говорил несколько слов связно, а потом падал и начинал смеяться.
Досталось и Альберту Мкртчяну, режиссеру фильма «Земля Санникова».
«Он приехал в дымину пьяный и страшно обиженный, что его пригласили не сразу, а вместо Высоцкого. «Раньше, – говорит, – не могли решить, я усы держал специально для роли» …Работать с Далем было трудно: в то время он пил и пил очень много, можно сказать безбожно. Представьте, мы назначаем режимные съемки в 5 утра, а Даль уже в это время приходит на площадку с песней. Я спрашиваю: «Когда он успел?» А мне отвечают: «Он даже не ложился». Когда Даль не пил, он был прекрасный человек, тонкий, чувствующий, а когда пил, становился невменяемым. Невозможно было с ним разговаривать… …На съемках я пытался на него воздействовать: уговаривал, скандалил, водой из ведра поливал, чтобы он как-то в себя пришел. Конечно, все это сказалось на отношениях».
В итоге Мкртчян не выдержал и убил персонажа Даля Крестовского раньше, чем это предполагал сценарий.
На похоронах Высоцкого у Даля случилась истерика: он вдруг начал смеяться, не мог остановиться, сказал: «Ну вот, теперь моя очередь». В октябре 80-го он написал в своем дневнике:
«Стал думать часто о смерти. Удручает никчемность. Но хочется драться. Жестоко. Если уж уходить, то уходить в неистовой драке. Изо всех оставшихся сил стараться сказать все, о чем думал и думаю. Главное – сделать!»
25 января 1981 года, в день рождения Высоцкого, Даль проснулся и первым делом сообщил жене: «Мне снился Володя. Он меня зовет».
В марте актер поехал в Киев на пробы к фильму «Яблоко на ладони». Там он всю ночь пил с актером Дмитрием Миргородским. Утром, возвращаясь в гостиницу, встретился с Леонидом Марковым, обыденно сказал: «Пойду к себе в номер умирать». В номере выпил бутылку водки. И умер.
Мы, конечно, не верим в фатум, не верим в предчувствие смерти и прочую мистику. Но Даль, как гениальный актер, легким движением руки берет зрителя за шкирку, и все, что он говорит, все, что он играет, – становится правдой. И мы видим уже не алкоголика-неврастеника, а трагического, проклятого героя. И нам за этого героя больно. И даже хочется чем-то на него походить.
Бронзовые фигуры
У ВГИКа, института кино, стоит памятник. Три фигуры: Шпаликов, Тарковский, Шукшин. Три местных выпускника. Троица. Три столпа отечественного кинематографа. Три гения. Три человека с абсолютно разным происхождением и судьбой вылиты в бронзе, двое стоят, один сидит на ступеньках. До скончания времен теперь им пугать студентов и загулявших ночных прохожих. Не люблю я все эти памятники и статуи, мне они кажутся совершенно необязательными, лишними, придуманными. Обычная скульптурная композиция, никакого отношения к памяти не имеющая. И если о Тарковском и Шукшине мы, абитуриенты актерского факультета 2013 года, что-то слышали, то Шпаликова не узнавали, читали подпись. «А кто такой Шпаликов?»
Друг мой, я очень и очень болен,
Я-то знаю (и ты) откуда взялась эта боль!
Жизнь крахмальна, – поступим крамольно
И лекарством войдем в алкоголь!
В том-то дело! Не он в нас – целебно,
А, напротив, – в него мы, в него!..
Это стихотворение Геннадия Шпаликова, посвященное его другу, сценаристу Павлу Финну.
«Войти в алкоголь», чтобы выйти из «крахмальной жизни». Этот способ побега хорош, но далеко не убежать – не хватит «дыхания». Тем более когда дыхание легкое, как у Шпаликова.
Если вы не смотрели «Я шагаю по Москве», то точно слышали песню. Простейший мотив, простейший текст сложились в точную формулу молодости, апреля, «оттепели». Автор стихотворения и автор сценария – Шпаликов. 1963 год – фильм пропускают со скрипом, что такое: молодые люди шманяются без дела, кто будет строить коммунизм? В первые дни проката побиты все рекорды. Вершина карьеры. Сценаристу 26 лет. Все впереди. Дружественные посиделки, надежды на будущее. «У нас много пили, Гена не мог столько выпить», – вспоминает первая жена Шпаликова.
В 1966 году выходит фильм «Долгая и счастливая жизнь», снятый Шпаликовым по собственному сценарию. Творческая элита с премьеры удалилась. Фильм получил приз на фестивале авторского кино в Бергамо, но в Советском Союзе его показывать отказались. Тоже ведь не про стройку коммунизма. Появляются первые признаки алкоголизма. На съемках фильма «Ты и я» режиссер Лариса Шепитько уже строго следит за Шпаликовым, чтобы тот не ушел в запой.
В 1979 году, через несколько лет после смерти поэта, вышла его книга. «Избранное». Туда вошли сценарии, стихи, тексты песен, заметки. Предисловие написали Павел Финн и Евгений Габрилович. Они, как добрые товарищи, старались сгладить острые углы, убрать все лишнее, оставить Шпаликова героем доброй мелодрамы, никак не фильма ужасов. Позже в полемику с ними вступил писатель Виктор Некрасов, близкий друг поэта.
«Авторы столь озадачивающе-рискованно озаглавленного, очень теплого и грустного предисловия пишут о юности его: «Жизнь в ту пору была необычайно к нему нежна и приветлива. И он отвечал ей тем же. Все было прекрасно вокруг – и друзья, и девушки. И казалось, что он не просто ходит по институту, а словно все время взбегает вверх по лестнице», – пишет Некрасов в своей рецензии к сборнику и после цитаты добавляет:
«Да, взбегал, легко и весело. Потом стал запыхиваться. Потом рухнул. Головой вниз».
В начале 1970-х Шпаликов остается без работы, ни один сценарий не принимают. Сильно пьет. Вторая жена уходит от него, забирает дочь. Бывает все на свете хорошо, бывает все плохо.
«Если бы каждый, кто поет мою песню «А я иду, шагаю по Москве», дал мне по рублю, я был бы миллионером», – говорит нищий Шпаликов.
«Когда становилось уже совсем невыносимо, оставалось в запасе одно средство – пойти в автомат на Киевской и выпить два или три стакана белого крепленого, проклятого, благословенного портвейна № 41».
Стихи и сценарии Шпаликов продолжал писать. Для этого подходили, например, телеграфные бланки на почте.
«Он пил. Много. Очень много. Лечился. Недолечивался. Вшивал. Потом с помощью «друзей» за тридцатку взрезывал. И опять пил… Тогда, весной 1974 года, я чуть ли не силком сводил его к врачу. Он обещал выдержать до конца. Не выдержал. Опять запил.
В последний раз, у стойки кафе в гостинице «Украина», он клялся мне, что пить больше не будет. <…> И вдруг сквозь тоску улыбнулся: «Возьми меня в Париж. Ей-богу, честное пионерское, завяжу. Ну, иногда только с тобой, в каком-нибудь бистро, пивца какого-нибудь ихнего, светлого…», – вспоминает последнюю встречу со Шпаликовым Некрасов, собиравшийся
