class="p1">— Алеша, ты слушаешь? К тебе обращаются! — откуда-то издали донесся до него голос Николая Матвеевича.
Против Алеши в другом кожаном кресле сидел Коронин и протягивал ему карандаш и блокнот.
— Запиши, Алеша! Первое — стадион. Обязательно нужно стадион. На заводе семьдесят процентов молодежи…
Алеша старательно записал: «1. Стадион». Коронин заглянул в блокнот и добавил:
— Запиши: семьдесят процентов молодежи. Есть? Второе — Дом техники. Пусть учтут условия Урала, машиностроителей нашего профиля здесь не было, мы — первые на Урале. Записал? Третье — библиотека. Крупных книгохранилищ совсем у нас нет, надо подбросить литературы. Запиши четвертое — трамвай. Замучились мы с автобусами. Наконец, как договорились, расскажи о рысевском методе. Передай, что мы изучаем его и считаем стоящим. Пусть министерство нас поддержит…
Алеша получил деньги, документы и на знакомой «Победе» поехал домой. Ребят никого не было. Положив в чемодан пару белья, мыльницу, зубную щетку и другую мелочь, он торопливо написал записку:
«Ребята! Уехал в Москву, к министру, расскажу все потом. Саша, про присадки поговорить не пришлось, попроси Волнову, она поможет, дело стоящее.
Алексей».
Через несколько минут все та же директорская «Победа» увезла его на вокзал.
Глава восьмая
ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ
Скорый поезд катился среди горных теснин Урала. Алеша не уставал смотреть в окно. Лежать на полке было удобно, покачивало, и Алеша все смотрел и смотрел подмяв под себя подушку.
Сколько трудов стоило пробить эту дорогу в скалистой толще земных складок! Горные гряды то нависали над самым поездом и, казалось, вот-вот рухнут на него, придавят своими глыбами; то они отступали в сторону, и поезд катился по дну узкой долины. Вытянувшись в струнку, по обе стороны дороги стояли засыпанные снегом сосны. Лесные массивы взбегали на горные кряжи и казались темной зеленой пеной, облепившей каменные волны. Густой рев электровозов гулко раскатывался по скалистым ущельям.
Чем дальше на запад, тем круглей и ниже становились горы. Скоро поезд выкатился из гор и размашисто побежал по степным просторам Башкирии. Темносиняя полоска Урала еще долго виднелась на горизонте, потом исчезла совсем. Алеше стало грустно. Полтора года он прожил в горном уральском краю, полюбил его, и теперь степь казалась скучной и однообразной.
Алеша лег на спину и начал осматривать вагон.
Вагон был новый, недавно выпущенный ленинградским заводом, блистал чистотой, свежим лаком и немного пахнул краской. Кругом было много литья. Пепельницы в форме кармашка, кронштейны, крюки-вешалки, кожух замка — все было массивное, литое, прочное и красивое. Кое-где сквозь сверкающий слой никеля Алеша прощупывал едва заметные царапины — след наждачной обработки. Он с удовольствием поглаживал гладкие, красивые детали и думал о формовщике, который делает для них опоки. Как он их формует? Хорошо бы подсказать парню сашкину идею о присадках. Вполне можно всю эту мелочь отливать вместе с крупными деталями.
Новенький вагон, видимо, нравился не одному Алеше. Внизу, на нижних полках, пассажиры тоже разговаривали о нем. Они хвалили чистоту отделки, заботу об удобствах для пассажиров. Молодой железнодорожник рассказывал о том, как испытывали первые опытные образцы.
— Первое испытание — столкновение с встречным грузом. Скорость — 35 километров в час. Разгонят, разгонят навстречу друг другу да как трахнут! Только гром стоит!
— А вагон? Ничего? — любопытствовал старичок в темном суконном костюме. Он чувствовал себя в нем непривычно и все время обдергивал и ощупывал складки. В вагоне его звали Филиппом Игнатьевичем, а ехал он откуда-то с Алтая, где работал бригадиром в колхозе «Путь к коммунизму».
— А что вагону сделается? — говорил железнодорожник. — Цельнометаллический. Каким был, таким и остался, только на лобовой части небольшая вмятинка… Потом подняли на сто метров в вышину и — вниз! Как ахнут!
— Ишь ты! И тоже ничего?
— Ничего.
— Видишь ты, какое дело! — удивленно развел руками Игнатьевич. — Значит, можем ехать с полным спокойствием?
— Вполне.
Пассажиры менялись в купе часто, ехали на недалекие расстояния, это были чаще всего командировочные.
Сначала они разговаривали о том, что с ними произошло в областном центре, но чем ближе подвозил их поезд к районному центру, тем больше было разговоров о районных делах.
Родные места свои они знали до мелочей: стоило поезду прогрохотать по какому-нибудь небольшому мостику, как кто-нибудь вскакивал и бросался к окну:
— Ну, границу свою проехали! Скоро дома буду…
Человек жадно смотрел в окно. Глаза теплели и ласково отмечали все то новое, что появилось в районе за время отсутствия:
— Ага, краснолучевцы закончили-таки новый скотный двор! Вон какой! Тепло будет скотинке…
Проходило несколько минут, и тот же пассажир снова сообщал:
— Новожизневцы провели электричество, вон столбов сколько понаставили… Смотрите, школьники пустырь весь садом заняли! Ай, да Юрий Николаевич! Большой любитель садоводства, и школьников своих к тому приучил…
Но вот за окном показалась зеленая трехтонка. Она неистово буксовала в каком-то ухабе. И пассажир морщился и вздыхал:
— Сколько раз сорокинцам говорили, чтобы синюхинский мост наладили, а они все медлят. Ничем их не прошибешь!
Алеша тоже смотрел на натужливо вздрагивавшую в ухабе машину, на быстро крутившиеся в сугробе задние колеса, на торопливого пассажира, несущего охапку хвороста, которую он собирался бросить под колеса, — и тоже досадовал на сорокинцев. Чего им стоило мост починить? Так ведь нет, допустили такое безобразие! Выведут из строя машину, непременно выведут! И ему становилось жалко грузовика, в котором он — по угловатым крыльям, по яркозеленой окраске — узнал машину уральского завода.
Все, что делалось в степи, тотчас же находило отклик у тех, кто стоял у окна.
— Путейцы-то как подтянулись нынче! Смотрите, образцовый порядок на рельсах! — говорил кто-нибудь.
И все поворачивались к окну, критически оценивали работу железнодорожников. Блистая рельсами, тянулась в снегах черная лента дороги, и рядом с нею раскинулась сеть узких, прокопанных в снегу траншей.
Траншеи были пробиты добросовестно и аккуратно, точно по ниточке. По отвесным стенкам можно было безошибочно узнать, какая погода стояла здесь в эту зиму. Бесснежные дни были записаны толстым слоем угольной пыли. Снегопады — слоями сахарно-белого снега.
Неподалеку от пути мелькали выкрашенные в светлую краску телеграфные столбы. Они выглядели очень опрятными и даже красивыми. То и дело мимо проносились выложенные из красного кирпича звездочки у подножия столбов, а если поезд входил в выемку — на откосах можно было прочесть выложенные из булыжника приветственные лозунги: «Привет стахановцам-пятисотникам!», «Грузам строек коммунизма — зеленую улицу!»
Ожидавший остановку и приготовившийся бежать за чаем мужчина в накинутом на плечи кожане побрякивал чайником и недовольно говорил:
— К чему столбы красить, не понимаю. Их и так никакая сила не возьмет! Конец просмолить — другое дело, гнить
