Немного погодя в спальню вошла Юэнян.
— Что это, думаю, тебя до сих пор не видно, — проговорила она, и села. — Чем, думаю, занимается? Оказывается, жемчугом расшиваешь.
Юэнян взяла ободок и стала рассматривать.
— Какая прелесть! — похвалила она. — Посредине цветы сезама, по краям квадратные отверстия, а вокруг пчелы на хризантемах, так одну жемчужину за другой и подбираешь? А получились соединенные сердца. Какая работа! Может, и мне потом такой ободок сделаешь, а?
Убедившись в добром расположении Юэнян, Цзиньлянь немного пришла в себя. Сердце перестало тревожно стучать, и она распорядилась, чтобы Чуньмэй подала чай.
Юэнян выпила чаю и немного погодя пошла к себе.
— Как причешешься, приходи, — пригласила она Цзиньлянь.
— Хорошо, — отозвалась та и, проводив Юэнян, помогла Цзинцзи незаметно удалиться из спальни.
Чуньмэй и Цзиньлянь даже пот прошиб.
— Хозяйка никогда ко мне без дела не приходила, — говорила горничной Цзиньлянь. — Что же все-таки заставило ее придти да еще в такой ранний час, а?
— Наверняка не обошлось без негодяйки Цюцзюй, — заметила Чуньмэй.
Вскоре появилась Сяоюй.
— Что я вам скажу, начала она. — Приходит к нам Цюцзюй и заявляет: зятюшка, говорит, днюет и ночует у нашей хозяйки. Срезала я ее, а она стоит — ни с места. Тут меня матушка спрашивает, в чем, мол, дело. Я, конечно, утаила. Матушка Пятая, отвечаю, с вами поговорить хотела бы. Вот почему она к вам и приходила. Благородный не замечает промахи ничтожного. Все это верно. Только вы, матушка, помните. Остерегаться надо ее, рабского отродья.
Да, дорогой читатель! Хотя Юэнян и не удостоверилась в том, о чем распространялась Цюцзюй, но опасения на сей счет у нее были. Ведь Цзиньлянь была молода и привлекательна. Лишившись мужа, она со временем вполне могла сойти с пути праведного и предаться пороку. А там, глядишь, поползет молва и ославят люди. Не успели, мол, Симэнь Цина похоронить, а жены уж и творят невесть что — всякие приличия забыли. Выходит, и на будущее моего сына, рассуждала Юэнян, вроде бы набрасывается тень. Ведь то, что благоухает дома, на улице засмердит. И вот Юэнян по зову материнской любви запретила падчерице отлучаться из дому. Ей был отдан флигель за внутренними воротами, где до этого жила Ли Цзяоэр. Туда они и перебрались с Цзинцзи, который по очереди с приказчиком Фу ночевал в лавке. Когда же ему нужно было пойти на женскую половину дома за одеждой или лекарственными травами, его всякий раз сопровождал Дайань. На воротах и дверях всюду висели замки. Служанки и жены слуг без надобности за ворота не выпускались. Словом, строгие запреты, введенные Юэнян, воспрепятствовали любовникам Цзиньлянь и Цзинцзи встречаться так же открыто, как прежде.
Да,
Много в жизни причуд,много делу преград и помех.Ветер гасит свечу,всякой тайны кончается век.
Тому свидетельством стихи:
Многократно он фею алкал на вершине Небесной,Но с блаженных Трех гор, не познать океанские бездны,И хоромы князей недоступны, подобно пучине:Бесприютным бродягою юноша станет отныне..[1566]
Больше месяца не встречались Цзиньлянь с Цзинцзи. Нестерпимо тяжело было Цзиньлянь коротать время одинокой в расписном тереме, холодным казалось ложе под расшитым пологом. Мало-помалу у нее пропала охота пудриться и румяниться, пить и есть. Она заметно осунулась и похудела. Все платья ей стали широки. Страдала она от «глаза», что у «дерева», от «сердца», что ниже «поля».[1567] Целыми днями ее клонило ко сну, а иногда, подперев ладонями щеки, она надолго погружалась в раздумья.
— Что с вами, матушка? — спросила ее как-то Чуньмэй. — Пошли бы хозяйку проведали, в дальних покоях посидели. Или по саду прогулялись, развеяли бы тоску. Разве так можно?! Сидите да вздыхаете день-деньской.
— Ты же знаешь, как мы были близки с зятюшкой! — отвечала Цзиньлянь. — Тому подтверждением романс на мотив «Опустился сокол»:[1568]
Мы были едины, как лотос двуглавый;[1569]Как рыбки, любили резвиться и плавать.К тебе привязалась я с первой же встречи.Судьба беспощадна — ей трудно перечить.О, как это странно и непостижимо —Меня перестал навещать мой любимый!Хозяйка навесила всюду запоры,В саду кобелей бродят алчные своры.И сука-служанка шпионит коварно.Цветущие весны теряю бездарно!
— Успокойтесь, матушка! — уговаривала ее Чуньмэй. — Даже небо будет падать — четыре великана поддержат.[1570] А ваша беда, матушка, поправима. Дело в том, что матушка Старшая со вчерашнего дня оставила двух монахинь. Нынче вечером проповеди собираются слушать, и ворота запрут рано. Я попробую проникнуть в переднюю половину дома. Скажу, мне, мол, на конюшню только зайти, подушку сеном набить, а сама в лавку к нему. Вы же ему записочку напишите, я передам. И позову его. Что вы на это скажете, матушка?
— Дорогая моя сестрица! — воскликнула Цзиньлянь. — Если ты окажешь такую милость, я никогда не забуду и щедро отблагодарю тебя. Как только оправлюсь, расшитые туфельки тебе сделаю.
— К чему вы так говорите, матушка! Мы ж люди свои. После кончины хозяина куда бы ни занесла вас судьба, я об одном мечтаю — быть всегда с вами, матушка.
— Спасибо тебе за верность.
С этими словами Цзиньлянь взяла осторожно кисть с ручкой из слоновой кости, не спеша стряхнула пыль с разрисованной цветами бумаги и, написав послание, тщательно запечатала его в конверт.
Под вечер, когда Цзиньлянь была у хозяйки, она сделала вид, будто ей нездоровится, и, словно высвободившаяся из кокона золотая цикада, воротилась к себе. Делать ей было нечего. Внутренние ворота по распоряжению Юэнян заперли рано. Служанки и жены слуг были отпущены, а сама хозяйка слушала проповеди буддийских монахинь. Тогда Цзиньлянь и попросила Чуньмэй отнести записку.
— Дорогая сестрица! — наказывала она горничной. — Пригласи его да поскорей. Вот и романс на мотив «Шестая госпожа из Хэ-си»[1571] в подтверждение:
Ускорь шаги, Чуньмэй, сестра!Ведь доброта твоя подобна океану.Я жажду встречи от рассвета до утра.Я нынче ночью ждать устану!Постель помягче постелюИ буду с тем, кого люблю.
— Матушка, погодите немного, — обратилась горничная. — Надо сперва негодяйку Цюцзюй подпоить да запереть на кухне, а потом уж идти. Я возьму корзинку и пойду в конюшню вроде за сеном для подушки, а сама позову его.
Чуньмэй наполнила два больших кубка вином и отправилась к Цюцзюй. Заперев служанку на кухне, горничная захватила с собой послание и вышла в сад.
Тому свидетельством романс на мотив «Опустился сокол»:
Я — как будто на конюшню за сенцом,А сама к милому другу на крыльцо.И ему передала условный знак.Возвращаясь, заперла я всех собак,На ворота я повесила замокИ у ложа притушила огонек.А затем согрела крепкого винаИ Цюцзюй им напоила допьяна.Как услышу: шелестят в ночи цветы,Так пойму, что наконец явился ты.Пусть исполнится пьянящая мечта —Заворкуем, словно фениксов чета.
Чуньмэй пробралась в переднюю половину дома и, наполнив корзину сеном, направилась к закладной лавке. Приказчика Фу в лавке не оказалось — в тот вечер он ушел ночевать домой, и Чэнь Цзинцзи был один. Он только что развалился на кане, когда послышался стук в дверь.
— Кто там? — спросил Цзинцзи.
— Это я — родительница твоя в прошлой жизни, — отвечала Чуньмэй. — Я — дух, насылающий пять поветрий,[1572] что развеет любовную тоску.
Цзинцзи открыл дверь.
— А, это ты, барышня! — воскликнул он, узнав горничную, и лицо его засияло улыбкой, — Я один. Заходи и присаживайся.
Чуньмэй вошла в лавку.
— А где же слуги? — спросила она, заметив на столе горевшую свечу.
— Дайань с Пинъанем ночуют в лавке лекарственных трав. А я тут. Один-одинешенек ночи коротаю, от холода дрожу.
— Матушка моя поклон просила передать, — начала Чуньмэй. — Хорош, говорит, друг. Около дома промелькнет и даже к двери не приблизится. Небось, говорит, другую завел. Моя хозяюшка не нужна стала.
— Опомнись! Что ты говоришь! — оборвал ее Цзинцзи. — Да как я мог прийти, когда пошли сплетни, а хозяйка заперла окна и двери?
— Из-за вас у моей матушки все эти дни настроение плохое. Тоска ее изводит. Ни пить, ни есть не хочет. Все из рук валилось. Нынче хозяйка оставляла ее у себя проповеди послушать, так моя матушка немного погодя вернулась. Все о вас думает — совсем истосковалась. Велела вам записку передать, просила навестить ее без промедленья.
Цзинцзи взял у нее конверт и сразу заметил, как тщательно тот был запечатан. Когда он разорвал его, внутри оказался романс на мотив «Обвилася повилика».
