лицо: резкие серые черты, застывшие и напряженные, будто сзади кто-то изо всех сил тянет ее за ниточки. Глаза узкие, как у жуткой мадам Дефарж, и смотрят на меня так, словно я – самое отвратительное создание на свете. За этим образом и фразой «ах ты, гадкая паршивка!» стоит что-то еще, но я никак не могу вспомнить, никак не могу ухватить ускользающий обрывок воспоминания.
Мы с Эл всегда изливали свои страхи на Мышку. Так мы чувствовали себя лучше, храбрее. Мы усаживали ее на тротуар или на палубу «Сатисфакции» и перечисляли все способы, которыми могли бы разделаться с Ведьмой – утопить, напоить отравленным чаем, подкрасться к ней с боевой дубинкой индейцев сиу или с рупором клоуна Пого. «Все равно она никогда не сможет попасть в Зеркальную страну, – говорила Эл с неожиданной добротой. – Потому что ей здесь не место».
Внезапно на меня накатывает воспоминание о маме и Ведьме, стоящих на пороге буфетной. Враждебность и гнев буквально сгущаются в воздухе, и я прижимаюсь к кухонной двери, подглядывая через щелочку возле петель.
«Отдай! Он мой».
Ведьма склоняется к маме, и на шее ее блестит цепочка с золотым овальным медальоном.
«Был твой, стал мой!»
От звука ее голоса я съеживаюсь, а мама – нет. Женщина, которая переживала из-за любых невзгод, заставляла нас укладывать сухпайки в рюкзаки и прятать их под кроватью, мучила нас учебными тревогами и мрачными сказками, смело шагнула к высокой, крупной Ведьме так близко, что они едва не столкнулись носами. Мамина улыбка холоднее льда.
«Ты всегда заришься на то, что не твое».
Ведьма сжала медальон в кулаке и сунула руки в карманы длинного черного платья.
«Иногда я это получаю!»
* * *
Как болит голова! Я стою посреди кухни и гадаю, существовала ли Ведьма на самом деле или была плодом моего воображения. А как насчет того разговора? Чем больше воспоминаний (и плохих, и хороших) ко мне возвращается, тем тяжелее во всем разобраться. Наверное, детские воспоминания у всех одинаковы – частично правда, частично вымысел. Старый дом и мать со своими сказками превратили наше воображение в плавильный котел. Я начинаю понимать, что не вправе доверять ничему, вышедшему из этого горнила. Меня охватывает ярость. Я открываю все дверцы подряд, обшариваю все шкафчики и ящики. Вряд ли отыщутся новые странички, как в кафе «Клоун», но поиски придают мне уверенности в себе, помогают побороть тягостное оцепенение. Эл, как всегда, манипулирует мной в собственных целях, и я ничего не могу поделать – разве что еще раз попытаться сломать выстроенную ею последовательность.
В ящике под столешницей по-прежнему хранятся бумаги, и я перерываю десятки выписок по банковским счетам и платежек за коммунальные услуги, потом натыкаюсь на конверт, адресованный Россу. Пишет адвокат с Лейт-Уолк, штемпель – двухдневной давности. Внутри два документа, на первом значится: «Объявление гражданина умершим (Шотландия), закон 1977 года, информационное руководство», под ним – «Форма Джи-один». Росс указал домашний адрес, имена свое и жены, осталось лишь расписаться…
Вдруг замечаю, что Росс стоит в дверном проеме, стиснув зубы.
– Мне пришлось, Кэт. Полиция посоветовала связаться с адвокатом, и тот сообщил, что могут потребоваться месяцы, прежде чем дело дойдет до суда. И на всякий случай я…
– Полиция? – спрашиваю я, наконец вновь обретя дар речи. – Или Шона Мюррей?
– Бога ради! – взрывается он с явным облегчением. – Она же офицер полиции, это ее работа!
Мне хочется его ударить. Позыв настолько силен, что я едва сдерживаюсь и кричу в ответ:
– Эл вовсе не мертва!
Росс подходит так близко, что я чувствую кислый запах ярости; сквозь стиснутые зубы вырывается горячее дыхание.
– Тогда какого черта ты трахаешься с ее мужем?!
* * *
Мне все труднее убеждать себя, что Эл просто издевается, строит коварные планы, как довести меня до белого каления. Я понимаю, что не стоит зацикливаться на последних горьких воспоминаниях из нашей с ней совместной жизни. Чувствую, что угодила в ловушку, стала заложницей прошлого, но напоминания о первой жизни в этих стенах окончательно сминают мои укрепления. Со мной что-то происходит, причем нехорошее, недоброе. Я стою у кухонного окна, трогаю кривые гвозди, забитые в раму, смотрю на стену прачечной и думаю о первых электронных письмах: «Он знает то, что ты не должна знать. Ты в опасности. Я могу тебе помочь».
Мари говорит, что Эл очень боялась. Вик признался, что Росс вселял в нее ужас.
Открытки посылает не Эл. Охота за сокровищами и электронные письма – ее рук дело, однако с открытками она не связана. Я всегда это знала. Понятия не имею, кого вчера видела в саду, только явно не Эл. А как насчет надувной лодки в сарае? Логан сказал, что Эл пользовалась каяком «Гумотекс», чтобы добираться на берег и обратно. Может, запасной? Или Эл бросила его здесь, когда покинула яхту? Или кто-то другой?
«У страха глаза велики, цыпа».
Беру телефон, нахожу номер Вика.
«Росс говорит, что у тебя с Эл был роман. Это правда? Росс узнал? Он вам угрожал?»
Ответа все нет, и тут возвращается Росс с бутылкой калифорнийского красного, букетом роз и самыми искренними извинениями. Мы медленно пьем вино, сидя на кухне, и смотрим в сад, слушая убаюкивающий шелест дождя по стеклу.
– Кэт, поговори со мной! – Росс глядит на меня с неподдельной тревогой.
– Вчера я снова встретила Мари. В магазине. – Я нервно сглатываю. – И она сказала… она сказала, что ты ей угрожал и велел держаться подальше от Эл.
Росс хмурится.
– Говорю же, я понятия не имею, о ком идет речь! – Он берется за телефон. – Следует сообщить о ней Рэфик. Судя по всему, у этой Мари не все дома! Наверное, она…
– Нет, Росс, погоди! – Я вспоминаю обожженную, изуродованную шрамами кожу женщины, слезы в глазах. – Давай не будем никуда звонить. Если она подойдет ко мне снова, я сама позвоню Рэфик, обещаю!
Он кладет телефон. Собравшись с духом, я поднимаю взгляд. Росс выглядит таким уставшим, таким несчастным, таким потерянным… У меня перехватывает горло, глаза щиплет от слез. Ему я верю, но могу ли я доверять себе? Насколько адекватно я воспринимаю происходящее? Ненавижу этот эмоциональный сумбур! Гораздо проще было целых двенадцать лет не чувствовать ровным счетом ничего!
– Нет так нет, – говорит он и гладит меня по лицу. – Прости, я сам не свой, только горе здесь ни при чем, Кэт. И ты для меня вовсе не суррогат Эл!
– Конечно, – я киваю, но в груди щемит.
Росс прочищает горло.
– Когда Эл пыталась… когда она оставила мне предсмертную записку… когда я… – он отворачивается.
«Когда ты сделал свой выбор, – думаю я. – Когда ты выбрал ее, а не меня».
– Кэт, я совершил самую большую ошибку в жизни! Я чувствовал себя таким виноватым, мне было так страшно! Ведь
