В повести главного героя докололи до того, что у него исчезли вены: «У меня вон вену сестра пятый день ищет…» /6; 45/, - что напоминает написанную через год «Палату наркоманов»: «Пятый день кому-то ищут вены, / Не найдут — он сам от них отвык», — из чего становится ясно, что под неопределенным местоимением «кому-то» герой-рассказчик имеет в виду самого себя.
А с «Палатой наркоманов» наблюдается еще одна перекличка: «…исколот я весь иглами и сомнениями!» /6; 32/ — «Чувствую — сам сяду на иглу. <…> В душу мне сомнения запали…». Кроме того, в словах «…исколотя весь иглами и сомнениями!» встречается такой же прием совмещения материального и нематериального образов, как и в некоторых стихах: «Следы и души заносит вьюга» («Вот и разошлись пути-дороги вдруг…»), «А так как чужды всякой всячины мозги, / То ни предчувствия не жмут, ни сапоги» («Песня конченого человека»).
На прогулку я не пойду — там психи гуляют и пристают с вопросами.
Эта же ситуация воссоздается в ряде поэтических произведений: «Ведь рядом — психи тихие, неизлечимые» /1; 179/, «А рядом гуляют по саду / Белогорячие /2; 570/, «Грустные гуляют параноики, / Чахлые сажают деревца /3; 481/[2144].
В повести говорится о том, что вся страна заключена в психбольницу: «Никто не спит, и никто не работает. Все лежат в психиатрической» /6; 39/, - как и в более позднем «Письме с Канатчиковой дачи» (1977): «Возлежит на сотнях коек / Населенье всех прослоек» (АР-8-53).
Я стал немного забывать теорию функций, ну да это восстановимо. Врач обещал… Врет, наверно. Но если не врееет…
Подобное состояние героя напоминает песни «Про сумасшедший дом» и «Гербарий», где он тоже начал терять свой человеческий облик: «Забыл алфавит, падежей / Припомнил только два», «Мой класс — млекопитающий, / А вид… уже забыл» (поэтому, кстати, и в «Песне мыши» главная героиня задается вопросом: «Я — рыбная мышь или мышная рыба?»).
Продолжение разговора о «теории функций» наблюдается через несколько страниц: «Да! Совсем забросил я теорию нелинейных уравнений в искривленном пространстве. Надо будет вспомнить, а то совсем отупел. А сейчас для тренировки:
[(В)2 + Р3 + А° + Ч + i-
i-З-В-Е-Р-Г-i]10» (АР-04-62)
Герой будто бы воспроизводит внешний вид «нелинейных уравнений», а по сути пишет: «врачи — изверги», — причем не просто изверги, а в десятой степени, то есть изверги из извергов: «Они всё могут заставить, изверги! Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах, эскулапы, лепилы…» /6; 25/. Причем и сам Владимир Семенович в реальной жизни называл врачей «извергами». Врач Михаил Буянов, опекавший его во время пребывания в психиатрической клинике им. Соловьева в ноябре 0965-го, вспоминал: «Мне уже не раз передавали, что он называет меня извергом. Правда, со временем подобрел и перестал ругаться»[2145] 0
«Искривленное пространство» здесь также не имеет никакого отношения к физике, поскольку это словосочетание в контексте творчества Высоцкого становится метафорой «искривленности» советского общества: «В пространстве — масса трещин и смещений» («Переворот в мозгах из края в край…», 0970). Отсюда и столь часто фигурирующая в его стихах фольклорная Кривая.
А использование математической терминологии является в данном случае метафорой высокого интеллекта героя, и этот прием уже встречался в песне «Быть может, о нем не узнают в стране…» (0966): «Он брал производные даже во сне / И сдачу считал в интегралах», — и в рассказе «Формула разоружения». В устной версии этого рассказа о главном герое говорилось в третьем лице: «…формулу разоружения он придумал. Представляешь, он составил: там алгебра была — икс квадрат плюс синус такой-то, что-то еще с делением всевозможным, равняется разоружение»^2. С этой формулой он пришел в Кремль, там его направили в КГБ, оттуда его выгнали, узнали, где он живет, прислали за ним «Скорую», которая отвезла его в сумасшедший дом, где и происходит действие в «Дельфинах и психах»493.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В кабинет некоего профессора лингвиста-ихтиолога развязной походкой вошел немолодой уже дельфин, сел напротив, заложил ногу на ногу, а так как закладывать было нечего, то он сделал вид, что заложил, и произнес:
- <…> Сегодня дежурный по океанариуму, фамилию забыл[2146] [2147] [2148] [2149], во время кормления нас — во-первых, тухлой рыбой^5, во-вторых, ругал нецензурно, «нас» — я имею в виду дельфинов, а также других китообразных и даже китов.
— В каких выражениях? — спросил профессор и взял блокнот.
— Уверяю вас, что в самых-самых. Там были и «.дармоеды», и «агенты Тель-Авива», и что самое из самых-самых — «неразумные твари».
— Я сейчас распоряжусь и его строго накажут)…
Эта беседа один к одному напоминает диалог Анатолия Марченко с начальником калужской тюрьмы:
— Ладно, не будем обсуждать сами законы, но вот меня тут у вас избили — это вроде бы не разрешено вашими правилами <…>.
Начальник тюрьмы не закричал: это ложь! <…> Он деловито записал, когда избили, за что и как.
- <…> Сейчас же я проверю, и если все подтвердится, виновные будут наказаны.496
В обоих случаях представлен наглядный пример лицемерия властей, притворяющихся, что они — «за справедливость». И хотя Марченко описывает советскую тюрьму образца 1975 года, а Высоцкий — океанариум конца 60-х, мы видим, что никаких изменений не произошло.
Из других перекличек с воспоминаниями Анатолия Марченко упомянем и такую — равнодушие власти к человеческим мучениям
Марченко: «“Примите заявление о голодовке”. — “У нас нет голодающих!” Вот это, оказывается, мне переносить трудней всего — это безразличное отношение ко мне. Не ко мне, Анатолию Марченко, а ко мне, человеку»497.
Высоцкий: «Мне чья-то желтая спина / Ответила бесстрастно: / “А ваша подпись не нужна — / Нам без нее все ясно”».
Кстати, голодовка упоминается и в повести, и с тем же равнодушием власти: «…я требую сухой паек. Нет? Тогда голодовка, — только голодовка может убедить вас в том, что личность — это не жрущая тварь, а нечто, то есть даже значительно нечто большее. Да-да! Благодарю! Я и буду голодать на здоровье» /6; 26/.
Легко догадаться, что ироническая «благодарность» героя явилась ответом на: «Ну и голодайте на здоровье!». Как вспоминал в одном из интервью бывший политзаключенный Семен Глузман: «Каждый день поутру в камеру бодрой походкой входил замполит Кытманов и задавал один и тот же вопрос, почему-то радостно улыбаясь: “Голодаете?”. И тут же сам себе отвечал: “Ну и голодайте себе на здоровье!”»[2150]
Вернемся еще раз к диалогу дельфина с профессором.
Дельфин сказал, что для его собратьев и китов самым оскорбительным из всего сказанного дежурным по океанариуму было: «неразумные твари». А мы помним, что и в «Песне попугая», и в «Гербарии» власть относилась к лирическому герою именно как к неразумному существу: «Сказал вместо “здравствуйте”: “Попка — дурак!”» /4; 326/, «Мышленье в нем не развито, / И вечно с ним ЧП» /5; 72/. Поэтому есть все основания говорить о сущностной близости дельфина, разговаривающего с профессором, к лирическому герою Высоцкого.
Автобиографичность образа дельфина подтверждает и перекличка со стихотворением «Мой черный человек в костюме сером!..» (1979): «В кабинет некоего профессора лингвиста-ихтиолога развязной походкой вошел немолодой уже дельфин <…> И произнес: “<…> Население требует… Иначе будут последствия!”» /6; 23 — 24/ = «Я даже прорывался в кабинеты / И зарекался: “Больше — никогда!”».
