Но число осаждающих было так велико, что в итоге взятие замка было неизбежным… потому что средства обороны должны были исчерпаться. Стреляли уже, экономя порох и пули. Камни, которые сбрасывали, могли, в конце концов, насыпать вал под стеной, который бы облегчил попадание в замок.
Во дворе плач и отчаяние были ужасны, женщины рыдали как при умерших, прижимали детей и заходили плачем. Старцы сидели как окаменелые и равнодушные… иные о стену головами бились, молясь и вместе проклиная.
Татарам удалось подложить под ворота огонь, несмотря на выстрелы, и клуб дыма уже медленно поднимался около них.
Янашу удалось так направить фальконет, что он смёл с крыши прилегающего здания часть татар. Ядро пробило подгоревший вчера потолок, и остаток дичи, стоящий на нём, завалился с треском и криком в глубь здания. Таким образом защитились от докучливых выстрелов, которые достигали до внутреннего помещения, а стена здания представляла собой заслону.
Во время, когда это происходило, осаждающая дичь издала мстительный и фанатичный крик, от которого все задражали.
Было это первое по-настоящему счастливое событие с утра. Люди мечниковой приветствовали его радостным окриком. Яблоновский, услышав это, побежал к Янашу, который уже снова заряжал фальконет.
Над окружающими холмами всходило солнце, ветер начинал затихать; сосредоточенная орда, казалось, рассчитывает, что делать, и ждёт приказа… когда показалось несколько всадников, выезжающих из леса. Они мотали руками и что-то кричали издалека. Крик этот, переданный из уст в уста дошёл аж до замка и после него наступила минута молчания. Толпа стояла как вкопанная.
Наконец всё, что жило в замке, начало высыпаться, прогоняя, давя, ловя арканами разбегающихся коней. Задержавшиеся как бы с тревогой начинали уходить, вбегая в овраг, который переполнился этим сбродом, а на противоположном берегу уже удирали из него иные и бежали к табунам и лагерю.
Нельзя было угадать, что произвело эту панику и внезапный побег. В замке все стояли словно поражённые этим чудом, не веря своим глазам… Никто не смел ещё двинуться с места. Яблоновский кричал, что это ловушка и что этому верить невозможно. Но в долине некоторые готовые группы уже мчались к оврагам. Там, где стоял шатёр Мурзы-Шайтана было видно наибольшее движение.
С верхнего этажа башни стоящая в окне Агафья заметила человека, которого с обнажённой головой, с завязанными назад руками вели на аркане, наброшенном на шею.
Нельзя было признать и догадаться ни по лицу, ни по одежде и, однако, глаза женщины прильнули к этой фигуре, в которой почувствовала Доршака. Она одна могла в ней видеть его и видела.
Татары посешно садились на коней, один только ждал, пока приведут к нему схваченного на аркан человека.
Эти двое мгновение стояли друг перед другом. Подбежал третий, как бы позванный… в его руке мелькнула сабля и голова стоящего покатилась на землю, тело зашаталось и упало. Татарин подбежал к голове, схватил её за волосы, поднял вверх и привязал к лошади. Все садились на коней, некоторые бежали уже к лесам, иные сбивались в кучки. Агафья смотрела, стоящая неподвижно, её лицо облилось кровью и побледнело как мрамор, глаза направила на татарина, который уносил голову, её безумный взор преследовал его, искал, терял в толпе и находил его снова… так шла за ним аж до подножия гор, аж до оврага, в котором исчез.
Из её груди вырвался вздох, рукой потёрла лоб, глаза устремились в ту точку, где, как чёрное пятно, лежало тело, в луже крови, смотрела теперь на него и взгляда от него оторвать не могла. Она стояла бессмысленной статуей… окаменелой. Но ни одна капелька слезы не вытекла из её глаз.
Когда татары, уходя, устремились в балки, из оврага напротив показалась белая хоругвь и глухо отозвались два котла. За ними ехало несколько десятков коней и следовала вооружённая пехота. Впереди в своей красной опонче, в мисиурке на голове, рука в бок, ехал полковник Дуленба. Он и его конница пустились сначала за убегающими татарами в погоню к горам, но достать их не могли.
Янаш, увидев хоругвь и услышав котлы, крикнул, обращаясь к пани мечниковой:
– Наши взяли верх! Наши горою!
Во всем замке этот крик отбился эхом. Люд, минуту назад наполовину мёртвый от страха, вскакивал на ноги, иные молились на коленях. Корчак приказал очистить заваленные камнем ворота. Агафья стояла ещё в окне.
К тому место, на котором лежало в крови тело, приблизился отряд Дуленбы. Хоругвь остановилась. Кругом окружили труп. Люди с коней смотрели на него… потом подошли пешие и кругом его окружили. Агафья вздрогнула, задвигалась и быстрым шагом вышла из комнаты. Не глядя перед собой, она пустилась по лестнице, пробиваясь через толпу, прошла двор. В воротах она взобралась на камни и спустилась с них к дверке. Потом её было видно выходящую из замка, пробирающуюся по оврагам и постоянно с глазами, уставленными в одну точку, идущую прямо к трупу… Казалось, какая-то сверхъествественная сила её притягивает и ведёт. Войска, идущие в замок, уступили ей дорогу – она не взглянула на них, не видела, наверно, что их обошла…
На расстоянии нескольких стай от трупа она остановилась, заломила опущенные руки и снова пошла, толкаясь, вперёд. На месте, утоптанном копытами татарских коней, лежало тело Доршака без головы. Кровь, частью впитавшаяся в землю, частью загустевшая, стала почти чёрной лужей. Руки у него были ещё связаны верёвкой… Агафья села напротив него, подпёрлась двумя руками, смотрела снова, словно хотела насытиться этим видом.
Впечатление этой первой минуты после освобождения от опасности, которая казалась неминуемой, от угрозы смерти, которую все имели перед глазами, сравнить, пожалуй, можно с пробуждением человека от сна и душащего кошмара, когда вдруг, открыв глаза, видит свет, видит синеву небес, слышит птиц, поющих утренние песни, когда могильный мрак, что угнетал его веки, развевается словно чудом.
В часовне зажгли свечи… ксендз Жудра привёл их перед Христов образ, восклицая: «На колени! На колени!» За ним втиснулись все. Впереди шла мечникова с дочкой. За ней каштеляниц, Янаш, Никита, гайдуки, люди каштеляница. А так как часовенка была щуплая, заполнили комнаты, сени и вторили песне, где кто стоял. Прошла она во двор и двор откликнулся благодарением.
Люди, которым было срочно на свои пепелища, высыпали уже из замка, устремляясь к местечку. Тем временем Дуленба, прибывший со спасением из оврага, приказал бить в котлы и играть на рогах, потому что иной военной музыки не было. С другой стороны оврага подбегающие люди приветствовали избавителей возгласами. Попасть в замок иначе было невозможно, как барахтаясь через овраг. Начали думать о том, чтобы положить мостики для прохода.
Дуленба, не много думая, бросив коня, не колебался зайти почти до колен в воду, дабы быстрей попасть в замок.
Богослужение было уже окончено и ксендз Жудра вышел ему навстречу.
Дуленба как раз вылезал из грязи.
– Приветствуй же нас, приветствуй, полковник! – воскликнул он. – В трудную пору прибыли, чтобы нам жизнь спасти. Нижний замок был уж взят, держались на верхнем Божьей опекой скорее, чем собственной силой. Несколько часов спустя нас бы уже не застал.
– А четвертью раньше, Бог свидетель, прибыть не мог, – сказал полковник, появлясь из оврага. – Прежде чем собрал мою распущенную силу, прежде чем собрал столько, дабы взять верх над этой саранчой, прошло довольно времени. Узнал от шпионов, что эта дичь сюда со всех сторон слилась. Лишь бы с кем схватиться было нельзя.
– Что мы тут испытали со вчерашнего вечера, язык человеческий не выговорит, – воскликнул ксендз Жудра. – Помогал нам каштеляниц Яблоновский и ему мы также отчасти обязаны, что так долго могли держаться. Никогда бы нападение таким упорным и просчитанным не было, если бы их не вёл Доршак.
– Это его последняя эспедиция.
– Умер? – спросил ксендз Жудра.
– Татарин его обезглавил, труп лежит в долине.
– Мстительная рука Божья! – вздохнул ксендз.
– А Доршакова? – спросил Дуленба.
– Говорили мне, что вот недавно из замка вышла.
– Куда?
– Не знаю.
Полковник как раз гонялся за татарами, когда она пересекала долину, чтобы достать до трупа; поэтому не встретил её и не знал о ней. Затем полковник, ведомый ксендзом Жудрой, пошёл в замок.
Тут, наверху, он застал всех собравшихся около стола, так как во время нападения никто в рот ничего не взял, теперь все умирали с голоду.
Его приняли возгласом. Дуленба стоял на пороге, снимая мисиурку со старым приветствием:
– Слава Ему…
– Вовеки! – ответила мечникова, приближаясь. – Вечная слава вовеки Тому, который делает чудеса и недостойных рукой своей всемогущей спасает!
Дуленба склонил голову.
– Немного припозднился, благодетельница, – начал он, вздыхая, – но это уж я ксендзу Жудре объяснил: невозможно было идти с маленькой горстью на эту саранчу, а людей я должен был собирать у границы. Минуты не потерял, а тут, я слышал, было горячо.
