своих собственных мыслей.
В обществе, которое было изолировано от большей части населения на основании религиозной принадлежности; которое регулировалось особыми гражданскими законами в знак признания этого факта; в чьём календаре было сорок дней для отправления религиозных обрядов; чьи уходы и приходы, взаимные уступки, жизнь и смерть – всё вплоть до мельчайших подробностей социального поведения, и до самых интимных подробностей личной жизни регулировались священными законами, и речи не могло быть о личных убеждениях в религии. Человек был евреем, ведя праведный образ жизни; или гоем, чья цель – притеснять евреев и наживаться при этом на еврейской предприимчивости. В лексиконе более интеллигентной части Полоцка, правда, были такие слова, как вольнодумец и вероотступник, но так называли людей, которые отреклись от Закона в стародавние времена или в далеких краях, и чья дурная слава дошла до Полоцка окольным путём традиции. Никто не искал таких чудовищ по соседству. Полоцк был надёжно разделён на евреев и гоев. Если бы кто-то в Полоцке имел свободное время и был достаточно любознательным, чтобы поинтересоваться душевным состоянием маленького ребенка, то полученные им сведения вполне могли нарушить эту простую классификацию.
Когда-то в Полоцке жила маленькая девочка, которая читала длинные еврейские молитвы утром и вечером, до и после еды, и никогда не пропускала ни слова; которая целовала мезузу, когда уходила или приходила; которая воздерживалась от еды и питья в дни поста, когда сама ещё была не больше жертвенной курицы; которая каждое утро в Шаббат совершала долгий обряд на день и читала псалмы до тех пор, пока не садилось солнце.
Это благочестивое дитя могло так же хорошо рассказать о сотворении мира, как и любой мальчик её возраста. Она знала, как Бог сотворил мир. Невзирая на судьбу Евы, она хотела знать больше. Она спросила своего мудрого ребе, как Бог оказался на Своем месте, и где Он нашёл то, из чего сотворил мир, и что происходило во Вселенной до того, как Бог принялся за работу. Поняв из его невразумительных ответов, что ребе был всего лишь бесплодной ветвью древа познания, хорошая девочка никогда ни взглядом, ни словом не обмолвилась миру о его ограниченности, но продолжала и дальше внешне оказывать ему все надлежащие его профессии почести.
Когда учитель подвёл её, юная ученица с завидным упорством переносила свои вопросы от одного знакомого к другому, подвергая их ответы испытанию, когда это было возможно. Таким образом, она установила два факта: во-первых, она знала столько же, сколько и любой из тех, кто брался её учить; во-вторых, её оракулы иногда давали ложные ответы. Обвинила ли маленькая изыскательница своих предателей во лжи? Нет, это великодушное существо сохранило их лживость в тайне, и перестала прощупывать их малую глубину.
То, что вы хотите знать, узнавайте самостоятельно – это стало девизом нашей ученицы, и она перешла от вопроса к эксперименту. Бабушка сказала ей, что если она будет собирать «слепые цветы», то ослепнет. Опытным путём она обнаружила, что красивые цветы были безобидны. Она проверяла всё, что можно было проверить, пока, наконец, ей в голову не пришёл нечестивый план – проверить существует ли сам Бог.
Благочестивая маленькая девочка однажды днём в Шаббат прервала свои религиозные раздумья, и когда все в доме легли вздремнуть после обеда, вышла во двор и остановилась у ворот. Она вынула свой карманный носовой платок. Она посмотрела на него. Да, он подойдёт для эксперимента. Она положила его обратно в карман. Ей не пришлось мысленно повторять священное наставление ничего не выносить за пределы дома в день Шаббата. Она знала это, как знала то, что жива. И с носовым платком в кармане дерзкий ребенок вышел на улицу!
На мгновение она остановилась, её сердце выпрыгивало из груди. Ничего не случилось! Она перешла через улицу.
Мир Шаббата не перевернулся. Она снова ощутила тяжесть ноши в своем кармане. Да, она несомненно совершала грех. С нечестивой дерзостью грешница шла вперёд – она добежала до угла и остановилась в боязливом ожидании. Какое наказание её постигнет? Целую вечность она стояла, тяжело дыша. Вокруг всё замерло, душный воздух был неподвижен. Может, начнётся гроза? И её ударит молния? Она стояла и ждала. Она не могла снова поднести руку к карману, но чувствовала, что он безобразно оттопыривается. Она стояла, и не помышляя о том, чтобы двинуться. Где же гром Господень? Ни одного священного слова из всех её длинных молитв не сорвалось с её губ – даже «Слушай, Израиль»*. Ей казалось, что она вступила в непосредственный контакт с Богом – ужасная мысль, – и Он мог прочитать её мысли и послать ей Свой ответ.
Целая вечность прошла в напрасном ожидании. Ничего не произошло! Где был гнев Божий? Где был Бог?
Продажа халы для Шаббата (хлебный базар, Полоцк)
На обратном пути домой девочка-философ как следует обвязала запястье своим платком. Эксперимент закончился, хотя результат не был ясен. Господь не наказал её, но Его безразличие ничего не доказывало. Либо это действие не было грехом, и все её наставники были обманщиками, либо это и вправду был грех в глазах Божьих, но Он воздержался от суровой кары, исходя из собственных возвышенных соображений. Ей не удалось провести поисковый эксперимент*. Она была горько разочарована, и, возможно, её наказание заключалось в том, что Бог отказался дать ей ответ. Она не намеревалась грешить ради греха, поэтому, всё ещё сомневаясь, она обернула свой платок вокруг запястья. Её взгляд был пристальнее, чем когда-либо, – она была ребёнком с большими глазами, – но лишь это выдавало то, что её сознание внезапно расширилось, а самосознание укрепилось.
Вернувшись домой, она с любопытством стала рассматривать свою мать и бабушку, которые дремали на своих стульях. Они выглядели по-другому. Когда они проснулись, потянулись и поправили парик и шляпу, они выглядели очень странно. Когда она пошла за Библией для бабушки и случайно уронила её, она поцеловала её в искупление, как и надлежало воспитанному ребёнку.
Интересно, какой ярлык навесил бы на этого поющего псалмы ребёнка исследователь её разума? Назвал бы он её еврейкой? Она была слишком юна, чтобы называть её отступницей. Возможно, от неё просто отмахнулись бы, как от маленькой обманщицы, и мне следует смириться с этой классификацией, хоть и слегка видоизменённой. Я должна отметить, что девочка была жалкой и запутавшейся маленькой обманщицей.
Возвращаясь к честному повествованию от первого лица, я действительно была в некотором роде обманщицей. Дни, когда я верила всему, что мне говорили,
