тем парой слов перекинулся, достаточно глаза помозолил... Так время и пролетело.
Вернулся Велеслав в подземелье уже когда месяц на небосклон выполз да звёзды зажглись. Часовой бдительно посапывал, голову на стол свой уронив. По уму стоило его разбудить да внушение сделать, но сейчас он только мешать будет. Проскользнул десятник мимо него к клетям, да близко не подошел, затаился, голос услышав.
— Да где же... Должно же быть...
А голос тот девичий, пусть окромя скомороха никого в темнице быть не должно.
Поближе подкрался, смотрит: расхаживает тот по клети, стены прощупывает, будто тайный ход разыскивает, ворчит негромко.
— Ты что, девица?
Подскочил от вопроса воришка, но с духом собрался, подбоченился:
— Я — Громобой, скоморох удалой! Не построив моста, нечего через реку ходить, не узнавши добра молодца — нечего его стыдить!
Велеслав только пальцем молча на ус отклеившийся указал, что поперёк губы болтался. Приладил его скоморох на место поспешно, да сдался таки:
— Ну девица, дальше что? Ужель отпустишь за глаза красивые? Или непотребство какое задумал? Так знай, сунешься — мигом в глаз получишь!
— Да уймись ты, бесноватая! Сдалась ты мне, как козе пятая нога! Скажи лучше, на кой тебе в темницу понадобилось?
— И вовсе даже не понадобилась. Кабы ты меня не поймал, стащила бы кошель — и была такова!
— Я, может, в этом плаще как дурак выгляжу, — ответил Велеслав с назиданием, — вот только не просто так на меня его надели. Я за свою службу воришек переловил больше, чем ты пряников съела. Так что не надо мне врать.
Оглядела девица камни беспомощно, решетку пальцами ощупала, да и решилась:
— Меня добрый друг попросил вызнать — ну на случай чего, от сумы и темницы не зарекаются, как отсюда лиходеи исчезают. Может, лазейка какая есть...
Оторопел Велеслав на краткий миг, с трудом смог виду не показать. Хан если сам и не чёрт, то точно с таковыми знается! Вот он, дознаватель княжеский! Про друга да суму история шита белыми нитками, в такую разве что Тришка поверит. Но подыграть ей надобно.
— Есть лазейка, — он поближе к решётке наклонился, голос приглушил. — Скажу тебе, если обещаешь сделать, как велено.
— Как-то быстро ты, десятник, согласился, — прищурилась плутовка недоверчиво. — Искусишь меня свободой, да потом втрое за побег взыщешь.
С этим поспорить, пожалуй, трудновато будет. Решил Велеслав этого и не делать — сразу к сути перейти, авось поубедительнее выйдет.
— У тебя деньги есть?
— Есть, да не про твою честь! — огрызнулась. — Одному дай, второму дай, а виру всё равно платить придётся!
— Ты дослушай, а потом напраслину возводи!
Достал Велеслав из-под кольчуги кошель, ордынскими узорами вышитый. Тяжко было, конечно, бабкину память полузнакомой девице доверять, но в другой раз может и не случится такой удачи.
— Кошель возьми, деньги пересчитай хорошенько, туда положи да тому, кто за вирой придёт, отдай, не торгуясь.
— Вот оно что, — наконец сообразила она, — ты думаешь, что кто-то в страже княжью казну со своим карманом равняет?
— Да тихо ты, вслух такое не сказывают. Сделаешь?
— Сделаю.
Что ж, дело сделано, отступать поздно. В другой раз Велеслав прокрался мимо часового, благо, тот всё спал, так что никак девицу отчаянную с ним не свяжут. Решил во что бы то ни стало дождаться, когда сотник в темницу пойдёт. Готов был даже ночевать в казармах, ежели придётся. Но видать закручинился тот без Некрасовых податей, полночь не минула — спустился.
Верно всё Велеслав рассчитал — ночью-то в казармах никого, кто и на службе — те в дозор ушли. А самому сотнику несподручно таким заниматься, протолкнул только девицу освобождённую в каморку да приказал коротко:
— Злодеяния свои воришка оплатил, но чтобы духу его завтра в городе не было! Проводи до ворот да убедись, что ушёл.
Решение сие понятно: свои-то жулики языком трепать не будут, им ещё тут жить. А вот пришлый — леший его знает. Может, сильно-то ничего не испортит, но подгадить — подгадит. Кивнул Велеслав понятливо, под локоток плутовку подхватил да повёл прочь — сквозь торжище затихшее — да к воротам, по ночной поре запертым. Часовой тот же попался, что в ту ночь, когда он Некраса ловил, на посту стоял.
— Велеслав, — крикнул он, удостоверившись, кто стучит, — ты знаешь, что так часто, как ты, никто по ночам не шастает? Опять скажешь, что татя поймал и в темницу ведёшь?
— Нет, из темницы, — ответствовал Велеслав невозмутимо. — По приказу сотника, так что открывай.
— Сделай одолжение, переночуй снаружи, — позубоскалил часовой, прежде чем налечь на ворот, — там сейчас весело, купцы, скоморохи, может, девки заезжие. Найди уже себе кого-нибудь под стать, чтобы некогда было честным дозорным в темень докучать.
— Я подумаю. Ты не языком трепли, а колесо крути!
— Раньше ты поприветливее был. Испортил тебя плащ десятника, ой испортил...
Ничего не стал Велеслав говорить, а на сердце обида зашевелилась. Что раньше он с часовыми переругивался, что сейчас — разницы никакой. Да вот только покуда он стражником простым был, всё тем и заканчивалось, а теперь каждый плащом норовит попрекнуть. Знать бы, что окажись другой на его месте, Тришка там или ещё кто, ему бы так же в вину вменяли! Но чуял Велеслав, что другим бы позавидовали — да быстро простили. А вот его ведьмина кровь не даёт людям покоя...
Решётка наконец поднялась настолько, чтобы их выпустить. А там, чуть поодаль, за земляным валом — словно не ночь, а ясный день! Факелы меж шатров и подвод горят, гуляет торговый люд. В городе-то больно не пошумишь, тишину соблюдать велено. Зато за стенами — чем не раздолье?
Девица туда не спешила, остановилась, от ворот пару шагов отойдя, спросила участливо:
— Давно ль тебя за то, кто ты есть, укоряют?
— Да сколько себя помню, — горько отозвался Велеслав. — Да только откуда ты прознала об этом?
— Так тот, кто на своей шкуре ощутил, сотоварища за версту учует, — проронила ничуть не радостней, — у батюшки моего дочерей — как яблок в урожайный год, но вот только их. Я его первеница, умница и красавица, меня он любит и балует. Да никогда не даст забыть, что не сын.
Тут и душа смягчилась, будто бы взаправду сродство учуяв.
—
