— Очухался? — спросил я у Чухонца.
— Ты кто такой? — еле шевеля разбитыми губами (перестарался я малость), произнёс тот.
— Георгий Быстров, — представился я. — Знаешь меня?
Он не выдержал и отвёл взгляд.
— Знаешь, — удовлетворённо сказал я. — Тогда должен догадаться, что я здесь делаю…
— Тоша, сука, сболтнул! — сплюнул он, но неудачно: кровавый сгусток растёкся у него по щеке.
— Тебе какая разница?! — фыркнул я. — Может, Стряпчий, а может — не он. Тебя другое заботить должно — как бы не попасть под высшую меру социальной защиты…
— Расстрелом, падла, пугаешь?
Я врезал ему по носу, не сильно, но так, чтобы на глазах у Чухонца выступили слёзы.
— Это за падлу. В следующий раз двину так, что башка в подштанники провалится.
Угроза подействовала.
— Ладно, Быстров, твоя взяла, — перестал геройствовать бандит. — Говори, чего хотел.
— Соображаешь. Кто меня заказал?
— Боюсь, правда тебе не понравится, легавый!
Я снова замахнулся на него, но на сей раз он не стал отводить взгляд, даже не зажмурился.
— Ну… чего ждёшь, мент?
— Жду когда ты ответишь на мой вопрос.
— Я тебе назову имя, но с одним условием.
Надо же, и тут со мной пытаются торговаться. Так-то дело привычное, однако больно кучно пошло. Сначала подружка Стряпчего, теперь вот — Чухонец. И всем от меня что-то надо.
— Да ты охренел, Чухонец! Мне терять нечего, я всё из тебя выбью!
— Конечно выбьешь, только как бы потом гадать не пришлось: правду я тебе сказал или наплёл с три короба от страха.
Я замер. Гад бил по больному. Действительно, под пытками человек способен не только рассказать правду, но и наплести кучу всего, лишь бы поскорее избавиться от физических мук. Так что тут палочка о двух концах.
— Да уж как-нибудь разберусь.
— Ну-ну, разберись… Только часики-то тикают, гражданин начальник. У Тоши не получилось, так у другого выйдет.
— Хрен с тобой, золотая рыбка, — согласился я. — Сделка так сделка. Но сразу говорю: на волю я тебя не отпущу.
— Бог с ней, с волей! Мне б главное на тот свет не отправиться, после того, как я тебе всё расскажу.
— Ладно. Я что-нибудь придумаю.
Он отрицательно замотал головой.
— Не-а! Ты — фигура мелкая, ничего не решаешь, так что вези меня к главному. Пусть придумает, как меня в живых оставить, и тогда я весь расклад сдам.
— Хорошо! — подумав, согласился я. — Но не вздумай обмануть, пожалеешь!
— Не журись, начальник, моё слово твёрдое.
Появился фельдшер и сразу принялся хлопотать над Рябым. Закончив с подстреленным, переключился на моих напарников. Как я и думал, всё обошлось — парни отделались сравнительно легко. Ничего такого, что не лечится водочным компрессом.
Лёня повёз Рябого в тюремную больничку, а мы с Иваном поволокли Чухонца к Максимычу. Тот твёрдо заявил, что не уйдёт с работы, пока мы не предстанем пред его светлы очи.
Галину трогать не стали. И бабу-дуру жалко и ребёнка её малолетнего. Может, вырастет, станет человеком, в отличие от беспутного папаши.
Трепалов действительно не пошёл домой, в окошке его кабинета всё ещё горел свет.
— Трудится Максимыч, — поймав мой взгляд, произнёс Иван.
Как и все мы, он очень уважал нашего начальника и был готов ради него идти хоть под расстрел.
Внезапно возникло такое чувство, будто меня кольнуло в лопатку. Такое бывает, когда на тебя смотрит кто-то со стороны. Я поёжился.
— Вань, ты ничего не чувствуешь?
— Ничего, а что такое?
— Не знаю… Может померещилось…
Неосвещённая фонарями Петровка казалась вымершей. Улица спала, как и весь город. Видимо, мне действительно показалось.
Мы вошли в здание. Дежурный встрепенулся, но, узнав нас, успокоился.
— И чего вам не спится, сыскари!
— На том свете выспимся, — флегматично произнёс Иван.
— А… Это да, все там будем.
Приёмная была открыта, мы подошли к кабинету Максимыча, и я постучал в обтянутую кожей дверь.
— Входите.
Я перешагнул порог первым, следом за мной Чухонец со связанными руками, последним Бодунов.
— Вижу, засада удалась, — довольно кивнул Трепалов, откладывая исписанный мелким почерком лист. — А где Леонид?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Жора подстрелил телохранителя Чухонца, так что Лёне пришлось везти его в больницу, — доложил Иван.
— А без стрельбы было не обойтись? — поморщился Максимыч.
— Видели б вы того телохранителя! — горячо воскликнул Иван. — Он нас как слепых котят одной левой раскидал. Чемпион всё-таки!
— Жить-то хоть будет?
— Будет. Я ему по ногам стрелял… — сказал я.
Трепалов посмотрел на Чухонца.
— Что ж, гражданин…
— Коскинен Микаэль, — вежливо склонил голову тот. — По-вашему Михаил, значит.
— Михаил так Михаил. Присаживайтесь.
Мы так и поступили, сев напротив большого окна.
— Он что-то успел рассказать? — спросил у меня Трепалов.
— Нет. Хочет заключить с нами сделку. Мы гарантируем ему жизнь, он сдаёт с потрохами нанимателя.
— А наглости гражданину Коскинену не занимать! — усмехнулся Трепалов.
— Можете звать меня Чухонцем. Я ж знаю, что вам так привычнее. А что касается наглости, о которой вы говорите, это не так. Я прожил на грешной земле пять с лишним десятков лет и мне пока нравится это дело. Люди моей профессии и моего положения обычно так долго не живут, особенно в наше непростое время. Простые меры предосторожности — вот, что позволяет мне удержаться на тонкой грани между жизнью и смертью.
— А вы философ, — оценил речь арестованного Трепалов.
— Возраст, — попытался развести руками тот, но, поскольку, они были связаны, это у него не получилось. — Кстати, может развяжите? От вас ведь не удерёшь…
Максимыч кивнул в мою сторону, и я распутал узлы на руках Чухонца.
— Спасибо! Так гораздо лучше!
— Значит так, Коскинен. Мы тут собрались не для того, чтобы выслушивать философские монологи. Ты даёшь признательные показания, я делаю всё, чтобы твоя шкура осталась целой и невредимой. Но срок тебе впаяют ого-го! — заверил Максимыч.
— Может просто — ого? — попытался пошутить преступник.
— Нет, Чухонец, загремишь на всю катушку! Давай выкладывай всё, что знаешь, и не трать попусту наше время! — привстав, рявкнул Трепалов.
Вор в законе открыл рот, чтобы заговорить, но в этом момент окно кабинета вдребезги разбилось, осколки стекла полетели по сторонам, а вместе с ними на пол свалилась «лимонка».
— Граната! — заорал я.
Бабах! Меня здорово тряхнуло, на секунду я, кажется даже потерял сознание, а когда очнулся — комната перед глазами поплыла, а уши словно закупорила серная пробка.
Первым делом бросил взгляд на Трепалова. Взрывная волна отбросила его на пол, но вроде он остался в живых. Ивану досталось сильнее, он принял на себя сразу несколько осколков и сейчас лежал на спине, тяжело дыша.
Со мной вроде всё более-менее в порядке. Да, накрыло контузией, но осколками не посекло, разве что слегка поцарапало разбитым стеклом.
А вот Чухонцу досталось всех больше. Я хоть и не медик, но даже мне стало понятно — его песенка спета, совсем скоро он предстанет перед высшим на свете судом, где получит воздаяние за все свои смертные грехи.
И пусть эта сволочь заслужила такую кару, он просто не имел права умереть, не открыв мне главную правду, то, ради чего мы его привели на допрос в этот кабинет.
Я схватил его за плечи и принялся трясти.
— Не умирай, Чухонец! Слышишь, не вздумай подохнуть!
Застонав, он всё-таки приоткрыл глаза, но взгляд его оставался мутным. Жизнь стремительно покидала его тело.
— Ты меня слышишь? — заорал я.
Он что-то прохрипел, но я был оглохшим и потому не разобрал его слов.
— Говори громче! Кто мог это сделать? Ну же!
— Че… че…! — Он так и не смог произнести слово до конца.
Внезапно его тело содрогнулось в конвульсии, а потом так же резко ослабло.
Чухонец помер, и что значило это его «че» — ведомо одному Всевышнему. Чебуреки, Чебоксары, Чебурашка, твою мать!
