После этой неудачной экспедиции казалось, что ночь может пройти спокойно и что второй бояться нет нужды. Было ещё несколько часов до наступления дня. Яблоновский с триумфом вернулся в верхний замок и, заметив в окне мечникову с Ядзей, пошёл их успокоить.
Збоинская приветствовала его в дверях ясным лицом и словами благодарности.
– Мой каштеляниц, как же мы вам благодарны за вашу к нам преданность!
– Но это настоящее счастье – попасть на такую великолепную игру, какая у меня есть по милости пани мечниковой, – отозвался, смеясь, каштеляниц. – Двадцать лет нужно ждать, прежде чем что-нибудь подобное выпадет! Это настоящее удовольствие для молодого военного, как я. Татары хотели нас взять втихаря в темноте, подползши под ворота. Никита, пани, услышал их, подкрался и – правдой и Богом, ему принадлежит главная награда зато, что мы им дали науку. Не знаю, сколько пало, но должны много лежать, потому что фальконет хорошо дописал и люди послужили отлично. Словом, на сегодняшнюю ночь мы можем быть спокойны и пришёл просить вас, пани мечникова, чтобы изволили отдыхать смело.
– А! Меня вовсе ко сну не тянет, – вздохнула Збоинская.
– Но у панны Ядвиги, наверняка, прекрасные глазки слипаются?
Название её глаз прекрасными, казалось, возмутило Ядзю, которая сделала удивлённую и гордую минку.
– О! Мне вовсе спать не хочется, когда другие из-за нас будут бодрствовать, – сказала она спокойно, – скорей бы на башню пошла поглядеть куда-нибудь.
– К несчастью, не видно не зги, кроме тёмной, как ад, ночи, – сказал каштеляниц, немного приближаясь к Ядзи, которая постепенно отступала по мере того, как он к ней подходил.
Заметив это, Яблоновский остановился, покрутил усики, видно, не привык к такому суровому обхождению. Мать находила, что он Ядзи не нравится, потому что охотно помогла бы сближению, нежели припятствовала.
Велели принести вина, запас которого ещё был, нашёлся торуньский пряник и мечникова была рада, что гостя чем-то могла принять. Затем вошёл и ксендз Жудра, вытирая со лба пот.
– Что же Янаш? – спросила Ядзя, с видимым беспокойством, подходя.
– Ну, теперь уж ничего, – отвечал ксендз Жудра, – как-то мне удалось его успокоить. На первый услышанный крик он вскочил было, оделся и выбежал на лестницу, повязки с его ран упали, начала бежать кровь и я едва его смог, наполовину бессознательного, уложить в постель. На протяжении всего времени, когда продолжался шум, я насилу мог его удерживать, потому что вырывался как безумный, только когда утихло, я мог его силой вынудить остаться в постели, и он уснул, ослабленный. Божье наказанье с этой молодостью! – добавил священник.
Яблоновский рассмеялся.
– Всё-таки и она на свете на что-то пригодиться может! – воскликнул он, смотря на Ядзю.
Мечникова молчала, глаза дочери были уставлены на ксендза, она была бледная и взволнованная. Легко было понять, что если бы ей дозволили, побежала бы посмотреть, что там делается, но сейчас не могла о том думать. Суровый взгляд матери держал её прикованной.
– Молодость, – прибавил каштеляниц, – ещё и на то сдаётся, что там, где старик бы не выдержал, молодой выздоровеет. Исцелит молодость раны… хотя не все, – сказал он тише, с рыцаря переходя в улыбке на придворного. – Зато сердечные раны для нас более опасные.
Мечникова ответила ему улыбкой. Находила этот тон молодого человека du derniet galant. Ей это очень нравилось. Посмотрела на Ядзю: та стояла с опущенными глязами, казалось, ей не по вкусу в разговоре медицина сердца.
Матери казалось удивительным, что Яблоновский так мало впечатлентия производил на девушку.
Хотя время было не то, чтобы думать о чём-то другом, кроме настоящих проблем, она снова подумала, что Янаша следовало обязательно удалить. Она чувствовала, то эта братская любовь без ведома невинной Ядвизи должна была смениться в её сердце на совсем иную.
Каштеляниц пил вместе за здоровье мечниковой и панны Ядвиги, ища её глазами, когда рюмка чуть было не выпала из его руки.
В первом дворе, словно одним голосом и из одной груди зарычал дикий крик. В ту же минуту в окна башни ударило зарево света.
Яблоновский, не прощаясь, выбежал по лестнице. Люди внизу бегали, как ошалелые, показывая пальцами наверх, покачивая головами. Из нижнего замка по-прежнему доносились рычание и стон. Где-то вдали им отвечали татарские визги. Каштеляниц не мог понять, что произошло. Бежал через дворы, думая, что татары напали повторно из оврага, когда собственные люди задержали его, показывая на крышу кирпичного дома, в котором некогда жил Доршак, горящую в двух углах уже разгоревшимся пламенем. Откуда там на чердаках мог взяться огонь? Никто другой, кроме как рука предателя, подложить его не мог. Всех охватил ужас. Татарам легко было, пользуясь им и заревом, которое било вокруг, напасть с какой-нибудь стороны на замок. Яблоновский легко рассчитал размер опасности…
На пороге башни стояли Агафья и Горпинка, а девушка, ломая руки, плаксиво кричала:
– Татьяна! Татьяна!
В эти первые минуты всё зависело от удержания порядка, от разделения сил… Воды для спасения не было… ветер нёс всё растущее пламя на иные старые крыши, весь замок легко мог сгореть и развалинами засыпать всех… Кажется, что татарская дичь должна была это предвидеть и ждать только огонь, потому что над оврагом появилась толпа, которая сыпала стрелами и криками пыталась возбудить панику. Минута была на вид страшная, решительная. Поначалу все потеряли головы, спасение казалось невозможным, но затем нашлись более хладнокровные.
Никита кричал, что следовало разбирать крышу, дабы не дать распространиться огню. У людей в возах нашлись топоры, несколько лестниц было под стеной, горстка более смелых предложила себя для разборки крыши.
Никита, схватив топор, который ему подали, хотел дать пример и побежал в кирпичный дом, чтобы пытаться помочь изнутри. Выломали дверь, уже было полно дыма… На пороге лежало какое-то тело, преграждающее дорогу. Никита нагнулся и узнал задохнувшуюся от дыма Татьяну, которая ещё в конвульсивно сжатой руке держала трут и серные нити. Не пытаясь привести её в чувство, по телу её побежал далее, другие пошли за ним. Середина крыши, казалось, ещё не затронута огнём, но из-за густого дыма, который резал глаза, трудно было шагнуть дальше. Должны были вернуться к лестницам и, влезши по ним, рубить крышу.
Яблоновский, предоставив спасение от огня Никите, сам уже только следил, расставляя людей с ружьями, чтобы орда не воспользовалась паникой. Её было видно вокруг, стоящую в долине.
Пожар тем временем всё увеличивался, огромные снопы пламени, клонящиеся от ветра, бросались к ещё нетронутым крышам, которых было нечем облить и вовремя разобрать. В самом деле, людей из нижнего замка направили к огню, но старики, женщины, подростки мало чем могли помочь. Часть крыша рухнула на потолки… балки начинали гореть.
Мечникова с Ядвигой, обе бледные и встревоженные, спустились молча, ожидая, что пошлёт Бог. Затем с верхнего этажа услышали бегущего человека.
Сердце Ядзи забилось. Это был Янаш, который, накинув на себя бурку, летел на спасение. Девушка хотела его остановить, но он как безумный выскользнул из её рук и побежал на первый двор. Несколько шагов за ним сделала Ядзя, мать молча схватила её за руку и задержала.
У первого, которого встретил, Янаш вырвал из рук топор и бросился на лестницу. Он имел горячку и восстановил силы. Никита и он очутились на крыше здания и в пламени рубили всё подряд, горящие головни бросая во двор, где их могли гасить люди.
За ними пошли двое других. Крышу в центре перерубили, дабы прервать дорогу пламени. Толстая глиняная труба наверху не дала балкам разгореться. Втягивали вёдра с водой и поливали головни. Пожар уменьшался.
В нескольких местах зажжённые крыши сразу же смогли погасить. Никите и Янашу был обязан замок своим спасением… Татары везде видели бдительность и минутой тревоги воспользоваться не могли.
Когда последнюю горящую балку Янаш сбросил вниз, сам покачнулся, головой упал бы на горячие остатки стропил, если бы Никита его не подхватил. Корчак снова ослабел от усилия и весь истёк кровью. Более сильный, чем он, взял его дворовый на плечи и с помощью людей спустил его вниз по хилой лестнице. Тут его нашёл ксендз Жудра, который в молчании заломил руки.
– Этот парень будто бы смерти ищет! – воскликнул он. – Обошлось бы и без него.
– Прошу прощения, благодетель, – сказал Никита, – если бы не он и немного я, то мы все бы испеклись на жаркое татарам. Я только смотрел и удивлялся, как он рубил и откуда он брал эту силу. А эти балки, которые человек в спокойное время не поднял бы, бросал как солому.
Погасили остатки пожара, когда Янаша люди понесли наверх. На дороге стояла мечникова, приблизилась к нему, посмотрела на бледное лицо, заломила руки. Ядзя шла за ним аж до двери башни, но мать её отозвала, таким жалостливым голосом требуя остаться при ней, что должна была её послушать. Агафья, которая была также во дворе, хотя не очень сознательная, предложила себя для присмотра за больным. Был также ксендз Жудра и старая служанка мечниковой, так, что ему для опеке хватало людей.
