А монах этот, — звали его Ши Боцай, — хотя и считался старшим из учеников настоятеля храма Духа-хранителя Великой горы, был, надобно сказать, человек непутевый. Жадный до денег и падкий на женщин, он не упускал случая обделать темное дельце. А обретался в той местности некто Инь Тяньси, по кличке Злодей, — шурин тамошнего областного правителя Гао Ляня. Инь Тяньси водил компанию таких же бездельников, как и сам. Вооруженные луками и самострелами, с соколами и собаками, они бродили от храма к храму с единственным намерением — присмотреть среди паломников хорошенькую женщину. И никто не решался им слова поперек сказать. Вот монах Ши Боцай тем и занимался, что укрывал у себя насильника, а сам хитростью заманивал приглянувшуюся женщину в келью и отдавал ее на утеху прелюбодею Инь Тяньси. И на сей раз Ши Боцай сразу приметил облаченную в траур Юэнян. Необычные манеры и внешность выдавали в ней либо жену чиновного лица, либо представительницу процветающего дома. Седобородый пожилой господин и двое молодых слуг, неотлучно ее сопровождавшие, тем более укрепили его в таком мнении.
Ши Боцай не преминул приблизиться к паломникам и, кладя земной поклон, благодарил их за пожертвования.
— Досточтимые жертвователи, прошу вас, будьте так добры, проследуйте в келью на чашку чаю, — пригласил он.
— Не извольте беспокоиться! — проговорил У Старший. — Нам пора в обратный путь поспешить.
— Не спешите, успеете спуститься, — уговаривал его Ши Боцай.
За разговором они дошли до кельи.
Побеленная келья сверкала чистотой. На почетном месте размещалось расшитое цветами сезама роскошное ложе, над которым опускался желтый парчовый полог. Перед картиной «Дунбинь наслаждается белым пионом»[1596] стояла курильница с благовониями. По обеим сторонам от картины выделялись крупные парные надписи, исполненные искусным каллиграфом: «Трепещут на свежем ветру рукава — словно аисты в танце» и «С веранды при месяце ярком доносится проповедь священного писанья».
— Позвольте узнать, как вас величать? — обращаясь к У Старшему, поинтересовался Ши Боцай.
— Меня зовут У Кай, — отвечал тот. — А это моя младшая сестра, урожденная У. Если бы не обет, который она дала покойному мужу, мы не стали бы вас беспокоить, святой отец.
— Раз вы близкие родственники, прошу вас занять почетные места, — пригласил их монах.
Сам он расположился на месте хозяина и велел послушникам подать чай. А было у него в услужении два послушника. Одного звали Го Шоуцин, что значит Блюститель Чистоты, а другого — Го Шоули, что значит Блюститель Ритуала. Им было лет по шестнадцати. Приятной наружности, они носили монашеские шапочки из темного атласа с двумя лентами сзади. У каждого торчал стянутый красной бархоткой пучок волос. В темных шелковых рясах, в легких сандалиях и белых чулках, послушники источали аромат. Они подавали посетителям чай и воду, угощали вином и закусками. А ночью ублажали Боцая, утоляли его ненасытную страсть. Числились они в послушниках, а на деле служили наставнику как наложниками. А кем еще были и сказать нельзя. Словом, с полотенцем не расставались — так в штанах и носили.
Да, дорогой читатель! Ни в коем случае нельзя отдавать дитя свое в буддийский или даосский монастырь с целью пострига и принятия монашеского сана. И пусть крепко это запомнит родитель, если он только любит сына своего или дочь свою. Ибо дочь его, став монахиней буддийскою или даосскою, будет служить негодяю-насильнику как продажная девка. Девяти из каждого десятка уготован сей путь.
Тому свидетельством стихи:
В монастырях буддисты Будду чтут,Даосы — чтут Небесного владыку.Растят монахи дивные цветы,А помыслы у них совсем иные;К паломникам с радушием спешат,Однако все улыбки их притворны.Наставникам вослед ученикиРядятся в шелк и тянутся за чаркой,Обету воздержанья вопрекиЖдут случая, чтоб поиграть с красоткой.Везет родитель милое дитяНаставнику для ублаженья плоти.
Немного погодя, Шоуцин и Шоули накрыли в покоях монаха стол, расставили, как полагается, изысканные яства и деликатесы — жаренные в масле пирожки и крендели, заготовленные с весны соленья и всевозможные овощные блюда. На столе царило изобилие. Лучший чай из молодых лепестков, нежных, как воробьиные язычки, заваренный на сладкой воде, подали в белых чашечках из динчжоуского фарфора.[1597] Серебряные чайные ложки напоминали листики абрикоса.
После чая посуду со стола убрали. Появились вино и огромные подносы, на которых стояли большие тарелки с горячими кушаньями. Были тут куры, гуси, рыба, утки и прочие скоромные угощения. Золотом заискрилось вино в оправленных серебром янтарных кубках.
Когда У Юэнян увидела вино, то решила, что пора собираться в путь, и подозвала Дайаня. По ее распоряжению слуга, отвешивая поклон, поднес на красном лакированном подносе кусок полотна и два ляна серебра.
— Мы не можем вас больше беспокоить, отец наставник, — обратился к Боцаю У Старший. — Примите эти скромные подношения как знак нашей искренней благодарности. И не утруждайте себя, пожалуйста, излишними хлопотами. Ведь уже вечереет, и нам пора начинать спуск.
Ши Боцай засуетился и долго благодарил паломников.
— Я — бесталанный инок, — говорил он. — Пребывая под благодатным покровительством милосердной божественной Матушки, надзираю за обителью Лазурных облаков. Живу только милостью паломников, кои приносят сюда со всех четырех сторон света свои пожертвования. Кого же как не вас, почтеннейшие благодетели, мне и принять. За такое скромное угощение я, право, не заслужил столь щедрых даров. Вы ставите меня в неловкое положение: и не принять их было бы с моей стороны неучтиво, а принять — прямо-таки неудобно.
Он продолжал рассыпаться в благодарностях и долго отказывался принять подношения, пока, наконец, не велел послушникам унести их, а сам начал упрашивать У Старшего и Юэнян остаться.
— Побудьте еще немного, прошу вас, — уговаривал он паломников. — Хоть по чарочке-другой пропустите, дабы я мог хотя бы в ничтожной мере отблагодарить вас за великую милость, вами оказанную.
Внимая его настоятельным просьбам, У Старший и Юэнян пришлось сесть за стол.
Немного погодя подали разогретые блюда.
— Это вино не годится, — заявил Боцай и обернулся к послушнику. Ступай-ка откупорь для почтеннейшего господина У жбан лотосовой настойки. Той, что его сиятельство Сюй, областной правитель, на днях прислал.
Вскоре появился послушник с кувшином подогретой настойки.
Ши Боцай наполнил чарку и обеим руками преподнес ее Юэнян, но та отказалась принять.
— Сестра не потребляет вина, — пояснил У.
— Выпейте, милостивая сударыня, хоть немножечко, — упрашивал Ши Боцай. — Ничего с вами страшного не случится. Приятно разогреться после тягот пути, ветра да стужи.
Монах поднес полчарки, и Юэнян взяла.
— Попробуйте-ка, почтеннейший господин У, что за настойка! — продолжал он, протягивая полную чарку У Старшему. — Каков букет!
У Старший отпил глоток сладкого вина и сразу почувствовал необыкновенный густой аромат.
— Да! — протянул он. — Удивительный, прекрасный напиток!
— Не скрою, господин У, это вино было прислано мне самим его сиятельством Сюем, правителем Цинчжоу, — пояснил монах. — Супруга его сиятельства, их дочка и сын из года в год посещают Великую гору. Молебны заказывают и благовония возжигают. У нас с его сиятельством большая дружба. А их барышня и молодой барин пребывают под покровительством заступницы божественной Матушки. Его сиятельство прониклись уважением ко мне, ничтожному иноку, за мою душевную простоту и скромность, за усердие мое в молитве, за чистоту мою и непорочность. Видите ли, в былые годы казна взимала с обеих наших обителей половину налогового бремени. Теперь же — как нам не молиться за нашего милосердного добродетеля, его сиятельство правителя господина Сюя! — ведь благодаря его докладу с нас были полностью сняты налоги. Так что все доходы ныне поступают в наше собственное распоряжение. Вот почему мы можем чтить милосердную божественную Матушку, а остальное тратить на прием паломников, кои стекаются со всех концов света.
Пока они вели разговор, для Дайаня с Лайанем и носильщиков паланкина было устроено отдельное угощение. Им подавали закуски и сладости, огромные блюда мяса на больших подносах и вино. Они наелись до отвалу.
Да, дорогой читатель! Ши Боцай ведь спрятал в своем логове Инь Тяньси. Вот он и заманил в келью Юэнян, намереваясь отдать ее на поругание Злодею. Вот отчего он так и старался, так и потчевал паломников.
После нескольких чарок У Старший заметил, что вечереет, и стал откланиваться.
— Вот-вот зайдет солнце, сударь, — проговорил Ши Боцай. — Поздновато в путь пускаться. Если не побрезгуете кельей ничтожного инока, заночевали бы лучше у меня. А завтра пораньше и в путь двинуться легче будет.
