– Так ведь она на работе, – растерянно пожал плечами Пашка. – Начну от дела отвлекать, ей же и попадёт.
– Не попадёт, – отмахнулся старик. – Сегодня же всё уладим. Давно пора в этом гадюшнике порядок навести.
В этот момент дверь открылась, и в комнату вкатила столик та самая горничная, о которой говорил Художник. Ловко накрыв на стол, она хотела было уйти, но старик жестом удержал её на месте и, покосившись на Пашку, быстро сказал:
– А ты, милая, не спеши. Посиди с нами. Разбавь, так сказать, мужское общество.
– Как прикажете, ваше сиятельство, – присела в реверансе девушка и, опустившись на краешек стула, старательно расправила на коленях подол.
Мрачно покачав головой, Пашка посмотрел на старика и, вздохнув, сказал:
– Дядя Паша, ну ведь видишь, что она, как у генерала на приёме. Зачем ты с ней так? При таком раскладе всё равно ведь разговора не получится.
– А ты не сиди, как пень. Анекдот, что ли, какой расскажи, чаю девочке налей. А то сидит, критикует. Критиковать я и сам мастер. Ты дело делай.
– Какое дело? – настороженно вскинулась девушка.
– Не обращай внимания, – отмахнулся Пашка.
Поднявшись с дивана, он разлил чай по чашкам и, подав ей её порцию, вернулся на место.
– Анекдот говоришь? – задумчиво переспросил он. – Анекдот, конечно, можно, да только у меня все хохмы старые.
– А всё новое – это хорошо забытое старое, – усмехнулся в ответ старик, подмигивая девушке.
– Ну тогда слушайте. Встречаются как-то два одесских еврея на Дерибасовской, и один другому говорит: «Слушай, Абрам, вчера твоя Сара так громко кричала. Ты что побил её?» – «Нет, это она с Израилем разговаривала». – «А что, по телефону нельзя было?»
Рассказывая, Пашка так точно скопировал акцент и манеру разговора, о которой в империи ходило сотни рассказов, что девушка, не выдержав, звонко расхохоталась. Не удержался от смеха и Художник.
– А ты в артисты пойти не думал? – с улыбкой спросил он у Пашки. – Уж больно ловко у тебя получается.
– Во как! – вместо ответа передразнил Пашка его самого.
На этот раз Художник смеялся так, что на глазах выступили слёзы. Раскатам его громкого хохота вторил серебристый смех девушки. Чуть улыбнувшись, Пашка глотнул чаю и, поставив чашку на стол, устало вздохнул.
– Ты чего вздыхаешь, тёзка? – с трудом успокоившись, спросил старик.
– Устал я, дядя Паша. Замучили меня твои головастики.
– Ничего. Вот завтра привезут твою летающую тарелку, и отдохнёшь. Заодно и делом займёшься. А то закис уже тут сидючи.
– А что за тарелка? – с интересом спросила девушка.
– Это он так мой мотоплан называет, – с улыбкой пояснил Пашка. – Только, боюсь, от него мало что осталось.
– Я же сказал, будут тебе запчасти. Что скажешь, то и привезут. Ну что ты за человек такой, тёзка? Никому на слово не веришь, – расстроенно возмутился старик.
– Не привык я верить, дядя Паша, – грустно улыбнулся Пашка.
– А почему? – удивлённо спросила девушка.
– Ну, вы, молодёжь, тут поболтайте, а мне пора. Дел ещё много, – моментально сориентировался старик и, поднявшись, направился к выходу, успев по дороге подмигнуть Пашке.
– О чём это он? – удивлённо спросила Татьяна, проводив начальство растерянным взглядом.
– Решил, что пора не только о моей психике, но и о теле позаботиться, – вздохнул Пашка. – Ты прости, что втянул тебя в это, но честное слово, я его ни о чём не просил. Я же понимаю, что с моей рожей теперь даже к профессионалкам только с очень большими деньгами ходить.
– Погоди, ты хочешь сказать, что он меня тебе в качестве приза оставил?! – медленно спросила девушка, поднимаясь на ноги и с возмущением склоняясь над Пашкой.
– Не так всё мерзко, – покачал головой Пашка, примирительно протягивая к ней руку.
– Не смей меня трогать, – завопила Татьяна, отскакивая в сторону.
– И не собирался, – пожал плечами Пашка.
– Ты кем себя возомнил, Квазимодо грёбаный! В зеркало на себя посмотри, тварь! – завизжала она, шарахнувшись от него, как от прокажённого.
– Знаешь, тебе лучше уйти, – тихо сказал Пашка, медленно вставая и глядя на девушку с явной угрозой. – Я не хотел тебя обижать, но сейчас лучше уйди, если не хочешь стать такой же, как я.
– Ты мне ещё грозить будешь, крыса под– опытная?! – со злостью спросила Татьяна и, окончательно потеряв голову от злости, бросилась в драку.
Пашка многое повидал в своей короткой, но бестолковой жизни. Но глупая, ничем не обоснованная ярость Татьяны вывела его из себя. Он пытался объяснить ей всё, загладить то, в чём не виноват, а она, вместо того чтобы выслушать его, бросилась в драку.
Не желая причинять ей боль, а уж тем более калечить, он просто сделал быстрый шаг в сторону, уходя с линии её атаки, и вместо удара с силой толкнул в плечо, отбрасывая на диван. Толчок оказался настолько силён, что девушка, отлетев в сторону, ударилась о спинку дивана, разом растеряв весь свой пыл.
– Уходи, – тихо сказал Пашка. – Просто встань и уйди. И больше не приходи сюда. Никогда. Даже по приказу.
Дождавшись, когда за ней закроется дверь, Пашка опустился на диван и, с силой сжав кулаки, с ненавистью посмотрел ей вслед. Больше всего ему сейчас хотелось закричать, ударить кого-нибудь, сделать что-то такое, что заставило бы его кровь успокоиться и привело мысли в порядок.
Чувствуя, как на глазах вскипают слёзы обиды и бессилия, он вышел в ванную, чтобы скрыться от недремлющего ока камеры наблюдения. Включив воду, он умылся холодной водой и, уперевшись ладонями в раковину, несколько минут разглядывал своё отражение в зеркале.
– И чего тебе было не сдохнуть, урод? – с ненавистью спросил он у зеркала и, не дожидаясь ответа, резким ударом всадил в него кулак.
Брызнули в разные стороны осколки стекла, белоснежный фаянс окрасился кровью из пораненной руки, но Пашка ничего не видел и не чувствовал. Он ненавидел. Ненавидел самого себя, свою жизнь, свою судьбу, валившую на него испытание за испытанием. Он ненавидел всё, и это чувство просто сжигало его изнутри, разъедало, как кислота.
Грохнула входная дверь, и в номер ввалились охранники под предводительством штабс-капитана. Дверь ванной даже не удосужились попытаться открыть, вышибив одним ударом вместе с косяком, при этом забыв, что она открывается наружу.
Ворвавшийся в ванную штабс-капитан резко остановился, с удивлением глядя на замершего у разбитого зеркала Пашку. Осторожно взяв его за плечи, он тихо прошептал:
– Ну ты чего, братишка? Чего буянишь-то? Расслабься, парень, не всё так плохо.
– Думаешь? – так же тихо спросил Пашка, и штабс-капитан растерянно вздрогнул от безысходности, прозвучавшей в одном тихом слове.
– Справимся, братишка. Вот увидишь, справимся, – нашелся наконец спецназовец, пытаясь увести его от осколков подальше.
– Не пляши с валерианкой, штабс. Сам я с собой ничего не сделаю. Можешь так и написать в отчёте. Извини, что по званию. Имени твоего я ведь не знаю.
– Юра, – тихо представился штабс-капитан, продолжая держать Пашку за плечи железной хваткой.
– Ты бы увёл отсюда ребят, Юра. А то у меня настроение такое, что могу и дров наломать. Ты иди, не бойся. В петлю я точно не полезу. Не мой стиль.
– Обещаешь? – настороженно спросил штабс-капитан, выведя его в комнату и наконец отпустив.
– Обещаю, – кивнул Пашка, подходя к столу и наливая себе очередную чашку чая.
– Может, скажешь, с чего это ты вдруг буянить начал? – осторожно спросил офицер.
– А то вы не слышали, – грустно усмехнулся Пашка. – В этом номере клопов больше, чем блох на барбоске. Сам же слышал, Квазимодо. Вот кто я теперь. Не человек, не парень. Вообще никто. Квазимодо. Урод. Вот кто я теперь.
– Ну чего ты так на каждую дуру реагируешь? – развёл руками штабс-капитан, пытаясь сгладить неловкость.
– На дуру? – криво усмехнувшись, переспросил Пашка. – Нет, Юра, она не дура. Она просто озвучила то, что думают все. Да я и сам это знал. Всегда. С тех пор, как увидел свою рожу в зеркале впервые. Сам знаешь, зеркала не врут. Я урод, и это правда. А самое паршивое, что таким я теперь останусь до конца жизни.
– С чего ты взял, что все так думают? – развёл руками офицер. – Лично для меня ты просто боец, которому повезло остаться в живых после серьёзного ранения, а лицо… Так с него воду не пить. Да и не привык я мужиков по лицу оценивать. Ты солдат, а это главное.
– Я давно уже не в армии, – удивлённо пожал плечами Пашка.
– Знаю. Но был в ней. И не где-нибудь, а в спецназе. Сам знаешь, это навсегда, – улыбнулся штабс-капитан.
– Да уж, кто в армии служил, тот в цирке не смеётся, – усмехнулся Пашка, вспомнив старую поговорку.
– Эт точно, – с облегчением улыбнулся спецназовец.
– Чаю хочешь? – неожиданно спросил Пашка. – Садись, а то тут старик полный чайник отличного чаю оставил. Самому не выпить, а выливать такую роскошь жалко, – добавил Пашка, кивая на глиняный заварочный чайничек.
