– До Монастырской подвезешь? – подошел Варнаховский к «лихачу».
– Сколе дашь, ваше благородь?
– Не обижу.
– Ну, коли так, – сделал одолжение «лихач», – тогда пожалте!
В мягких кожаных креслах было удобно. Мешали лишь чемоданы, упиравшиеся в колени.
Надувные шины мягко амортизировали на небольших кочках, и экипаж, набирая скорость, устремился по прошпекту.
– Вы бы, ваш бродь, сюды поставили вашу поклажу, на козлы! Чего ж зазря мучиться, а я уж за ними присмотрю, – пообещал кучер.
– Ничего, братец, я помучаюсь, – весело проговорил Варнаховский, поймав лукавый взгляд Элиз. – А ты давай, погоняй себе!
– Как скажете, ваш бродь… Поспешай, родимая!
Еще через полчаса подъехали к двухэтажному зданию, фасад которого был выкрашен в ярко-красный цвет.
– Держи, милейший, – протянул Леонид возчику пять рубликов.
– Благодарствую, ваш бродь, – степенно сказал «лихач», пряча деньги во внутренний карман армяка.
– Ежели подождешь меня еще минуты три, так я тебе еще столько же отвалю. Договорились?
– Это кто же откажется? – хмыкнул возница.
Подняв чемоданы, Варнаховский сошел на дорогу.
– Я с тобой, – ухватилась за поручни Элиз.
– Это лишнее, я буду через минуту.
Девушка, скинув подножку, быстро сошла с кареты.
– И не уговаривай, я с тобой!
Сумерки все более сгущались. Небольшой переулок, где находился дом, выглядел почти безлюдным. Только из-за угла, где располагался трактир, раздавались громкие голоса, а в глубине деревянных строений, где, по всей видимости, было какое-то веселье, кто-то затянул нестройную кабацкую песню.
Леонид проживал в двухэтажном доме с деревянным мезонином, соседствуя с действительным статским советником из губернской канцелярии. Крайнее правое окно, где находился его кабинет, было освещено керосиновой лампой: наверняка взял работу на дом, чтобы следующим утром озадачить петербуржцев новыми перемещениями в губернии. Неожиданно в соседнем окне, принадлежавшем квартире Варнаховского, едва дрогнула занавеска. Он невольно приостановился, всматриваясь в черный проем. Ничего подозрительного не обнаружил, но у него не пропадало ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Поручик даже посмотрел на Элиз, не заприметила ли она чего странного, но девушка уверенно поднялась по ступеням дома. Очевидно, показалось.
Открыв входную дверь, лейб-гусар вошел в прихожую, следом, слегка постукивая каблуками, в квартиру прошла Элиз. И вновь он не мог отделаться от ощущения, что за ним подсматривают. В углу прихожей на своем месте стояла трость с костяным набалдашником, подарок отца.
– Ты слышишь? – повернулся Варнаховский к Элиз.
– Что такое? – замерла девушка.
– Кажется, в комнате кто-то есть… Скрипнула половица.
– Тебе показалось.
– Может быть, но у меня какое-то странное чувство. Знаешь, мне нужно еще…
Договорить Леонид не успел: комнатная дверь широко распахнулась, и он увидел высокого кавалергарда, наставившего на него револьвер. По тому, с каким упрямством были сжаты его губы, было понятно, что тот непременно выстрелит. От небытия Леонида отделяла какая-то секунда. Вспышка в стволе будет последнее, что он увидит в этой жизни. И прежде чем мозг осознал действительность, тело уже приняло решение. Рука взметнулась, и конец трости ударил прямо под локоть нападавшему. Прозвучавший выстрел тотчас заполнил помещение пороховой гарью, а выпущенная пуля, слегка задев волосы, смачно тюкнулась в противоположную стену, выдрав значительный кусок штукатурки. Второй удар пришелся кавалергарду под низ грудной клетки; тот, переломившись пополам, со стоном повалился на пол.
– Бежим!
Подхватив чемоданы, Леонид устремился к выходу.
Элиз ударилась плечом о косяк, однако боли не почувствовала. Выскочив на улицу, поручик увидел, как с соседнего крыльца к ним устремился еще один кавалергард, напоминавший первого, только отличался светлыми волосами.
Закинув чемоданы в карету, Варнаховский прокричал:
– Гони!
Рядом, тяжело дыша, упала на кожаные сиденья Элиз.
Неожиданно извозчик развернулся и крепкими мускулистыми руками вцепился в ворот Леонида.
– Ваш бродь! – истошно орал он. – Я их поймал!
Подняв голову, Варнаховский увидел прямо перед собой бородатую физиономию извозчика, с вытаращенными от усердия глазами. В лицо дохнуло сивушной гадостью, замешенной на ядреном чесноке. Короткие толстые пальцы, заросшие рыжими волосами, уже подобрались к самому горлу, значительно затруднив дыхание. Перехватив запястье, Леонид с размаху ударил его головой в лицо, почувствовав, как хрустнула носовая перегородка. Извозчик взвыл, заливая армяк кровью. Вцепившись ему в рукава, Варнаховский швырнул его на мостовую, прямо под ноги подбежавшему кавалергарду, и взобрался на передок. Перепрыгнув через упавшего, кавалергард потерял драгоценные минуты, а Леонид, ухватив лежавший на сиденье кнут, принялся нахлестывать его по голове. Закрываясь ладонями от ударов, кавалергард пытался приблизиться к нему; в какой-то момент даже взял его за край мундира, пытаясь стащить с козел, но Варнаховский с размаху ударил его каблуком в губу, заставив взвыть.
– Ыыы! – отскочил кавалергард, закрываясь. На белый мундир из разорванной губы текла кровь.
В десяти шагах от экипажа поручик увидел молодого мужчину, поднимавшего револьвер.
– Пошла, родимая! – что есть силы тряхнул вожжами Варнаховский.
Прозвучавший выстрел гулко отозвался в пустых переулках. Выпущенная пуля прошла у самого лица, опалив жаром кожу. Кони, напуганные выстрелом, понеслись галопом по прошпекту, распугивая громким ржанием редких пешеходов.
– Куда мы сейчас? – крикнула в спину Элиз.
Леонид продолжал погонять лошадей, стараясь как можно дальше отъехать от дома.
– На Московский вокзал. А оттуда поедем в Варшаву! В Вену! В Ниццу! Куда хочешь. Дорогая Элиз, теперь перед нами открыт весь мир!
Оставив экипаж на отдаленной улице, они тотчас пересели в закрытую карету. Через ее небольшие запыленные окна было видно, как в сторону прозвучавших выстрелов торопятся три полицейские кареты, запряженные парами лошадей.
Глава 17
Гони его в шею!
Ровно в двенадцать часов к Зимнему дворцу подъехали тридцать подвод с золоченой каретой во главе. Из нее, помахивая бумагой с печатями, вышел толстый американец с огромной сигарой в правом уголке рта и неторопливой хозяйской поступью зашагал к главному входу, где, вытянувшись в струнку, тараща глаза на всякого входящего, стояли два лейб-гвардейца. А за американцем, сбившись в плотную толпу, вышагивали мастеровые, вооруженные ломами, кирками и лопатами. Некоторые из них волокли носилки.
Остановившись у входа, Морган хозяйским взглядом окинул Зимний дворец, видно, прикидывая объем работы, а потом ступил на крыльцо.
– Стоять! – сурово проговорил один из солдат, преграждая американцу дорогу.
Тот понимающе остановился, что-то быстро залопотал и потряс перед его лицом бумагой с печатями.
– Олрайт?
– Чевой-то он? – удивленно пожал плечами гвардеец, посмотрев на сослуживца.
– Кажись, немчина, это он по-иноземному лопочет.
Американец, не зная, о чем идет речь, лишь широко улыбался и кивал крупной кудлатой головой. Затем, решив, что формальности улажены, вновь попытался пройти во дворец, но вновь был остановлен решительным караулом.
– Куды же ты пресси-то! – укорил бравый гвардеец с родинкой на щеке. – Сказано – не велено! Тут сам император живет! А ты со своей немытой фузиономией…
– Он, поди, думает, что здесь харчевня. Глянь на него, как брюхо-то наел.
Американец переводил взгляд с одного гвардейца на другого, совершенно не понимая смысл их речей. А когда до него стало доходить, что во дворец его не пускают, принялся размахивать руками, громко протестуя.
– Послушай, немчина, ежели ты будешь безобразничать, так мы тебя в кутузку затолкаем.
Американец униматься не желал; он громко кричал, размахивал руками и без конца показывал бумагу с печатями, что держал в руке. Мастеровые, прибывшие вместе с ним на подводах, не торопились сходить, с интересом посматривая на «работодателя». Кое-кто из них, воспользовавшись вынужденным ожиданием, уже скрутил «козью ножку» и, попыхивая самосадом, поглядывал на сновавших мимо барышень, отпуская незамысловатые мужицкие шутки.
– Кажись, нужно за их благородием послать, – высказался один из гвардейцев, – без него нам не разобраться.
– Оно и верно.
– Ты во че, Степан; я сей миг за его благородием схожу, он, поди, в карты режется, а ты тут без меня побудь. А ежели что не так, так ты ентова немчину прикладом по шеям!
– Ясное дело, Мирон, – с готовностью сказал статный гвардеец, – не оплошаю. Поспешай!
Степан вошел в тот самый момент, когда на стол легли карты, – их оставалось только поднять и сделать ставку. Отчего-то капитан Вольф был уверен, что этот кон останется за ним, а потому карты поднимать не спешил, оттягивая удовольствие.
