Дверь открыла Нина. Илья дружески поцеловал ее в щеку, коснувшись губами пряди темных волос — некрашеных и длинных, слегка вьющихся, частично собранных сзади под большую заколку.
— Заходи, мама приготовила ужин специально для русского гостя, — весело сказала Нина и добавила уже тише: — Если честно, я терпеть не могу борщ. Лучше бы она сделала простой луковый суп… Ботинки не снимай, у нас можно так.
Илье стало неловко, что совершенно посторонняя женщина занималась готовкой из-за его приезда, как будто он не случайный недавний знакомый Нины, а родственник и тоже обязан чем-то. Проследовав за Ниной мимо крутой лестницы, ведущей на второй этаж, конец которой
не был виден в темноте, он вошел в комнату, похожую на гостиную и столовую одновременно: в левой ее части стояла резная антикварная мебель
и висело несколько картин, а в правой — дальней, ярче освещенной — виднелся накрытый стол с плетеными стульями вокруг и низким кожаным диваном. За столом был вход в еще одно помещение, Илья догадался, что это кухня, увидев там угол холодильника.
Оттуда вышла мать Нины — женщина лет пятидесяти — с бутылкой вина в руках. Увидев ее аккуратное ухоженное лицо, Илья подумал, что в молодости она была красивее, чем Нина сейчас.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Привет, Илья, мы так рады видеть соотечественника, — ответила она, улыбаясь, и поставила бутылку на стол. — Меня зовут Оксана Павловна… Не стесняйтесь. Нина, поухаживай за гостем, я сейчас принесу салат.
Илья сел, Нина поставила перед ним тарелку, положила ложку и вилку и тоже села рядом. Ее мать принесла блюдо с салатом и попросила Илью открыть вино. Вкручивая штопор в пробку эльзасского, Илья увидел припыленный скрипичный чехол, стоящий в ближнем углу рядом с торшером, и отчего-то почувствовал себя самозванцем, проникшим на чужой праздник.
Мать Нины подкладывала ему еду и расспрашивала, как он собирается жить, когда закончит учебу в университете, где хочет работать, кто его родители. Илья отвечал, что планирует остаться в Нидерландах и устроиться в какую-нибудь клинику, говорил о своей семье, о Москве, что уже полгода там не был. Нина молчала и недовольно взглядывала на мать, когда та задавала Илье слишком подробные вопросы.
На улице темнело — в другом конце комнаты стали синими окна, уставленные растениями в горшках.
Разливая остатки вина по бокалам, Илья вновь подумал, что мать Нины в молодости была красивее своей дочери. Он стал размышлять, отразилась ли разница в привлекательности на развитии личности Нины. Затем этот психоанализ показался Илье некорректным, похожим на залезание без спроса в чужой душевный интим, и, разглядывая большую черно-белую фотографию какой-то женщины, стоящую на книжной полке, он, чтобы отвлечься, спросил:
— Оксана Павловна, это вы?
Она повернулась к полке и, глядя на фото, засмеялась, проговорив чересчур кокетливо:
— Нет, что вы, Илья, это Одри Хепберн, актриса с голландской кровью, она снималась в “Римских каникулах”… Я этот фильм смотрела еще в Москве, в “Иллюзионе”. Иногда так хочется пойти туда снова. Этот кинотеатр еще цел, да?
— Цел, что ему будет, — сказал Илья.
Он вспомнил высотное здание на Котельнической набережной и ветхий кинотеатр, находящийся в нем, вспомнил грязную речку Яузу, впадающую рядом с высотным зданием в грязную Москву-реку, и решил, что ностальгия матери Нины — надуманна. Лет восемь назад он был один раз в “Иллюзионе” с одноклассницей, смотрели “Полет над гнездом кукушки”, после чего решил больше туда не ходить.
Мать Нины предложила Илье еще вина, сказав, что, если он хочет, она принесет из холодильника. Илья отказался, чтобы не затягивать застольную беседу.
Илье хотелось побыть вдвоем с Ниной, погулять с ней по Гауде, купить в супермаркете вина и выпить его без догляда Оксаны Павловны — где-нибудь на лавочке у городской ратуши, слушая, как звонарь наверху выводит соответствующую дню и часу мелодию.
— Надо показать гостю наш сад, — сказала мать Нины после того, как Илья отказался от чая с пирогом.
— Мама, ты пойдешь с нами? — спросила Нина с недовольством, едва уловимым для постороннего, не из этой маленькой семьи, человека, но Илья почувствовал, как сильно раздражает Нину навязчивое участие матери в ее личной жизни.
— Нет, зачем, — слегка обиженно ответила Оксана Павловна.
Илья поблагодарил ее за ужин и вместе с Ниной встал из-за стола.
— Дочь, надень свитер, там прохладно, — сказала мать им вослед и, не дождавшись ответа, добавила: — Ну смотри, как знаешь.
Через кухню Нина вывела Илью в сад с тыльной стороны дома. Почти совсем стемнело. С той стороны, где зашло солнце, небо над городом было бурым, в тонких оранжевых прожилках. Сад, отгороженный от соседских земель низким каменным забором, в конце сужался: туда, к нескольким деревьям, вела прямая дорожка между клумбами.
Дойдя до деревьев, Нина остановилась возле скамейки. Ощущая тяжеловатую сытость от съеденного, Илья сел на эту скамейку, протерев ее ладонью, и подумал, что зря отказался выпить еще вина, так было бы веселее, легче общаться.
Нина, стоя напротив, сорвала с ветки невысокого дерева листок и протянула его Илье:
— Держи, это лавр — самая первая часть твоего будущего венка знаменитого психолога.
Илья взял его и понюхал. Лист пах борщом.
Нина засунула ладони в карманы своих узких джинсов, прислонилась спиной к стволу лаврового дерева, оказавшись в сумраке под его кроной, и тихо сказала:
— В Средневековье здесь, на месте сада, было кладбище. Я весной копала клумбу и нашла кость. Правда, не человеческую. Собачью, наверно.
— Интересно, а до кладбища чего тут было? — спросил Илья.
— Жили римляне, — с уверенностью ответила Нина.
Илья захотел сказать что-нибудь серьезное или, по крайней мере, забавное. Но ни то ни другое на ум не шло, и он, сам не зная толком зачем, спросил:
— Тебя мама била когда-нибудь?
Илья не мог различить в темноте, куда смотрит Нина — на него или нет. Чуть помедлив, она нерешительно ответила:
— Била.
Укорив себя за сказанное, за то, что не к месту воспользовался нагловатым приемом с задаванием неожиданного вопроса, почерпнутым из англоязычного пособия по психологии, Илья, чтобы не выглядеть совсем нелепо, продолжил мысль:
— А что она при этом говорила?
— Последний раз орала, что я дрянь и жизнь ей испортила, — быстро, уже без колебаний ответила Нина. — Она, если честно, не хотела меня рожать. Беременная, ставила отцу разные условия… сука… А сейчас она занимается менеджментом в пивоваренной компании и считает себя стареющей принцессой, которая не вписалась в свое время…
Почти минуту они молчали, потом Илья — не столько из любопытства, а чтобы пауза в беседе не затянулась — спросил:
— Тут недалеко я шел по улице мимо белой стены, там черная дверь и надпись над ней — “Спарта достигнута”. Что это за монастырь?
— Это дом престарелых, — сказала Нина, вздохнув. — Впрочем, почти то же самое.
Илье стало досадно, что ошибся, приняв дом престарелых за монастырь, и он решил сказать что-нибудь ни к чему не обязывающее и грустно-ироническое.
— В Спарте убивали младенцев, если те рождались больными, — произнес он. — В древности, вообще, люди активно истребляли малышей… Царь Ирод опять же…
— Ты не прав, — сказала Нина. — Моя бабушка по матери тоже считает, что “ирод” — ругательство. Она с дедом живет в Мюнхене. И германское правительство у нее “ироды”, и соседи-арабы тоже, когда громко слушают музыку... А ведь зря на Ирода возвели такую большую напраслину.
— Почему? — удивился Илья.
— Он не убивал младенцев, потому что умер за четыре года до рождения Христа, — ответила Нина. — Евангелист Матфей придумал это избиение, чтобы согласовать свою версию Евангелия с Ветхим Заветом, с пророками… Вроде как младенцы — это колена израилевы, которым Ирод Великий якобы навредил. Ведь Ирод был у евреев жестким реформатором, как Петр Первый у нас, и они его не очень любили… Понимаешь?
— Да, — сказал Илья, хотя не все понял, ему казалось, что Нина подшучивает над ним. — Но наверняка еще есть свидетельства избиения, в других книгах.
— Нигде больше, — оживленно ответила Нина, — нигде, кроме труда писателя Матфея. Даже у Иосифа Флавия ни слова об этом, хотя он подробно изложил историю Иудеи того времени... Кстати, как думаешь, Илья, почему жена Лота оглянулась, уходя из Содома? Да потому, что забыла какую-нибудь ерунду. Зонтик, например. Может быть, дождь собирался. Или она вспомнила еще о какой-нибудь мелочи…
