не пустит ростки. Миррано, как сторонний наблюдатель, внимательно рассматривал людей, которые вступили в противоборство, пытаясь уловить истинные чувства, которые испытывались людьми в данный момент и видел только одно — тупое повиновение приказу.
У Игн, не встречающего никакого отклика противоположной стороны, начинали нарастать эмоции, которые он изначально контролировал, а ярыжки так одурели от духоты и палящего солнца, что для того, чтобы поскорее покончить со всем этим, готовы были пойти на всё.
Чуть помедлив, Игн продолжал.
— Так же, работники требуют у правительства организовать контроль над частными предприятиями в лице сборных комиссий из представителей государственных служащих и самих работников с целью защиты прав работающих и прекращения произвола работодателей, которые увольняют за любую провинность. Вовремя не выплачивают зарплату, и в общем-то, устанавливают катастрофически неприемлемый размер заработной платы, такой, что каждый из нас работает практически даром.
Не понятно почему не сразу, а только сейчас, из расступившихся рядов синих ярыжек вышел подполковник — Ёрмистер, с широкой желтой полоской на зеленых погонах из трех звездочек.
Игн опустил голову и Миррано услышал его тихие слова, сказанные как мысли вслух:
— Нас не считают силой, раз послали на переговоры лишь ёрмистера.
Миррано так же знал, что в венгерской армии и полиции это звание было не достойным большого почтения.
Ёрмистер расставил широко ноги и положил рука на руку, держа их на сдвинутой вперед, как главную представительницу силы, сабле. Взгляды всех уцепились за этот жест. Но говорить ёрмистер стал не торопливо, словно весомым делая каждое слово и жестко, как и подобает представителю власти.
— Требование правительства, предложить вам разойтись и устранить беспорядки! Нам дано право, применить силу, в режиме военного времени. Страна вступила в войну и по закону военного времени, вы будете объявлены террористами, вы подлежите суду и к вам применят уголовное право.
— Где вы видите беспорядки? Люди не имеют возможности дальше жить. За что нас судить? За то, что мы хотим работать честно и зарабатывать? Вы это серьезно? — с удивлением спросил Игн.
— Да. Именно вас объявят вне закона и применены будут самые жесткие меры, поэтому сейчас мы вас только призываем — мирно разойтись. Никто не хочет из нас применения силы.
— Вы возьмите нашу петицию, доставите в парламент и в течении недели правительство должно выполнить наши условия.
— Иначе что?
В рядах царило молчание. Народ стал колебаться.
— Иначе что? — повысил голос ёрмистер.
— Наши забастовки будут продолжаться. Сегодня здесь собрались рабочие с двух предприятий, через неделю нас станет больше. Люди не хотят терять на войне своих родных, эта война не за своё отечество.
— Вы должны работать, а принимать политические решения не ваше дело! И объяснять, почему парламентом принимается то или иное решение никто не уполномочен… — И он сделал шаг вперед и поднял руку вверх. — Мы призываем вас разойтись… мы — полиция и не обсуждаем решения парламента. — С виска по щеке у него пробежала капля пота. Одна, вслед за ней другая. Миррано уже не вдумывался в слова произносимые той или другой стороной. Он как доктор с уверенностью мог сказать, что через пол часа половине из присутствующих, у кого сердце по слабее, сделается дурно. В глазах же ёрмистера явственно читалось нетерпение.
Игн вытянул из закатанного рукава мужской сорочки твердый лист бумаги. Это была петиция. Он сознательно засунул её в рукав, дабы не пропитать её каплями пота, которые стекали по груди, на живот. Жара была в самом разгаре и ни работать, ни отдыхать на улице под солнцепеком было не мыслимо. Как драгоценный свиток старины, протянул он изложенные требования забастовщиков к ёрмистеру, на который тот посмотрел нахмурив брови. Для всех, кто стоял с противоположной стороны полицейских, эти изложенные на бумаге строки были вымучены и последней надеждой на перемены. Но…ёрмистер был не прав. Он даже не стал хитрить. Возможно он был глуп, возможно высокомерен, но весь его вид говорил о полном безразличии и к этому листу бумаги и ко всей этой толпе. Может и жара подогревала агресивность. Люди смотрели в упор. На вооруженных людей в синих мундирах, также как и они, являющихся подневольными и не самостоятельными, но живущих в этой стране, растящих детей, получающих не большое жалование и так же провожающих из своих семей кого-то на войну и искали солидарности, хотя бы в выражениях лиц. Но …лица были беспристрастны, словно у оловянных солдатиков, запрограммированных на некие определенные действия, не подразумевающие свободу выбора. И это несколько шокировало! А когда состояние легкого шока рассеивалось, возрастал гнев.
Как одолжение, ёрмистер взял в руки петицию и не колеблясь, на глазах у всех её разорвал.
В толпе как волной, прокатился глухой гул, словно каждый пытался подавить свои истинные эмоции. У Игн у виска за пульсировала жилка, как знак большого напряжения. И даже Миррано возмутился таким неуважением к людям. По его мнению, конфликт можно было погасить, проявив со стороны ёрмистера гибкость и хитрость. Все разошлись бы по домам, обсуждать произошедшее и каждый считал бы, что делает все, что в его силах. А дальше будет как Бог даст! Но вызывающее и высокомерное поведение этого человека только накаляло обстановку и подогревало гнев людей. И все-таки, он до конца верил в то, что в такую жару никто не осмелиться предпринять активные действия, все просто энергетически истощились от зноя и отсутствия воды. И большая бочка холодной воды сделала бы сейчас всех счастливее. И от того, что произошло в следующий миг, скоропалительно и неожиданно, вызвало у него просто — А!
Игн со всего размаха отвесил стоящему напротив него ёрмистеру жесткую оплеуху. Это даже было не по-мужски, а со стороны напоминало сцену ревности супруги к загулявшему супругу! Но толпа выдохнула громким «у-у-х»! А кто-то, как Миррано, от неожиданности воскликнул «а-а»! Но, если женщина и отвесила бы оплеуху, то это было бы не так больно. От этой оплеухи, у ёрмистера глаза стали круглыми как блюдца и ярко красное пятно расползлось на всю щеку, а он только за вращал бешенным взглядом из стороны в сторону, сначала растерявшись, но гнев превозобладал, и изо всего своего громкого горла выплюнул на мостовую — «За мной! Вперед»!
И настолько молниеносная волна страха прокатилась у
