на первом этаже в длинной веренице однообразных камер, гремя кандалами, подходили к толстым решёткам, тянули исхудалые бледные руки, пытаясь ухватить Лукку за длинный подол серой рясы. Тюремщик походя без злобы бил по вытянутым ладоням толстой сосновой дубинкой.
Люди в грязных камерах стенали, хныкали и жаловались:
— Я не виновен, сеньор!
— Это ошибка…
— Помогите, сжальтесь…
— Воды, умираю, воды…
— Не обращайте на них внимания, ваше преосвященство, — тюремщик, зажав одну крупную ноздрю пальцем-сосиской, смачно высморкался в чью-то подставленную ладонь. — Невиновных тут нет — каждый в чём-нибудь да согрешил, и, может быть, искупив грехи в земной юдоли, человек очистится для царствия божьего.
— Вам бы трактаты по философии и богословию писать, а не за узниками присматривать, — неприятно удивился Лукка.
— Шутить изволите, ваше преосвященство? — тюремщик обернулся, окинув викария насмешливым взглядом зелёных с прищуром глаз. — Пристало ли мне гневить небеса, отказываясь от такой доброй работёнки? Кто, если не я, позаботится об этих несчастных? Нет и нет! Каждый пусть занимается тем, что предначертано ему богом. Вы спасаете души. Я провожаю их в последний путь.
— Разве все в этой тюрьме смертники? — удивился де Грассо.
— Это не ямы должников, — осклабился тюремщик, не спеша ковыряясь в скважине очередного замка, — здесь сидят отборные мерзавцы! Вот тот урод зарезал и изнасиловал старушку мать — простите, уж не помню в каком порядке — и всё из-за того, что она лишила его наследства.
— Я не виноват, меня подставили. Это Марко — всё он паскудник затеял! — взвыло жалкое грязное существо, находившееся за ближайшей решёткой. — Поговорите с Папой, сеньор, сделайте милость! За чужие грехи страдаю!
— Цыц, урод!
Тюремщик легонько пристукнул дубинкой по металлу решётки. Существо съёжилось и забилось в дальний угол вонючей камеры.
— Этот книжный червь убивал младенцев и купался в их крови, утверждая, что нашёл секрет вечной жизни, — седой мужчина ткнул дубинкой в следующую камеру.
— Пощадите, сеньор, я лишь скромный учёный. В обмен на свободу я раскрою вам тайну бессмертия! — худой узник вцепился руками в прутья камеры так, что у него побелели костяшки пальцев. Из гнилостного сумрака каземата на Лукку с отчаянием смотрели испуганные слезящиеся глаза.
— Его допрашивали? — поинтересовался викарий.
— О-о-о, ещё как! Визжал на всю Тулиану, как холощёный хряк! Сдал всех друзей, знакомых и даже возвёл напраслину на тех, кого не знал. Хе-хе. Со всеми материалами дела вы сможете ознакомиться наверху, — тюремщик указал толстым пальцем на низкий закопчённый потолок, сложенный из серого туфа.
— Непременно взгляну, но позже.
— Воля ваша, сеньор, — мужчина лениво почесал в паху. — А во-о-он там сидит одна предприимчивая сеньора, которая успела выйти замуж целых пять раз! Спустя пару месяцев каждый из её мужей умирал самым загадочными образом, оставляя ей в наследство большое количество оронов.
Тюремщик облизал плотные мясистые губы:
— Нечего сказать — аппетитная бабёнка, жопастенькая!
Маленькая пухлая женщина в камере молчала, поглядывая волком на Лукку.
— Вот её-то может и помилуют, если раскается, пожертвует всё имущество церкви и уйдёт в монастырь, — со вздохом сообщил тюремщик, — но пока упорствует, дьяболлово семя!
Лукка прислушался, ему показалось, что в где-то под полом раздаётся настойчивое кошачье мяуканье.
— Вы держите кошек?
— Что вы, ваше преосвященство, разве их удержишь? Намедни нам одну бабку привезли — жуткая ведьмища: глаз дурной — так и зыркает, нос крючком, бородавки по всему лицу, аж оторопь берет. Ну и кот с нею поганый приблудился. Я его подкармливаю из сострадания. Ходит везде, скотина этакая. В душу нагадит… Тьфу, прости господи, в сапог, а потом ластится…
— Так гнали бы его поганой метлой, — предложил викарий.
— Нельзя, — мужчина закашлялся, — важный свидетель в деле.
— Пришли, ваше преосвященство.
Тюремщик остановился в мрачной трапециевидной камере, едва освещаемой лучом умирающего света из колодца в потолке. В её центре стояла четвёрка неподъёмных мраморных кубов и шершавая колонна с закреплёнными на ней цепями. Из чёрной дыры в полу, в которую при желании мог протиснуться только весьма стройный человек, тянуло сыростью и смрадом. По стенам висели устрашающие инструменты палача: вилка еретика, шпанский сапог, заржавленные клещи и пилы, кошачья лапа с крючьями-когтями, разноразмерные металлические решётки, жаровни и молотки.
— Подождите здесь, я приведу заключённого, — тюремщик вышел в боковую дверь, оставив Лукку в одиночестве.
Викарий слышал, как он, бренча запорами и громыхая какой-то деревянной конструкцией, возится в соседнем помещении.
— Ползи сюда, философ, тебя хотят видеть! — приглушённо окликнул узника тюремщик.
Лукка не расслышал ответ.
— Лезь, кому говорят, поганец! Пока я не спустился к тебе сам и не пересчитал все рёбра!
Через некоторое время на пороге допросной появился скуластый черноволосый мужчина, заслонявший рукой отвыкшие от света глаза с покрасневшими веками. Тюремщик силой вытолкал его на середину комнаты и пристегнул ржавые кандалы, оплетавшие худые запястья узника, к центральной колонне.
— Можешь идти, любезнейший, — Лукка нетерпеливо махнул тюремщику.
— Ваше право, но сиделец этот неспокойный, будьте осторожнее, ваше преосвященство. Я тут на всякий случай рядышком побуду, если что — зовите.
Лукка кивнул и опустился на один из мраморных кубов, жестом приглашая узника последовать его примеру. Мужчина гордо мотнул головой.
— Как хотите, сеньор Бруно, но разговор у нас будет долгим, — сказал Лукка со вздохом.
— Я уже всё рассказал святому капитулу, — философ шмыгнул худым красноватым носом.
— Меня прислали убедить вас раскаяться и отречься от своих идей.
— Это невозможно! — Бруно задрал к потолку заросший дремучей щетиной подбородок.
— Вы сможете сохранить жизнь. Разве это не достойный повод?
— Что есть жизнь? Лишь череда бесконечных перерождений.
— Святая книга учит нас: «Верующий в Сына имеет жизнь вечную, а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев божий пребывает на нём».
Бруно нервно хохотнул, утирая слезящиеся глаза рукавом грязной холщовой рубахи:
— А вы знаете кто это придумал?
— Бог.
— Да, всё верно — бог. Древний отверженный бог, желающий вечно править людскими умами и душами. Он знал, что дни его на Лимосе сочтены. Сивиллы[79] в Дельфах напророчили Лучезарному, что люди скоро отвернутся от старых небожителей. И Феб решил всё поставить на кон, переписав свою судьбу.
— Зачем ему это понадобилось? Легенды гласят, что забытые боги по своей истинной сути были бессмертны.
— М-м, это не совсем так, — философ почесал густую щетину на подбородке. — Огонь не горит без угля, дерево не растёт без почвы, а боги живут пока их помнят.
— Поэтому Феб создал Искру? — уточнил викарий.
— О-о, вы и об этом слышали, — лицо Бруно исказила болезненная улыбка. — Приятно поговорить напоследок с умным человеком.
Узник помассировал переносицу и вытер рукавом подтекающий нос.
— Хотите вина? — вежливо
