медфака. Много солнечных дней и лунных и безлунных ночей прошло у нас в их саду и в займище на берегу Зигзаги, и казалось, что ничто и никто не нарушит наше счастье. Так думалось, так желалось нам, но не так сложились обстоятельства того времени: ее семья, как имевшая собственность — мельницу, с одним наемным работником — подлежала ссылке в края отдаленные. Местный председатель комитета бедноты явился в дом отца Тани и предложил: если отдадите за меня дочь Таню, то помогу задержать вашу ссылку.
В этом ему отказали, то их семью сослали в то время, когда я был в Смурове. Всякая связь прекратилась, но чувства, милые чувства, никогда не меркнущие первой юношеской любви, остались жить в моем сердце. Когда приехал в Старотопное — тяжелая грусть неведомой силой влекла к тем местам, где проводили время с Таней. Моим другом осталась природа, влекла к себе, и в ней я находил великое торжество силы жизни и ничтожество человеческого зла — этого звериного наследия многих, имеющих власть над людьми, да и без власти. И в этой природе, моей безымянной матери, я находил утешение и разрешение скорби по Тане. А после окончания медфака это было последнее мое лето беззаботной жизни в родном краю.
Я стремился утолять жажду жизни среди природы, а по вечерам собирал соседних ребят, уходил с ними на Зигзагу до утра, разжигали костер, ловили рыбу и варили уху, пели песни, вели рассказы о были и сказки, а кругом — всеобщая тишина, звездное, бесконечное темно-голубое небо, тихо потрескивает костер, и его яркий свет согревает нас всех, и все это навевает думы о великом и малом значении человека в мироздании. Меня никогда не утомляло общение с природой, с душой ее. Меня влекла она из дома, вдаль, где дышится и думается вольно на безграничных просторах, и до сих пор, на закате моей жизни — природа страстно влечет к себе своей свободой. Мне отрадно быть с нею, понимать ее, жизнь общая и жизнь каждого человека в отдельности — так ясно там познается на просторе и свободе.
Часто и теперь, на закате лет вспоминаются годы прошедшей жизни, они встают передо мной, и я ясно вижу и вновь переживаю былые дни и годы с детства до настоящего дня, за товарищей, друзей, знакомых детских, отроческих, юношеских и зрелых лет.
Где-то вы теперь, друзья мои по ночным бдениям на берегу Зигзаги?! А вы, друзья студенческих лет! Ты, сатирик Володя Бочкарев, ты, политэкономик Саша Оглоблин, ты, неподкупный люмпен-пролетарий Гриша Паршин, ты, моей души отрада единоверный Коля Котов, ты, поэт ранних лет Вин Ващакин, ты, воинствующий Артюша Устин, ты, философ Павлуша Постников, ты, товарищ юных и зрелых лет вольнолюбивый Вася Милохов, ты, критик Вася Симаков, ты, певец воли Ваня Гуров, и вы, многие друзья абсолютной свободы духа, равенства и истинного братства народов всего мира! Так ли полна ваша жизнь кипучей энергии, как в былые годы в alma mater, надеждами и грезами в те же годы горения?! Нашли ли в личной, семейной и общественной жизни свою долю мечтанного счастья, или для вас жизнь оказалась мачехой?! Для многих из нас после ухода из alma mater жизнь сложилась по-разному, на свой лад, а в целом одинаково у всех — безотрадная, с малым счастьем, с большими невзгодами. Теперь уж многие из нас ушли в небытие, другие на пенсию, третьи еще трудятся на службе, и все доживают свой век жизни. А ведь как будто все прошедшее не так давно было, и в то же время годы возраста и силы говорят о десятках лет!
И вот теперь, перелистывая в памяти книгу истории жизни свою и других с детства и до настоящего дня, мне кажется, что жизнь студенческих, детских и юношеских лет лучше, чище, краше и ярче, торжественней, чем жизнь зрелых и закатных лет. Может быть потому, что тогда мы были полны веры и надежды в будущую жизнь, и только потом, с годами, в борьбе житейской за сытые хлебы — наступило практическое разочарование от экономического неравенства и свободы для одних — рабства для других. Я часто думаю: куда девалась сила могучая духа и тела, и вера в чудесную жизнь человека?! Ведь в каждом из нас кипели жизни силы и разливались через край от избытка их и казалось, что никогда они не иссякнут. Но силы человека гибнут в борьбе за сытые хлебы, в условиях его бытия, ибо на всей земле существуют звероподобные власти-государства, а не человекоподобные, зверства же — основа основ всякой власти. Многих из нас, волею бытия, не стало: одни получили вечное успокоение по своей воле, другие в концлагерях Иосифа Кровавого, третьи замкнулись в свои семьи и работу по борьбе за хлебы, с двумя лицами — одно для власть имущих, другое для себя и семьи. Другие вольно или невольно превратили свою жизнь в щедринских пескарей[105], ибо всякая щука-власть всегда остается щукой для человека и общества, а другие сами превратились в щук и щурят.
Потребности духа сузились, ограничились и замкнулись в борьбе за сытые хлебы — отец скорби желудок оказался сильнее и могучее всех других основ жизни и подчинил себе все идеи и мечты юности и зрелых лет. Через многие годы пролетевшей жизни случайно или не случайно встречаюсь с «Самсонами»[106] былых лет по школе, медфаку и работе, друзьями и товарищами по духу и мечтам, и каждый из них теперь как-то смущенно и как будто виновато за настоящее, но с искрой оживления в лице вспоминает те прошедшие годы, когда так хорошо желалась жизнь для всех без насилия и угнетения, без господства в хлебах и духе одних над другими. И снова где-то там, в тайниках души воскрешались светлые лучи годов дерзаний и желаний в прошлом. Так власть-государство убивает в человеке и обществе все лучшее и светлое в человеке и обществе.
Если в годы молодости сознание определяет бытие, то потом, в зрелых годах и на склоне лет не сознание, а бытие определяет сознание. И тогда смиряется гордый дух человека — оказалось не по силам человеческим преодолеть до конца рабство личное и общественное в государстве, ибо слишком много исторического рабства досталось в наследие человеку и обществу.
На смену нам
