семья явилась бы тормозом в этом деле моей мечты. Вместе с нами в больнице работали молодые муж и жена Горшковы — он фельдшером, она акушеркой, а через несколько лет жена его окончила мединститут, а он зубоврачебную школу. Хорошими знакомыми были старичок лесничий и его молодой помощник Варенников и местные жители бывший матрос Безбородников, Кочетков и Злодеев из села Добрино, и дорожный мастер станции Дымка.
Так как не единым хлебом сыт человек, то в часы досуга, однообразного сельского быта, поневоле организовали культкружок. Местный сельсовет охотно предоставил нам заброшенное здание бывшей школы. Своими силами сделали ремонт, сцену и кулисы. Здесь наши лекции и спектакли пользовались у населения большим успехом. Так разнообразили сельскую жизнь.
Заработная плата в то время настолько была мала, что за двухмесячную зарплату смог купить себе в Бугуруслане только простые кожаные сапоги, а потому приходилось питаться «подаяниями за благодарность» от больных. Изредка ездил в Бугуруслан, где заведывал уездздравом мой однокурсник врач Дорохин, и там же работал в вендиспансере мой старый друг и товарищ врач Котов. Как ни скромна была наша зарплата — мы по молодости лет не печалились и на рабочие часы не смотрели, а работали днем и ночью столько, сколько требовалось по обращаемости больных. А так как многие мои однокашники работали в городе, то меня потянуло поближе к городу.
Для увольнения с работы требовалось подать заявление за две недели, и никто не мог задержать. Уволился и поступил на работу в семи километрах от города Бугульмы в Крым-Сарайскую участковую больницу[109]. Здесь моими помощниками оказались односельчанка, акушерка-фельдшерица Бубнова и ее муж фельдшер Казанцев, и еще один фельдшер. Все мы хорошо и дружно проводили лечебно-профилактическую работу. Поскольку энергии в нас было много, то и здесь организовали культкружок на зимнее время. Особенно активное участие принимали в нашем кружке местные жители Лыков Родион, Панарины кузнец и портной, и братья Стуловы. Читались лекции по атеизму, по медицине, и ставили спектакли. Параллельно нашему кружку имелся узаконенный кружок при избе-читальне, и когда наш кружок завоевал своим авторитетом население, то прежнее либеральное отношение клубного кружка избы-читальни перешло во враждебное: население к ним не шло. Уговаривали нас слиться с ними в один кружок, но члены нашего кружка категорически отказались: не захотели находиться под казенным руководством, лишиться добровольного самоуправления советом участников кружка. Тогда избачи начали делать нам различные препятствия, кляузы.
Однажды я послал члена кружка санитара Астафьева расклеить объявления о лекции-беседе на антирелигиозную тему, но случившийся в селе секретарь райкома — волисполкома запретил расклеивать объявления, а расклеенные посрывал и велел санитару передать мне, что без его ведома делать лекции нельзя. Это значило, что я должен ходить к нему за разрешением на право проводить лекции. Так закончилась моя «внештатная» культработа, а вскоре самораспустился и культкружок при нашей больнице благодаря официальным глушителям власть имущим, а население лишили возможности получить от нас те знания, которые мы имели желание передать им. Так оказалось, что без указания свыше нельзя в обществе проводить культработу, после чего я окончательно прекратил полезную работу для общества.
Работая в Крым-Сарае длительное время, я познакомился и увлекся замужней и детной Тоней, старше меня на пять лет. Ее муж, служитель культа знал о наших интимных отношениях с нею, но внешне не проявлял недовольства — видимо, он был «не от мира сего».
За годы трех лет работы на участке я в совершенстве научился делать сложные патологические акушерские операции, и всегда с благополучным исходом, порой и сам удивлялся «легкости руки» своей. Да и во всей универсальной врачебной работе наступила практическая ясность, и мне казалось, что ничто теперь, никакой случай заболевания не поставит меня в тупик в его разрешении.
Когда я работал в Коровинской участковой больнице[110], ко мне на практику прислали студентку пятого курса из Саратовского университета Вишнякову. Она поместилась на жительство в одной из комнат моей врачебной квартиры. Работа и быт, да и молодость сблизили нас, и мы стали жить мужем и женой. В конце августа[111] уехала оканчивать университет в Саратов, без определенной ясности наших взаимоотношений.
Здесь я впервые увидел курные избы — топку по-черному, времен крепостного права — в селах мордвы и чуваш. Об этих курных избах я знал только по рассказам бабушек да из книг, а теперь воочию убедился: тот дом, на крыше которого виднеется большое деревянное дупло — значит, курная изба.
В марте месяце я переехал на работу в Урицкую участковую больницу, что в ста двадцати километрах от Кустаная[112]. От Кустаная до Урицка дорога шла бесконечной степью. Ехал я с местным ямщиком и впервые увидел, как в степи, покрытой глубоким снегом, вдали от дороги стадо лошадей ногами разрывает снег, за ними шло стадо рогатого скота, а позади его — овцы. Это они сами себе добывают из-под снега корм, степной ковыль, подобно северным оленям, в тундре добывающим мох из-под снега.
Урицкая больница — типовая земская, хорошо оснащена на двадцать пять коек, со всеми подсобными постройками, удобными квартирами для медработников, а поэтому и работалось приятно, тем более штат средних и младших медработников вполне достаточный: три фельдшера, акушерка, завхоз и другие. Большая аптека, по соседству ветпункт с врачом и фельдшером. С первых же дней я подружился с ветврачом, его женой и трехлетней дочкой. Но недолго пришлось здесь жить и работать.
***
Мой отец никогда не болел, и я не знал и не слыхал, чтоб он когда-либо обращался в больницу. Роста среднего, кряжистый, длинные волосы под кружок с проседью; все зубы целые, белоснежные. Летом я приезжал в отпуск, отец ни на что не жаловался, и думалось, что проживет до глубокой старости. Но по приезде в Урицкую больницу получил неожиданно извещение от брата Дмитрия, что отец умер, а я так надеялся, что он долго будет жить!
Потом я узнал, что умер он отчасти по своему неведению и невнимательного отношения врачей Большекаменской и Новобуянской больниц, где катетером дважды выпускали ему мочу, вследствие воспаления шейки мочевого пузыря — аденомы простаты. Надо было немедленно и в третий раз поехать к врачу или съездить за врачом, но отец никуда не поехал, надеялся превозмочь
