что ваши отношения с графом Витте совершенно испортились.
Я просто не понимаю, откуда это произошло, так как до своего отъезда в Америку у него не было достаточных слов, чтобы превозносить вас до небес. Я знаю также, что не вы причиною такой перемены, но вполне понимаю, насколько теперь вы не можете так же спокойно работать, как работали прежде.
Вы знаете, как трудно мне расставаться с вами, насколько я привык к вам и как вас полюбил, но я, в сущности, не расстаюсь с вами, так как у меня есть возможность дать вам очень высокое назначение и всегда пользоваться вашими знаниями и вашею преданностью мне.
Я решил назначить вас на вакантную должность председателя Департамента экономии, которую занимал граф Сольский. Я знаю, что этим доставлю и ему большую радость. Поезжайте к нему и попросите завтра же прислать мне указ о вашем назначении».
Государь встал из-за стола, обнял меня, поцеловал, и, когда я стал благодарить его за такую исключительную милость, он обнял меня еще раз и сказал: «Не вам благодарить меня, а мне вас. Я никогда не забуду ваших трудов за время войны, и хорошо помню, что вы оказали России величайшую услугу, сохранив наше финансовое положение, несмотря на все военные неудачи. Я уверен, что все понимают это так же, как и я, а за границею вас понимают лучше, чем дома, но настанет время, что и у нас поймут так же».
Государь просил меня пройти к императрице, так как и она отлично понимает причину моего ухода и очень рада предоставленному мне высокому назначению.
Я застал императрицу в ее боковой гостиной, узкой длинной комнате, окнами к Петербургу. Пронизывающий осенний холод едва умерялся горевшим камином. Извинившись передо мною, что она принимает меня лежа на кушетке, так как ей нездоровится, императрица сказала мне, в ответ на мое объяснение о причинах моего ухода, что нисколько не удивляется этому, потому что хорошо понимает, что «при изменившихся взглядах („quand les idées sont devenues toutes autres[9]“) нельзя требовать, чтобы люди подчинялись таким переменам и отказывались от своих взглядов».
Не совсем понимая значения этой фразы, я пытался было объяснить императрице, что я далек от мысли проявлять какую-либо нетерпимость к чужому мнению, но если я решился просить государя об увольнении, то только потому, что вполне уверен в том, что новый председатель Совета министров не захотел бы работать со мною и стал бы просить государя заменить меня другим, более подходящим лицом, и моя просьба об увольнении только облегчила государя в его решении. Императрица ответила на это только односложно: «Да, быть может, вы правы, это очень сложный вопрос».
Для меня так и осталось загадкою, как отнеслась императрица к моему уходу, сожалела ли она о нем или просто была рада, что одною трудностью для государя было меньше. А может быть, ей было просто безразлично все, что происходило кругом, настолько такие вопросы, как мой уход, бледнели перед тяжелыми условиями внутренней жизни России той поры.
Прямо от государя я проехал к государственному секретарю барону Икскулю, с которым меня связывали дружеские отношения. Он очень обрадовался переданному мною приказанию государя, сказал мне, что через час указ будет у графа Сольского, и просил меня только немедленно поехать к нему и предупредить его об этом. Он прибавил при этом: «Как бы не пронюхал об этом граф Витте до подписания указа». На замечание мое, что имеет он в этом случае в виду, барон Икскуль ответил мне загадочно: «Я знаю случаи, когда и подписанные указы отменялись, если находились влиятельные оппоненты».
Граф Сольский встретил меня неподдельною радостью. Ему казалось только, что на нем лежит обязанность примирить с моим новым назначением значительно более опасного противника моего назначения, нежели те, которых я ожидал встретить в лице более старых, нежели я, членов Департамента экономии, а именно все того же графа Витте, но мне казалось, что у него была полная уверенность в том, что ему удастся урезонить последнего не противиться желанию государя. Он сказал мне, что переговорит с графом Витте сегодня же и будет меня держать в курсе всего дела.
Вечером того же дня я был снова на совещании у генерала Трепова по вопросу об амнистии, никакого участия в прениях не принимал и только после совещания сказал графу Витте, что утром подал государю прошение об отставке и получил его согласие. Витте не сказал мне ни одного слова, и мы молча расстались.
На следующий день, в пятницу, 21-го числа, утром барон Икскуль сказал мне по телефону, что после переговоров графа Сольского накануне с графом Витте последний решил дослать государю письмо с просьбою отменить мое назначение из уважения к заслуженным членам Государственного совета, имеющим гораздо большие права, нежели я, на занятие должности председателя Департамента экономии, и обещал сообщить ему, Икскулю, ответ государя тотчас после его получения.
Поздно вечером того же числа барон Икскуль сказал мне по телефону, что Витте получил свое письмо обратно от государя с пометкою, что государь не видит никакого повода изменять свое решение, что Витте в полном бешенстве и что ему, Икскулю, приказано завтра же утром испросить разрешение государя быть принятым по срочному и важному делу.
В субботу, 22 октября, Икскуль получил от государя по телеграфу уведомление, что он будет принят в понедельник утром, и по возвращении своем тотчас же известит меня о результатах его доклада. И действительно, во втором часу дня он приехал ко мне прямо с пароходной пристани и сказал, что ему было приказано изложить все доводы против моего назначения, что он сделал это, повторяя больше чужие слова, что государь слушал его без всякого раздражения, но сказал ему, вставая и подавая руку на прощанье: «Передайте графу Сольскому, что я серьезно обдумал мое решение раньше, нежели решил назначить Коковцова на вполне заслуженный им пост, и не понимаю, почему это назначение так не нравится графу Витте».
В тот же день Витте решил написать государю особый всеподданнейший доклад, сделал это собственноручно, показав графу Сольскому, который не внес в него никаких исправлений, несмотря на его неприличный тон, и рано утром отправил его с особым курьером
