Воинский эшелон — это мир в себе. По ночам еще холодно, поэтому посреди вагона соорудили «буржуйку». Когда ее топят, все собираются посидеть у огня, как когда-то возле туристского костра.
Коренастый подпоручик из службы просвещения стоит, опершись о верхние нары, и задумчиво смотрит куда-то вдаль. Что видится ему за этой далью? Прямо скажем, перспектива не очень заманчивая. По профессии он инженер. Учась в высшем учебном заведении, вступил в Костуфру. Затем трудная дорога политэмигранта, которая привела его в воинскую часть Свободы. Здесь он стал офицером просвещения, ни на миг не забывая о своей мирной профессии. И вот когда конец войны уже близок, случилось самое неожиданное — партийная организация рекомендовала его на должность военного политработника. Это, как ему объяснили, необходимо в интересах партии, в интересах будущей республики. Долг коммуниста обязывает его поступить в соответствии с рекомендацией партийной организации, а сердце подсказывает другое…
Служба просвещения бригады в основном состоит из коммунистов. Период их нелегальной работы в войсках остался позади. Своей самоотверженностью, личным мужеством они завоевали уважение и авторитет у солдат. Поэтому если чехословацкая бригада, сформированная на территории СССР, станет ядром будущей чехословацкой армии, то нынешняя служба просвещения станет ядром ее политического аппарата. Это офицер хорошо понимает, да и приказ есть приказ. Но ведь у него имеется гражданская специальность, о которой он мечтал с детства. Так нужно ли ради долга жертвовать своей мечтой? Вот о чем размышляет офицер просвещения…
Четарж Маня Бартошова открывает дверцу «буржуйки» и подбрасывает в нее уголь. Огонь в печке разгорается все ярче. Маню знают в бригаде как отличного снайпера. Подстрелив первого гитлеровца, она сделала на прикладе своей винтовки с оптическим прицелом первую зарубку. Теперь таких зарубок на нем почти тридцать.
Неподалеку от нее устроился Владя Эмлер. Задумчиво глядя на огонь, он напевает старую французскую балладу о солдате, который пошел на войну из-за прелестной блондинки, из-за нее же застрелил капитана, а потом погиб и сам. Эту балладу оставил им как память о себе Эрик Фрешл. Он пел ее всегда тихим, глуховатым голосом, сопровождая пение неподражаемыми жестами. Любимую всеми балладу Владя старается исполнять так же задушевно, как Эрик, а все ему подпевают.
Только Мирек Шаврда не поет. И смотрит он не на огонь, а на Маню… Однажды, когда Маня отстала от своего взвода, им пришлось заночевать вместе в какой-то брошенной хате. За окном натужно завывал ветер, не переставая лил дождь, и они, очутившись под крышей, чувствовали себя почти счастливыми. Договорились, что Мирен ляжет в спальном мешке на полу или на печи, а Маня устроится на деревянной кровати с разорванным матрацем. Ночью Мирек долго не мог заснуть, все ворочался и вздыхал. Наконец не выдержал, приблизился к кровати, на которой спала девушка, обнял ее и поцеловал. Маня его не оттолкнула…
С той ночи они не расстаются, и Миреку очень хочется, чтобы этого никогда не случилось. А что думает по этому поводу Маня? Она все время заботится о нем, это правда. Но, может, в ней просто говорит жалость? Жалость к одинокому солдату на войне…
С запада доносится грохот взрывов. В направлении взрывов устремляются советские истребители и штурмовики. Должно быть, немцы бомбят Шепетовку. Движение на железной дороге сразу прекращается. Тревожно поглядывая на небо, солдаты гадают, успели ли проскочить эшелоны, проследовавшие на Волынь чуть раньше их…
Командир бригады генерал Свобода получил согласие Советского правительства проводить набор добровольцев из числа волынских чехов прямо на месте, не отправляя их в Ефремов, более чем за тысячу километров от Волыни, как настойчиво рекомендовала военная миссия. И обучение новобранцев решено проводить непосредственно в прифронтовой полосе, чтобы не терять времени на переезды, слишком затруднительные в сложных военных условиях.
Известие это офицеры бригады встречают по-разному: сторонники радикальных перемен в армии — с одобрением, противники — крайне настороженно. Очень тревожатся последние за судьбы послевоенной Чехословакии.
— А что, если и у нас произойдет что-либо похожее на Октябрь? — патетически восклицает Элиаш. — Это было бы ужасно. Мы к этому не готовы. Революция возможна лишь в такой отсталой стране, как Россия, не правда ли? — спрашивает он Пешека.
— Ошибаешься, дружище. Россия вовсе не отсталая страна, — возражает тот. — Об уровне ее развития ты можешь судить по ее армии.
Пешек — реалист. Он давно не верит в болтовню о «колоссе на глиняных ногах». А какие люди в этой стране! Настоящие патриоты. Силу их любви к родине ничем не измерить. Есть в этом чувстве что-то прекрасное и величественное. Может, отчасти это объясняется широтой русской души и теми огромными пространствами, на которых раскинулась Россия? А может, теми успехами, которых добились русские на фронтах? Пешек видел, как с возгласами «За Родину! За Сталина!» шла в атаку советская пехота. Теперь в победе русских он не сомневается.
Факты, как говорится, вещь упрямая. И не надо быть профессиональным политиком, чтобы предвидеть, как развернутся события в будущем. Не следует сбрасывать со счетов коммунистов, которым русские конечно же окажут поддержку. Пусть они войдут в правительство — противиться этому бессмысленно, но надо сделать так, чтобы там они оставались в меньшинстве.
Что касается военных, то перед ними стоят очень важные задачи. Необходимо в короткие сроки создать современную армию, оснащенную надежной техникой. Здесь не обойтись как без помощи западных союзников, так и без помощи Советов.
И еще в одном русские правы: пора покончить с практикой оскорблений и необоснованных наказаний солдат. Ни к чему хорошему это не приведет. Хотя, если говорить откровенно, и ему вся эта необразованная деревенщина поперек горла.
Ключевые посты в армии должны занимать не интеллигентики с дипломами, а фронтовики, прошедшие через огонь сражений. В этом придется прибегнуть к опыту русских и поддержке левых сил.
Однако при решении главного вопроса необходимо обойтись без их вмешательства. Чехословацкая армия всегда стояла вне политики. Такой она и должна остаться…
Советские самолеты возвращаются, и примерно через час паровоз дает протяжный гудок. Лязгают буфера — эшелон отправляется в путь.
В Шепетовку он прибывает на рассвете. Взорам чехословацких воинов открывается картина глобальных разрушений. Среди немыслимого нагромождения искореженного металла выделяются трупы фашистов в касках. Их остекленевшие глаза с тупым безразличием взирают на платформы с танками и бронетранспортерами, наползающими друг на друга.
Попадаются среди убитых трупы в венгерской форме. Если бы здесь случайно оказался четарж-курсант Млейнек, который пять лет назад учил Владю азам армейской науки, он бы непременно воскликнул: «И что этому дурачью здесь понадобилось?» И был бы прав. Сейчас Хорти и Каллаи маневрируют в поисках удобной лазейки. Возможно, они ее отыщут. А вот для таких, как какой-нибудь Арпад Молнар из Сегеда или Бела Надь из Капошвара, существует только один выход — бесславно погибнуть. Если, разумеется, они не сдадутся вовремя в плен…
На осмотр города времени почти не остается. Владя успевает лишь бросить беглый взгляд на те улицы, по которым ходил, кажется, совсем недавно. Где-то рядом с вокзалом находилась та квартира со старомодной мебелью и высоким изразцовым камином, в которой им пришлось ночевать в ноябре 1939 года. Он лежал тогда между Эриком Фрешлом и Аничкой Бенешевой. Жене Эрика, Анежке, отвели место на столе, потому что она ждала ребенка. Позднее, уже в Ахтубе, у них родился сын… Ирка Франк спал возле камина, а Имришек им здорово мешал: шумно восторгался вкусным обедом, которым их накормили, и строил бесчисленные планы на будущее.
Было их тогда двадцать человек, а сейчас в живых осталось только половина. Доведется ли им возвратиться в родную Прагу? И каким оно будет, это возвращение?
Дают сигнал к отправлению. Эшелон, к которому прицепили вагоны с волынскими чехами, трогается и, набрав скорость, мчится дальше на запад.
* * *
Ровно — город с типичной галицийской архитектурой. С начала войны он почти не изменился. Городок Мызочи гораздо меньше Ровно, но по архитектуре ничем от него не отличается.
— Здесь разные разговоры велись, — рассказывает пан Кудрна, — но мы к ним не очень-то прислушивались. Хорошо, что русские вернулись. Как вы думаете, они позволят нам возвратиться на родину?
— Вам очень хочется вернуться в Чехословакию?
— Еще бы! Родина есть родина, а после войны там, наверное, для всех работа найдется. Здесь, в России, мы неплохо потрудились. Куда ни посмотришь, везде мы руки приложили — и на полях, и на сахарных заводах, и на стройках, — с улыбкой говорит он. — Разве не так?
