бортиков, игра стала более «захватывающей». Но, пока я не пробовал.
Лаберт кивнул в знак согласия головой.
— Да, резиновые бортики произвели целый переворот в бильярде. Я слышал, их пустили в производство и скоро мы с тоской будем вспоминать наш старинный, классический лузный бильярд.
Войцеховский глотнул пива и встал напротив стола, в уголках его губ появилась хитрая ухмылка.
— Не знаю я школ американских, но…если вы бывали на бильярдных турнирах во Франции, то согласились бы со мной, что в данном случае наша игра напоминает лишь «загорание на пляже», когда уже и спать не можешь и уходить не хочешь. Нет «смака»!
Уильямс Лаберт взглянул на своего соперника более изучающим взглядом.
— Нет «смака», говорите вы, давайте создадим его.
— Его невозможно создать искусственно. Настоящая игра делается на очень большие ставки и хорошо состоятельными людьми. Простите, я вас совсем не знаю, но……я принял бы вызов с большим удовольствием.
— О, слава Господу! — воскликнул для всех присутствующих неожиданно Лаберт и в глазах его поселились дьяволята. Даже весь вид его в одну секунду изменился, он подтянулся и расправился. — Хотите сказать — Американский бильярд — Против европейского. А я-то уже унывал, что так и не могу никак нарваться на отчаянного смельчака и уже поднадоело это клубное однообразие, мне так всегда не хватает здесь специй! — и погрозил смешно пальцем:
— Но учтите, учтите, если вы на самом деле знаете так глубоко бильярд, как говорите, то вам известно и то, что настоящие мастера никогда не открывают своё мастерство сразу и первому встречному партнеру.
Войцеховский молча кивнул головой и сделал вид, что несколько растерялся.
— Ну, так что, вы все-таки хотите рисковать?
— Первое слово дороже второго — ответил Войцеховский.
— И какова будет ставка?
— Вы сами назовите сумму. Только давайте так, чтобы это, действительно, пощекотало нервы!
— Два раунда.
Войцеховский снова кивнул головой.
В клубе сегодня было воистину жарко.
Когда закончилась игра, Лаберт и Войцеховский взмокли от напряжения и уже давно забыли, где валялись их пиджаки и галстуки. Мокрые волосы лоснились и переливались при свете настольных ламп, и закатанные рукава рубах больше выдавали в них борцов, чем игроков интеллектуальной игры. Носовые платки уже не впитывали влагу, потому что были мокрые и стали совершенно бесполезны, и только живой, не здоровый огонь в глазах, то и дело вспыхивал в полутьме, над вытянутыми руками с килем и из-под черных как смоль выбившихся прядей волос у Артура и светлых, с проседью, более напоминающих пух волос Уильямса Лаберта. Игра была равных. Войцеховский воочию убедился, что не только он хитрил, когда не выдавал всех своих отработанных приемов игры. И еще не известно кто кого сегодня изощренно заманил в ловушку. Каждый знал про себя, что это он. Серое вещество головного мозга работало на пределе и воистину Войцеховский в эти мгновения по своему внутреннему состоянию все чаще вспоминал те бессонные ночи в Будапеште, когда он по ночам работал над чертежами, взяв на себя впервые такую обузу — как бизнес — свой первый металлургический завод. Подсасывало под ложечкой от напряжения и может быть, именно в эти часы седых волос у него прибавилось.
Во время последнего очень сложного в позиции удара Лаберта, решался исход игры. Если он сможет из двух последних шаров с центра загнать шар в лузу, то Войцеховскому придется пересматривать все свои финансовые запасы. Он знал, что Ани не поймет, да и говорить ей об этом инциденте, вероятно не следует. «Как я был не осторожен! Нельзя мне, даже близко подходить к бильярду» — мысленно говорил он сам себе. И глаза слезились от сумасшедшего напряжения. Присутствующие в клубе в этот самый момент стояли как парализованные и где-то там, в подсобке от гробовой тишины, установившейся в зале, слышны были чьи-то голоса, от которых у некоторых даже задергались веки в раздражении. «Сейчас и муху прибил бы!».
У кого-то из зрителей сдали нервы, так много лет в этом баре не было игры, в которой невозможно было предугадать финал, ибо два соперника были уникальны в своем роде и стоили один одного, ни уступая ни на йоту в мастерстве и поэтому все уже давно почувствовали, что удача будет только случайной, у того, кто по жизни более фартовый. А кто это???
Воздух разрезал высокий фольцет.
— Да заглохните вы там, идиоты! А то счас кляпы воткну в ваши глотки! — не выдержал нервного напряжения и говорильню из подсобки, все время вытирая пот от напряжения и духоты помещения мужчина, возраста Христа, настолько пропитавшись эмоциями этого вечера и игры.
На него же даже никто не взглянул, но голоса в подсобке стихли.
Эти последние два шара были безнадежны на первый взгляд. Соперники довели игру до этого конца, и кто победит, покажет этот последний удар.
Обостренные рецепторы слуха уловили приглушенный стук кия по шару и громкий в такой тишине, следующий удар шара о бортик. Быстро, быстро он проделал траекторию к угловой лунке, замедляя скорость и завертелся перед самой сеткой. По залу пронесся тяжелый, глухой вздох всех присутствующих одновременно и…… …Шар крутился, крутился, медленно замедляя свою центробежную силу и остановился. Еще минуту все, не выдыхая, ждали разрешения и вот, шар остался стоять в покое перед самой лункой, а это значило, Войцеховский победил! И это значило, что, если бы проиграл Войцеховский, ему пришлось проводить ревизию всех своих капиталов, но он жил бы как сейчас по-прежнему, с единственной разницей лишь в том, что планы пришлось бы менять. Уильямсу Лаберту грозила нищенская жизнь, по крайней мере лет на пять, если он будет продолжать директорствовать в своей школе, постепенно погашая долг. А если его оттуда уволят, то можно сразу «прыгать с моста».
В глазах Войцеховского взметнулся сумасшедший, дьявольский огонь нескрываемой радости, но, давно выработанными приемами сохранять невозмутимость в любой ситуации, он подавил в себе эти эмоции на корню и взгляд наполнился сочувствием к сопернику.
Уильямс Лаберт еле держался за бильярдный стол. Ему принесли сразу холодного пива, который он осушил залпом, но самое удивительное было то, что никакой реакции ни паники, ни глубокого отчаяния на его лице не появилось.
