Продолжим анализ повести.
Герой-рассказчик употребляет выражение «Эврика!» (то есть «Нашел!»):
Там психи едят и чавкают. Не уверяйте меня, именно — чавкают и вдобавок хлюпают. Ага! Эврика! Несмотря на разницу в болезнях — шизофрения, там, паранойя и всякая другая гадость, — у них есть еще одно, вернее, два общих качества. Они все — хлюпики и чавчики.
Это выражение часто использует и лирический герой Высоцкого, выступающий в разных масках: «Эврика! Ура! Известно точно / То, что мы — потомки марсиан» /3; 479/, «Эврика! Нашел — вот признак первый, / Мной замеченный: / Те, кто пьют, — у тех сплошные нервы / Вместо печени» (АР-3-202), «“Эге! Ха-ха! О, эврика!” — воскликнул Кокильон» /4; 372/.
В том же 1973 году, когда была написана «Баллада о Кокильоне», лирический герой сетовал: «За новые идеи платят деньги, / И больше нет на “эврику” надежд» («Я не успел»), — и тогда же Высоцкий выступил с концертом в ленинградском клубе-магазине «Эврика».
Сегодня произошел возмутительный случай, который потряс меня с фундамента до основания, подобно ашхабадскому землетрясению в 49 г. и ташкентскому в 66 — 67 гг.
Один выздоравливающий больной написал главному врачу заявление. Вот текст его — привожу дословно и построчно:
Я, нижеподписавшийся, Соловейчик Самуил Яковлевич, армянин по национальности, а если хотите, и не армянин, возраста 43 лет, 12 из которых я отдал Вам, уважаемый друг, торжественно и в присутствии понятых заявляю, что:
1) давление мое колеблется всегда в одних и тех же пределах 1230 — 1240 км2/сек
2) пульс мой — 3 — 3,5 порсек в час
3) РОЭ — 12 мегагерц в раунд
4) моча — всегда фиолетовая
5) претензий нет.
В связи со всем вышенаписанным, считаю себя наконец здоровым и абсолютно, но, слышите, абсолютно нормальным. Прошу отпустить меня на поруки моих домочадцев, выписанных вами вчера из этой же больницы (Вы ведь ни разу не дали нам увидеться), и горячо любимых мною, надеюсь — взаимно.
Хватит, наиздевались, проклятые!
С любовью и уважением к Вам И.Солов (АР-14-66, 68).
Есть все основания предполагать, что, рассказывая об этом Соловейчике, главный герой на самом деле имеет в виду себя, а для большей зашифровки подтекста он говорит о себе как о другом человеке (своеобразное «раздвоение личности»).
Если бы вы знали, что началось, когда это заявление стало достоянием «общественности»! <…> Началось нечто. Ну, конечно же, понятно, что не км2, а просто километров, и что парсек пишется через «а», но нельзя же из-за двух-трех неточностей в орфографии так насмехаться над человеком! <…> такого человека накануне выздоровления так обхамить. Я сам помогал ему писать записку. Я даже сам ее писал, потому что Соловейчик давно лежит парализованный[2167], и я горжусь этой своей скромной помощью умирающему уже человеку.
Не правда ли, странно, что в самом начале Соловейчик назван «выздоравливающим больным», а здесь — парализованным и умирающим?! Кажущийся абсурд указывает на наличие подтекста. Герой-рассказчик написал главврачу письмо с просьбой отпустить его из сумасшедшего дома. За то время, которое он там провел, он из нормального, здорового человека превратился в умирающего, и теперь его единственное желание — вырваться на свободу и увидеть родных («Вы ведь ни разу не дали нам увидеться»). Похожая ситуация была в песне «Про сумасшедший дом»: «И я прошу моих друзья, / Чтоб кто бы их бы ни был я, — / Забрать его, ему, меня отсюдова!».
Впрочем, герой-рассказчик и сам проговаривается, как бы ненароком раскрывая указанный подтекст: «Конечно же, он умрет, Солов<ейчик>, после всего этого. Быдло, Кодло, Падло они, вот они кто. Утопающий схватился за соломинку, а ему подсунули отполированный баобаб. А главврач? Что главврач! Он пожал плечами — порвал крик моей, т. е. его, Соловейчика, души[2168] и ушел в 1-е отделение для буйных…» (АР-14-70, 72).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А поскольку Соловейчик — это сам герой-рассказчик, то становится ясно, что, написав: «Конечно же, он умрет, Соловейчик, после всего этого», — герой говорит о своей скорой смерти. И действительно: после того, как он узнал о равнодушном ответе главврача на свое письмо в защиту «Соловейчика», то тут же решил свести счеты с жизнью: «Завтра я повешусь, если оно будет — это “завтра”!» 16; 38/.
Кроме того, во фразе «Утопающий схватился за соломинку, а ему подсунули отполированный баобаб» заключен характерный для поэзии Высоцкого мотив отсутствия помощи в тяжелой ситуации, так как действие происходит «на суше», где царит советская власть. «В море» же все будет по-другому («Человек за бортом»): «За мною спустит шлюпку капитан, / И обрету я почву под ногами. <…> Мне бросят круг спасательный матросы».
Соловейчик просит главврача отпустить его домой: «Прошу отпустить меня на поруки моих домочадцев»[2169] [2170], - и герой-рассказчик обращается с такой же просьбой: «.Доктор, отпустите меня с богом! Что я вам сделал такого хорошего, что вам жаль со мной расставаться? <…> Отпусти, молю, как о последней милости» (АР-14-54, 56). Об этом мотиве мы подробно говорили в предыдущей главе, сопоставляя с произведениями Высоцкого песню «Речечка», в которой «молодой жульман / Начальничка молит: / “Ой, ты, начальничек да над начальниками, 1 Отпусти на волю!”» (сравним еще в одной исполнявшейся Высоцким песне — «Раз в московском кабаке сидели…»: «За что забрал, начальник? Отпусти'.»). Позднее, в песне «Ошибка вышла», лирический герой обратится вновь к начальнику (главврачу): «Кричу: “Начальник, не тужи, / Ведь ты всегда в зените…”» /5; 381/. А в основной редакции он «молил и унижался».
С призывом «отпустить» обращаются также герои «Милицейского протокола»: «Так отпустите — вам же легче будет!». А в стихотворении «Много во мне маминого…» снова появляется мотив мольбы, обращенной к властям: «Встреться мне, — молю я исто, — / Во поле элита! / Забери ты меня из то- / Го палеолита!».
Интересно, что и Соловейчик, и герой-рассказчик даже говорят врачу о своей любви к нему, лишь бы он их отпустил: «С любовью и уважением к Вам, И. Солов.», «Колите, доктор, и будьте снисходительны, я любил вас».
Но одновременно с этим оба ненавидят главврача и медицинский персонал, которые подвергают их пыткам: «Хватит, наиздевались, проклятые'.» (Соловейчик), «Искололи всего, сволочи, иголку некуда сунуть» (герой-рассказчик).
Соловейчик пытается убедить врачей в своей нормальности: «….считаю себя, наконец, здоровым и абсолютно, но, слышите, абсолютно нормальным», — как и герой-рассказчик: «Шестым чувством своим, всем существом, всем данным мне богом, господом нашим, разумом, уверен я, что нормален. Но увы — убедить в этом невозможно, да и стоит ли!» (АР-14-36).
Герой-рассказчик говорит о хамском отношении к Соловейчику со стороны других пациентов: «.. такого человека накануне выздоровления так обхамить», — но то же самое он говорит и об отношении к себе: «Хам на хаме в вас…» /6; 33/.
А перед этим были такие слова: «Почему вы никогда не отвечаете мне? Что я, не человек, что ли? Молчите? Ну, молчите, молчите!». Точно так же Высоцкий характеризовал отношение к нему врача-психиатра Михаила Буянова во время их последней встречи в 1980 году: «Врачи всегда соглашаются, а вы всегда спорите. И в Соло-вьевке спорили. Можно сказать, за человека не считали, видели во мне лишь алка-ша»518. Эта ситуация вновь напоминает песню «Ошибка вышла», где на все требования лирического героя показать ему протокол главврач никак не реагирует.
Герой-рассказчик начинает повесть такими словами: «Всё, нижеисписанное мною, не подлежит ничему и не принадлежит никому», — а Соловейчик в своем обращении к главврачу пишет: «Я, нижеподписавшийся, Соловейчик Самуил Яковлевич <.. > В связи со всем вышенаписанным считаю себя наконец здоровым…».
