И еще... То, что он сочиняет, должно быть очень талантливо.
– Когда ты успел? За такой короткий срок...
– Сам не знаю, – сказал он, доедая пирожное, и грустно улыбнулся. – Я не думаю о времени и количестве знаков. Я создаю мир.
От того, как просто он это сказал, мне чуть не стало дурно.
– То, что ты написал, можно как-то... почитать? – осторожно спросил я.
– Двести листов книги в распечатанном варианте у меня с собой, – сказал Егоров. – Я заезжал сегодня на старую работу, в банк, и попросил ребят в хозяйственном распечатать с дискеты. Ты правда хочешь прочесть?
– Вот что мы сделаем, – сказал я. – Сейчас садимся в машину и ко мне на дачу. По дороге заскочим в «Седьмой континент», наберем деликатесов... Я могу попросить тебя почитать мне вслух?
Глаза Кости загорелись.
– Значит, я не смогу работать... – неуверенно сказал он.
Я кивнул:
– Сегодня и, как минимум, завтра. В воскресенье обещаю привезти тебя домой в целости и сохранности. Выходной в субботу – святое дело. Воздухом подышишь. Запас дров у меня в сарае внушительный, натопим в доме. И потом: как я понял, Оксана не знает о книге?
Он вздохнул:
– Надеюсь, что нет...
– Так зачем тебе лишний раз перед ней светиться? Только позвони ей, предупреди, где ты, чтобы не волновалась.
– Поехали, – сказал Костя.
Я подозвал официанта и попросил счет.
* * *
– Хорошо-то как... – негромко сказал Костя. – Знаешь, Лекс, я будто заново начал писать книгу. Это большое дело, когда кому-то читаешь. Сразу заметно, где чего не хватает или перебор.
Он стоял на веранде в моем старом спортивном костюме, шерстяных носках и тапочках и смотрел на темную стену леса. Негромко шуршал дождь.
То, что он читал мне, звучало как музыка. От его книги замирало сердце, хотя мы лишь немного выдвинулись со старта.
– Как тебе это удается? – спросил я.
– Ничего сложного. Я абзацами прочитываю про себя и катаю во рту слова. Если они катаются, а не ворочаются, как глыбы, значит, книга пишется правильно.
– Минералка на столе, – сказал я. – Попей и почитай еще.
– Не устал? – удивленно спросил он. – Первый час...
– От чего мне уставать? Ты работаешь: читаешь, да еще следишь, где какие недочеты. А я слушаю. Ты отлично читаешь.
– У тебя неплохо получается, – не остался он в долгу. – Ты аудиал, каких мало.
– Ну да, ты столько видел аудиалов... – пробормотал я. – Может, поедим?
Он пожал плечами:
– Я не хочу.
– Я тоже. Тогда пей и приходи читать.
– Лекс, хочу тебя попросить... У тебя нет знакомых... ну, профессионалов в этой области...
Я сразу понял, о чем он.
– Не боишься?
– Чего? – спросил он напряженно.
– Украдут. Присвоят. Допишут и издадут под своим именем.
– Боюсь, – сказал Костя, подумав. – Но еще больше боюсь, что все это, – он кивнул на листы текста, лежащие на столе, – ничего не стоит.
– Стоит, Костик. Очень даже стоит.
– Твое слово – это хорошо, – сказал он, – но недостаточно. Не обижайся.
– И не думал! Все правильно. Обещаю, что найду, к кому обратиться. Но обязан предупредить: это риск, дружище. И немалый. Я сейчас не о краже. Даже самый объективный и неозлобленный литературовед, преподаватель словесности, словом – профессионал, оценки которого ты ждешь, может сказать, что ваши сочинения, господин Егоров, полная ерунда и их никто не напечатает. Этого ты не боишься?
– Боюсь. Пожалуй, даже больше, чем того, что мою книгу украдут. Это означает... это означает конец всему, – сказал он дрогнувшим голосом. – Всему, Лекс.
– Для тебя этот роман столько значит?
Он не ответил.
– Твой сын, – сказал я, – Ванька... Он может гордиться отцом.
– Пока нет.
– Может, – уверенно сказал я. – Ну все, обмен любезностями окончен. Слушаю еще две главы, и ложимся спать. Остальное завтра. Перед сном надо будет подтопить, чтобы ночью дом не остыл... Ты не замерз там, на веранде?
– Я иду, – сказал Костя.
* * *
Окружающий мир превратился в бескрайний протест.
Сам воздух стал вязким и упругим, как желе; Ольга не падала – она продавливалась сквозь него, медленно и упорно. Море волновалось. Где-то далеко, на военно-морской базе, раздались два длинных тревожных гудка. Звезды с чистого неба взирали с холодным осуждением...
Город вдруг надвинулся, словно собираясь в последний момент протянуть руки и перехватить ее у самой воды.
Не перехватил.
Она достигла воды и вошла в нее спиной, поскольку перевернулась в воздухе, но не ушиблась, что еще раз доказывало: ее оберегают
(кто?)
до последнего рассчитывая, что она откажется от своего замысла.
Ольга погрузилась в ласковые и теплые воды моря, широко раскрытыми глазами глядя вверх, на небо и звезды – все то, что она видела сегодня в последний раз.
Не было ни страха, ни душевной боли; все растворяла грозная, непознанная – но вместе с тем такая близкая и родная стихия. Кто-то в литературе, билась на задворках сознания крохотная мыслишка... вот так же...
Она инстинктивно задержала воздух, глядя вверх; звезды далеко в бархатном небе были уже почти не видны. Но поскольку воздуха в легких было предостаточно, тело ее замедлило погружение, на несколько мгновений повиснув на месте, а потом осторожно начало всплывать.
И тогда Ольга поступила так, как тот литературный герой, имени которого она никак не могла припомнить: раскрыв рот, она выпустила весь воздух; водный мир перед лицом взорвался пузырями, понесшимися вверх, а тело мгновенно отяжелело.
Но разрывающиеся от нехватки кислорода легкие требовали вдоха, и она сделала вдох.
Мир померк.
Как ее внезапно схватило что-то сильное и потащило наверх, она уже не чувствовала.
Ресторанчик был небольшой, но уютный. Здесь всегда, даже в самый солнечный день, был полумрак, витал тонкий аромат кальянных курений, дорогих ароматических дамских сигарет; в воздухе висел приглушенный гул голосов десятка завсегдатаев и едва слышный фон вездесущего MTV из подвешенного под самым потолком в углу небольшого телевизора.
Через час начнется живое выступление очередной, никому не известной, но «безумно талантливой», с точки зрения жены хозяина, а на деле совершенно бездарной музыкальной команды: обкуренная девица простонет хриплым голосом пару текстов, претендующих на гениальность и жизнь в веках.
– Проходите, – любезно улыбнулась Бахтияру на входе официантка. – Вы на концерт? Немного рано...
– Я не на концерт, – Бахтияр был само обаяние. – Мне назначено.
– Как вас представить?
«Запомни, – сказал когда-то Чеширский Кот, – твоя партийная кличка – Илья. Илюша. Илья Муромец. Илья – вдруг остался без...»
– Илья, – сказал Бахтияр.
Смешанный аромат легкого наркотика и сигарет щекотал ноздри. Вдруг ужасно захотелось чихнуть. Клички – у уголовников, ответил он тогда Чеширскому Коту. У партийцев были псевдонимы.
Впрочем, его псевдоним Бахтияру нравился. «Ндравился», как говорил он, когда хотел позлить Чеширского Кота (тот не переносил лубок и все с ним связанное), а лучше – вывести из себя. В бешенстве Чеширский Кот был умилен. Так казалось Бахтияру – ему одному. Остальные бояре боялись бешеного Чеширского Кота до усрачки.
Так и не чихнув, он погрузился в недра ресторанчика и, ловко лавируя между столиков и посетителей, прошел за девушкой за барную стойку в конец небольшого узкого коридорчика. Здесь было еще темнее, но из расположенной рядом кухни доносились упоительные ароматы. «Надо будет сказать, чтобы покормил, жлобина», – подумал Бахтияр, понимая, что кривит душой: жлобом Чеширский Кот никогда не был.
– Борис Борисович, – сказала девушка, приоткрыв тяжелую дубовую дверь. – Илья приехал.
– Пригласи, – услышал Бахтияр голос Чеширского Кота, осторожно отстранил девицу, потянул на себя дверь и вошел.
Он бывал в этом кабинете не раз и всегда поражался, насколько такая умница, делец и весельчак, как Чеширский Кот, мог быть иногда дураком. Ну зачем ему здесь это все: DVD, плазменный 3D телек, маленький фонтанчик со светомузыкой, стол красного дерева, английская белая кожаная громоздкая мебель... Японский робот в углу, варящий и подающий кофе и ни слова не говорящий порусски. Безвкусица, нагромождение... Или комплекс нищего мальчика, четвертого ребенка в семье железнодорожника из Томска?
Первый раз попав в эту конуру двадцать первого века, Бахтияр сказал Чеширскому Коту: «Был такой спектакль в Театре сатиры. Давно, еще Папанов с Мироновым живы были. Оба, кстати, в том спектакле играли. «Маленькие комедии большого дома». Из трех частей спектакль состоял. Вторая нравилась мне больше всего. Спартак Мишулин, вор-домушник, приходил грабить Миронова, милого интеллигента, у которого дома тоже было до хрена всего. Он по квартире нормально пройти не мог, перемещался вдоль стеночки... Накупили, а счастья нет. Про таких говорили: мещане, мещанство...» «Ну и? – заинтересовался Чеширский Кот. – Я не видел. Ограбил?» «Песню спел веселую, – сказал Бахтияр. – А потом сбежал. Не выдержал. Слишком много выносить бы пришлось. У тебя тут, я погляжу, в одной комнатке, как на сцене театра. Даже по воздуху не пролетишь – обязательно вмажешься во что-нибудь. Но в спектакле хоть жена заставляла того интеллигента накупать всякую хрень, а тебя кто неволит?»
