трудным: застоявшийся после перерыва организм работал еще без того внутреннего ритма, с помощью которого достигается высокая выработка. За час было выставлено 80 опок.
Во втором часу работа пошла быстрее. Неожиданно для себя Алеша выставил 95 опок. Такого количества он ни разу не достигал за все время работы на заводе.
Теперь все тело включилось в работу. Стремительный ритм увлек его, он весь отдался труду. Он уже не замечал, что творилось вокруг него. Нажимая на педаль, в какую-то долю секунды он вдруг взглянул в сторону и заметил неподалеку от себя Клаву. Она смотрела на него пристально и, казалось, была чем-то изумлена. Алеша хотел крикнуть: «Идут дела, Клавочка! К сотне подхожу!» Но в этот момент на руки ему густым черным потоком посыпалась земля, и, захваченный стремительным темпом труда, он на минуту забыл о девушке, а когда вспомнил, Клавы уже не было. На ее месте стоял высокий статный мужчина в темносинем пальто с каракулевым воротником. «Директор… — догадался Алеша. — Так и есть: Солончаков всем рассказал. Вон и Николай Матвеевич здесь…»
Николай Матвеевич стоял рядом с директором и что-то громко кричал тому на ухо, время от времени посматривая на Алешу. Тут же стоял начальник цеха Лукин и еще кто-то. Люди уходили и вновь возвращались, рассматривая его работу.
Людей Алеша видел смутно, точно появлялись они во сне. Явью была вереница тележек на конвейере, явью был его станок, нависшие над ним челюсти бункера, позванивающие в руках половинки опок, сыплющаяся черная земля, серебристо-серая, сверкающая модель.
Усталости Алеша не чувствовал. Наоборот, он весь был охвачен радостным возбуждением. Кажется, еще никогда он не испытывал всем существом такой легкости, одухотворенности. И чем больше становился счет выставленных опок, тем сильнее становилось и это чувство.
Была уже выставлена 98-я форма, когда над крышей запела сирена. Вздрогнув и лязгнув сцеплениями, остановился конвейер. Алеша набил последнюю опоку и выставил на уже неподвижную тележку. Жаль! Еще бы несколько секунд и была бы выдана — для круглого счета — сотая опока!
Сколько же получилось у него опок за всю смену?.. Он торопливо подсчитал и вздрогнул от неожиданности — 724 опоки. Не может быть! Должно было выйти 700, самое большее — 710, но никак не 724. Проверив подсчеты, Алеша убедился в правильности цифры.
Неплохо! Правда, это еще не та тысяча опок, которую он обещал посвятить китайскому народу, но все-таки неплохо…
Глава шестая
ЗВЕЗДИНА ВЫЗЫВАЕТ ДИРЕКТОР
Алеша шел домой. Жаль, что не удалось встретить Клаву! Очень хотелось с кем-нибудь поговорить — так хорошо, так радостно было на душе. Да, если дело пойдет так и дальше — он сумеет выставить на конвейер тысячу опок. Даже сегодня он мог бы дать десятка на три больше, если бы с самого начала смены начал хорошо работать и если бы не отвлек на несколько минут сход тележки с рельс… Ну ничего, завтра он попробует сделать больше. Самое главное достигнуто — он сдвинулся с мертвой точки, на которой стоял целую неделю.
Алеша вошел в комнату. Саша был дома, валялся в постели. Как и ожидал Алеша, он тотчас же уставился на вошедшего долгим изучающим взглядом. Но Алеша сделал безразличное, равнодушное лицо. «Ишь, как его любопытство разбирает! — покосившись, внутренне рассмеялся Алеша. — А спросить все-таки не решается. Ну, и я ему ничего не скажу!»
Он разделся, молча подошел к этажерке, перебрал книги, нашел «Весну на Одере», сел за стол и погрузился в чтение.
Саша сердито крякнул, резким движением перевернулся в кровати и стал рассматривать царапины на стене. «Молчит, как каменный. Провалился опять, наверное, и переживает! Думает, что книжкой отвлечется. Нет, брат, от таких вещей книжкой не отвлекаются!» — подумал Саша, и ему стало жалко товарища.
Он откинул голову и взглянул на Алешу. Тот спокойно читал, и на лице нельзя было заметить никаких переживаний. «А может быть, получилось что-нибудь? Неужели — тысяча? — с сомнением подумал Саша. — Нет, вернее всего, провалился. Если бы вышло — он бы ходуном ходил…»
Вскочив, он подошел к окну и уткнулся лбом в холодное стекло. За окном ничего интересного не было — стена противоположного дома, толстая шапка снега на крыше, нахохлившаяся ворона на печной трубе. Наискосок виднелся скверик с ледяной горкой посередине. Там без санок, прямо на животах, каталось несколько малышей.
Саша оглянулся на Алешу. Тот засунул пятерню в волосы и слегка пошевеливал пальцами, читая с самым сосредоточенным видом. Книжка хорошая, но ведь можно же сказать несколько слов товарищу… И Саша не вытерпел:
— Чего же ты молчишь? Как у тебя дела?
— Дела, как дела. Ничего особенного.
— Опять провалился?
— Провалился… — хмуро сказал Алеша, с трудом удерживая смех.
Саша пристальна вглядывался в Алешу. В его взгляде было сочувствие и боль за друга.
— Провалился? Опять? Не может быть!
Алеша не выдержал и засмеялся. Саша протяжно и шумно вздохнул:
— Фу-у! Я так и думал, что ты врешь! Сколько дал?
— Семьсот двадцать четыре, — проговорил Алеша самым равнодушным тоном.
— Сколько? — Саше показалось, что он ослышался.
— Семьсот двадцать четыре.
— Здорово! Поздравляю, Алеша. Ух, как я рад за тебя! Осталось двести семьдесят шесть опок, и ты дашь тысячу. Только двести семьдесят шесть!
— Хорошенькое «только»! Еще как придется попыхтеть, пока дотянусь до тысячи.
— Дотянешься! Уж ты-то дотянешься!
Он помолчал. Стекло запотело, и Саша нарисовал пальцем цифру «724». Подул на нее, но цифра не исчезла, все так же отчетливо выделяясь на туманной поверхности стекла. На кромках скопились капельки влаги. Они набухали и катились вниз, прокладывая светлые дорожки на матовой поверхности.
— Счастливый ты, Алеша! Знаешь, я тебе откровенно скажу. Помнишь, как я начал работать в один переверт? Тогда я задумал тебя перегнать. Я всю ночь не спал, все придумывал, как бы тебя обогнать. Таких чудес навыдумывал — самому теперь совестно. А сегодня нарочно на твой станок перешел. Ты думаешь — зря? Нет, я хотел раньше тебя тысячу опок выставить. Понятно? А теперь вижу — нет, не получится! Не смогу, никак не смогу!
Запустив пальцы в копну вьющихся волос, он взъерошил их и исподлобья посмотрел на Алешу.
— Чорт ты, а не Алешка! Ну, чего молчишь? Каменный, что ли? Другие бы плясали от радости, а ты и улыбнуться не хочешь.
Алеша потянулся и зевнул. Это не было притворством — теперь он лишь по-настоящему почувствовал усталость.
— Чему радоваться? Ведь я тысячи не дал. Самое трудное впереди. Теперь мне каждая опока будет с большим боем доставаться…
— А пять норм — пустяки? Нет, брат! Я сам стихи про тебя писать буду! Может, в
