он, видимо, сразу представил себе кучу проблем: какой эффект смерть члена парламента окажет на репутацию больницы, на его репутацию, медийное фиаско, которое за этим последует. Он наверняка вспомнил, сколько раз хвастался перед узким кругом коллег, и понял, что сейчас придется пожалеть об этих словах. Но я не думала, что дойдет до такого; может быть только одно объяснение тому, что пациентов хирурга забирает себе другой врач.
Я добираюсь до двери его кабинета и нерешительно стучу.
– Войдите.
Я захожу, и, когда он поднимает на меня глаза, его нахмуренный лоб разглаживается.
– Анна. Доброе утро.
– Доброе утро, Доминик.
Я прохожу к его столу и сажусь. У него вокруг глаз круги – он явно плохо спал. Интересно, что можно сказать по моему внешнему виду.
– Доктор де Силва теперь занимается моими пациентами? – спрашиваю я. Это наполовину утверждение, наполовину вопрос. Я напряжена и сижу с выпрямленной спиной, но периодически чувствую, что за внешней решимостью проскальзывает уязвимость: дергается веко или нервно приподнимается уголок рта.
– Да, – отвечает он. – Я подумал, что так будет лучше, пока мы не оценим эффект от новости.
– То есть вы меня отстраняете?
– Нет, – слишком быстро отвечает он. – По крайней мере, не отстраняем за проступок. Это не наказание за то, что произошло. Это явно было не в вашей власти. Но…
– Но?
– Правление считает, что в этой ситуации будет правильно позволить вам отойти в сторону, пока мы разбираемся с потенциальными последствиями со стороны прессы.
Кажется, что он так боится сказать что-то не то, раскачать лодку еще сильнее, чем ее уже раскачала смерть Ахмеда Шабира. Я хочу вытрясти из него эти слова.
– Доминик, вам не нужно меня щадить. Я предпочитаю, чтобы вы сказали все как есть.
Пристрели меня уже, как загнанную лошадь.
Он медленно кивает и наконец смотрит мне в глаза.
– Я здесь ничего не могу поделать, Анна. Правление потребовало тщательного расследования в отношении смерти мистера Шабира и временного отстранения от работы, чтобы избежать травли со стороны прессы.
Расследование.
– Ахмед Шабир – один из самых значимых членов парламента на данный момент, он пользуется огромной общественной поддержкой. В ближайшие дни у прессы будет много вопросов.
– И проще, если меня здесь не будет.
– Да, – честно отвечает он.
Я спокойно киваю, но внутри меня все кричит. Все идет не по плану.
Если расследование покажет, что здесь есть моя вина, Зак умрет.
Я зажимаю ладони коленями, чтобы они перестали трястись.
– Расследование… Они что, подозревают меня в халатности?
– Никто ничего такого не предполагает, но я уверен, что вы понимаете, почему это необходимо. Пресса будет задавать вопросы, правительство тоже… нам нужно продемонстрировать, что мы точно знаем, что произошло.
Ему не нужно больше ничего говорить. Я опускаю глаза на колени, чтобы подавить приступ паники, прежде чем снова встретиться с ним взглядом.
– Итак, что теперь?
– Мы проведем расследование и поговорим с вами и со всеми, кто был в операционной, за исключением Марго, которую, к сожалению, пришлось уволить по другой причине. Коронер осмотрел тело, и теперь мы ищем человека, не имеющего отношения к больнице, чтобы получить альтернативное мнение.
Он тянет время, ему сложно произнести следующие слова. Мы оба знаем, что это за слова, и оба задерживаем дыхание.
– Вы отстранены от своих обязанностей до окончания расследования. Вот дата и время вашей беседы с членами правления.
Он протягивает мне конверт через стол.
– Если дело пойдет дальше… Я не думаю, что до этого дойдет, но все-таки… Я бы на вашем месте нашел адвоката.
У меня горит горло. Я сижу, выпрямившись на стуле, и чувствую, как напряжен каждый мускул моего тела.
– Как скоро это станет достоянием общественности? – спрашиваю я бесцветным тоном.
– Я думаю, у вас есть время до конца дня.
Я быстро киваю, стиснув зубы, чтобы сохранить лицо. Я жду, что он скажет что-нибудь ободряющее. «Все будет в порядке» или «Звоните, если потребуется моя помощь», но он просто отводит глаза.
Я молча встаю и иду к двери.
– Анна… мне очень жаль.
Я не могу ответить ни словами, ни даже кивком. Я просто смотрю на него в ответ, а потом открываю дверь, выхожу в коридор и как можно быстрее иду к себе в кабинет. Меня так сильно трясет, что я вот-вот взорвусь. Я прохожу в кабинет и наваливаюсь спиной на дверь.
Расследование означает, что они будут тщательно изучать каждое мое действие. Каждый надрез. Каждый инструмент. Мне нужно было осмотреть его самой, прежде чем отправлять в морг, чтобы убедиться.
На столе у меня начинает звонить личный телефон, и я вздрагиваю от этого звука. Нервы у меня окончательно сдали. Я заставляю себя отлепиться от двери и практически падаю в сторону стола.
Звонит инспектор Конати.
Я беру телефон в дрожащую руку и думаю, не стоит ли дать звонку переключиться на голосовую почту или, может, просто выключить телефон. Но я знаю, что она не остановится; она такая же упорная, как я. Я делаю глубокий вдох и отвечаю на звонок.
– Да?
– Доктор Джонс, это инспектор Рэйчел Конати. Я хотела бы, чтобы вы зашли сегодня в управление, чтобы мы могли продолжить наш разговор. В какое время вам было бы удобно?
У меня дико дрожат ноги, паника и ужас готовы превратиться в крик у меня во рту.
– Мне обязательно приходить сегодня?
Воцаряется недолгая пауза. Я стою и слушаю стук собственного сердца.
– Доктор Джонс, убили вашу соседку. Чем скорее мы поговорим с каждым из нашего списка, тем быстрее найдем того, кто это сделал. Это очень важно.
– Конечно. Я не говорю, что это неважно… Просто сейчас сложно выкроить время.
– Полдень вам подойдет? – спрашивает она.
– Хорошо, если вам так будет удобно.
– Вы знаете, где находится управление?
– Да.
– Увидимся в двенадцать.
В ухо мне начинают скрежетать гудки.
Я кладу телефон экраном вниз и вижу, как дрожат у меня пальцы, как побелела кожа от шока. Я слушаю, как звенит в комнате тишина.
Я идиотка, если думала, что смогу остаться безнаказанной. Наивная отчаявшаяся идиотка.
28
Рэйчел
Понедельник, 8 апреля 2019 года, 09:32
Вчера мне снился мальчик.
На записи с камер Зак Джонс состоит из пикселей: не видно черт лица, не видно деталей, просто фигура с белой кожей и светлыми волосами, от которых отражаются солнечные лучи. Но во сне мое сознание сплавило его с воспоминаниями о моем собственном сыне, позаимствовав у него веснушки и ярко-голубой цвет глаз. Мы были на пляже; глаза у меня закрылись сами собой от недосыпа, а когда открылись, его уже не было; я проснулась от собственного крика – я звала его по имени.
После этого мне больше не удалось заснуть.
Я сижу за своим столом и потираю шею, глядя на распечатки, разложенные на столе.
Большая часть того, что рассказала Анна Джонс, подтвердилась. У ее брата Джеффа Данна, психотерапевта, проживающего в Лондоне, есть второй дом в Корнуолле, а учительница Зака сказала, что он говорил о том, что собирается провести пасхальные
