когда мы переехали оттуда. Пока мама сама всё не выяснила, мне не хватало смелости признаться в своём грехе.
Это было так: в углу гостиной, у окна, стоял высокий комод с ящиками. На комоде стояла жестяная коробка, украшенная фигурками странных людей с причудливыми плоскими зонтиками – китайская чайная коробка, одним словом. У коробки была крышка. Крышка была плотно закрыта. Но я знала, что было в этой роскошной коробке, и стремилась этим завладеть. Я была очень маленькой и никогда ни до чего не могла дотянуться. Возле комода будто нарочно стоял стул. Я немного придвинула стул и забралась на него. Встав на цыпочки, я смогла дотянуться до коробки. Я открыла её и вытащила неровный кусок сверкающего сахара. Я стояла на стуле и восхищалась им. Я стояла слишком долго. Зашла моя бабушка – или это была горничная Итке – и застала меня на месте преступления с украденным куском сахара в руках.
Я понимала, что поймана с поличным. Какие шансы были у меня на спасение, когда мне пришлось бы лечь на живот, чтобы благополучно спуститься, тем самым подставив надзирательнице наиболее заманчивую возможность для незамедлительного телесного наказания? Я разобралась в ситуации до того, как к моей бабушке вернулся дар речи от ужаса. Тёрла ли я глаза кулачками, хныкала ли я? Хотела бы я сказать, что меня мгновенно охватило чувство вины. Но нет, на меня давила лишь абсолютная уверенность в моей неминуемой гибели, и я тут же ухватилась за свою долю компенсации. В то время как моя пленительница, а я действительно думаю, что это была бабушка, использовала всю известную ей терминологию для выражения упрёка с расстояния, достаточного для того, чтобы её голос долетал до меня с наибольшей эффективностью, я засунула кусок сахара в рот и стала грызть его так быстро, как могла. И я съела его весь, и облизнула свои липкие губы, и на меня снизошли карающие розги.
Я не помню другого подобного отступления от праведности, но я совершила больше мелких грехов, чем лет в моей жизни. Я грешила и не раз избегала наказания с помощью уловок и лукавства. Я не имею в виду, что я говорила откровенную ложь, хотя иногда и такое бывало, но я так ловко выкручивалась, если мне велели повторить моё дурное высказывание, или придумывала такое нелепое оправдание своей шалости, что смех брал верх над правосудием, и почти всегда я получала горсть изюма вместо порки. Если такие успехи культивировали во мне естественную хитрость и двуличие, то я возлагаю вину за это на моих неразумных наставников, и рада в кои-то веки облегчить душу.
Я уже говорила, что часто врала. Я не помню ни одного конкретного случая, когда ложь стала бы причиной моего позора, но я знаю, что всегда имела обыкновение приврать, когда хотела рассказать о каком-то своём пустяковом приключении, чтобы приукрасить его таким количеством деталей и обстоятельств, что никто, кто был свидетелем этого маленького происшествия, не смог бы признать в нём то, что видел, если бы я не настаивала на своей версии с такой пылкой убеждённостью. Истина в том, что всё, что случалось со мной, действительно принимало в моём воображении угрожающие размеры и сияло великолепием, и я не могла, кроме как сознательными усилиями, уменьшить свои видения до их реальной формы и цвета. Если я видела пару гусей, следовавших за пасущей их ленивой девушкой, то они вытворяли на моих глазах такие фортели, на которые жирные гуси едва ли способны. Если мне случалось встретить бедного Слепого Мулье с хмурым взглядом, то мне казалось, что туча гнева заволокла его лицо, и я бежала домой, чтобы рассказать, тяжело дыша, как я чудом спаслась от его ярости. Я не буду притворяться, что абсолютно не осознавала своих преувеличений, но если вы настаиваете, я скажу, что всё вполне могло бы произойти именно так, как я об этом рассказывала, и стало бы от этого только интереснее.
Благородный читатель, который никогда не лгал и не исповедовался, будет шокирован этими откровениями о моей детской безнравственности. Какие существуют доказательства, воскликнет он, что я не лгу на каждой странице этой летописи, если, по моему собственному признанию, я всё детство блуждала в лабиринте лжи и фантазий? Я отвечу этому святоше, когда он бросит мне вызов, что доказательство моего перехода на сторону правды выгравировано в его собственной душе. Неужели ты не помнишь, ты, безупречный, как ты воровал и лгал, обманывал и грабил? О, не ты лично, конечно! Это твой далекий предок жил грабежом, и его чтили за кровь на его волосатых руках. Вскоре он открыл для себя, что хитрость эффективнее насилия и доставляет меньше хлопот. Еще позже он пришёл к выводу, что величайшая хитрость – это добродетель, он создал для себя моральный кодекс и покорил мир. Затем, когда явился ты, пробираясь сквозь дебри отброшенных ошибок, твой мудрый предок вытолкнул тебя прямиком на поляну современности, крича тебе в ухо: «Теперь веди себя хорошо! Оно того стоит!»
Вот и вся история твоей святости. Но не все люди начинают жить в один и тот же момент человеческого развития. Некоторые при рождении отстают, и должны за короткий промежуток своей личной истории наверстать те этапы развития, которые они пропустили на пути из мрака прошлого. Со мной, например, дело обстоит так: мне приходится на собственном опыте повторять все медленные этапы развития моего народа. Я могу научиться чему-то лишь ощущая уколы жизни на собственной коже. Меня спасает от жизни в неведении и смерти во тьме только чувствительность моей кожи. Некоторые люди учатся на чужом опыте. Заприте их в стеклянной башне, откуда открывается беспрепятственный вид на мир, и они смогут, опираясь на чужой опыт, совершить увлекательное путешествие по жизни и снабдить вас исчерпывающей жизненной философией, по которой вы сможете благополучно воспитывать своих детей. Но я не такое богоподобное существо. Я – мыслящее животное. Для меня вещи так же важны, как и идеи. Я впитываю мудрость каждой порой своего тела. И действительно, бывают моменты, когда врача в его кабинете я понимаю хуже, чем сверчка далеко в поле. Земля была моей матерью, земля – мой учитель. Я прилежная ученица – я слушаю и ловлю каждое её слово. Мне кажется, нет ни одной вещи, которой я научилась, более или менее непосредственно, не через телесные ощущения. Пока у меня есть тело, я не теряю надежды на спасение.
