кедрин.
Холодовский вышел, и Кедрин вскочил на ноги. Вечер в кают-компании. А он сидит в каюте и думает неизвестно о чем.
Он вышел в коридор. В нем был фиолетовый сумрак позднего вечера. Но чем дальше от каюты уходил Кедрин, тем становилось ясней. Около кают-компании царил ранний вечер. А в соседнем коридоре, куда он по ошибке заглянул, царила ночь, люди отдыхали в своих каютах; и, наверное, как и на Земле, только наиболее одержимые поиском, те, у кого решение было уже близко-близко, оставались в своих лабораториях, и для них смена суточных циклов превращалась в пустой звук. Правда, с завтрашнего дня, когда будет заложен длинный корабль, работать придется в полтора раза больше, чем обычно, и лабораторные проблемы будут отложены — замрут приборы, останутся в сосудах реактивы, в кабинетах и студиях замрут недописанные книги, полотна, незаконченные скульптуры — все будут заняты на монтаже длинного корабля, который должен спасти людей.
Он остановился у входа в кают-компанию. Здесь была зелень, деревья росли прямо из тугого пластикового пола, под ними были расставлены столики, удобные сиденья. Правда, их было, пожалуй, слишком много — не зря Холодовский говорил, что спутник становится тесен. Спутнику уже много лет, а кораблей строится все больше.
В одном углу кают-компании раздавалась музыка, люди то плавно, то резко, порывисто двигались в танце. Откуда-то доносилась песня, в ней были грусть и непреклонность — грусть о Земле и непреклонность уходить все дальше от нее, потому что иначе не может человечество.
