Неожиданно для меня граф Витте, сидевший как раз против меня, протянул мне через стол записку, на которой я, к удивлению моему, прочитал: «Вы видите, какой ужас кругом; я совершенно измучен и одинок, мои нервы истрепаны, и голова отказывается соображать. Вы же отдохнули, голова у Вас на плечах и опыт большой, помогите же нам, возьмите дело в Ваши руки».
Я ему тут же ответил, также карандашною запискою (они долго хранились мною), что совершенно не понимаю, в чем может заключаться моя помощь и каким образом могу я быть полезен, отойдя более месяца от дела и даже не зная, как составлен расчет министра финансов об истощении эмиссионного права.
Не отвечая лично мне на мою записку, Витте стал более спокойно говорить, что «пожалуй, можно и повременить с таким важным решением, пока несколько выяснится внутреннее положение, но это можно сделать только при одном условии, чтобы Финансовый комитет встал ближе к делу и помог ему в такую минуту, так как лично у него решительно нет времени все делать самому, а министр финансов и управляющий Государственным банком сами просят, чтобы им помогли, так как он не имеет даже возможности принимать их достаточно часто».
Тут же он предложил комитету возложить эту обязанность на меня, не поскупившись на самые льстивые эпитеты о моей опытности, знаниях и авторитете в глазах всего ведомства. Его предложение было горячо поддержано всеми членами комитета, кроме Шидловского, отнесшегося совершенно безучастно к нему. Я всячески отказывался, ссылаясь на то, что нельзя ставить постороннего человека руководить ведомством в такую критическую минуту, но на самом деле просто желая избегнуть щекотливого положения, не сулившего никаких практических результатов, и только ввиду особых настояний Сольского и Фриша согласился попытаться проверить расчеты министра и, в особенности, просмотреть отчетность Департамента казначейства и доложить мои выводы в ближайшие дни.
Я просил при этом не возлагать этой работы на меня одного, а поручить ее исполнить вместе со мною П. X. Шванебаху, как человеку совершенно свободному от других занятий, — для того, чтобы было меньше личного в моих выводах. На этом все разошлись, постановив, что через шесть дней — 9 декабря — я представлю все, что успею сделать за эти немногие дни.
Наутро ко мне на Сергиевскую пришли Шипов и Тимашев. Оба казались совершенно удовлетворенными принятым решением, — первый, как он сам сказал, оттого, что с него снимается ответственность за скверную меру, а последний, оставшийся несколько минут после ухода Шипова, оттого, что «есть с кем переговорить и посоветоваться, потому что Шипов ничего сам не решает, идет к председателю Совета, сидит у него часами и, не дождавшись приема, возвращается ни с чем».
Свидание мое с министром внутренних дел Дурново на другой день выяснило, что Московское восстание, в сущности, уже ликвидировано, и министр убежден, что и в других местах он справится без особого труда, если, сказал он, «Витте не будет слушать всяких сплетен разных общественных деятелей и перестанет бороться с восстанием газетными статьями и бесконечными совещаниями с пустыми болтунами».
Работа моя с Департаментом государственного казначейства и Государственным банком выяснила, что за полтора месяца, в сущности, никакой отчетности в центральном управлении нет из-за почтовой и железнодорожной забастовки и выводы о денежном обращении, быть может и верные, сделаны относительно всей России на основании данных, полученных из меньшинства казенных палат.
Отсюда само по себе напрашивалось заключение, что строить выводы для всех местностей по тем, которые захвачены паникою и восстанием, неосторожно, и нужно ждать, когда прояснится горизонт, а пока снабжать кредитными билетами те местности, которые доступны для сообщения, и охранять казначейства в местах наиболее опасного настроения.
Выяснилось также, что много денег требовалось на Востоке для демобилизуемых войсковых частей, в то время как рядом у других воинских частей были большие излишки, которых они почему-то не хотели сдавать в Казначейство. Bce это, вместе взятое, конечно, было неполно, да и добиться полноты не было никакой возможности в ничтожный шестидневный срок, но общий вывод о том, что спешить с принятием окончательного решения не следовало, был, по-видимому, верен, и к нему охотно примкнул и Государственный банк, и Департамент казначейства. Лично Шипов продолжал, однако, считать приостановку размена и расширение эмиссионного права предпочтительным, но по свойству своей натуры избегал определенно высказывать свой взгляд, предоставляя председателю Совета или председателю Финансового комитета решать, по их усмотрению, и выражая полную готовность выполнить затем самым добросовестным образом их заключение.
9 декабря, в пятницу, снова собрался Финансовый комитет. Я доложил результаты нашего предварительного исследования. Шванебах категорически присоединил к ним свою точку зрения, Шипов продолжал отстаивать свою, с полною, правда, корректностью, а я развил, в заключение, ту мысль, которую уже сообщил ранее графу Сольскому о необходимости не торопиться с приостановкою размена и попытаться подкрепить наш золотой фонд, как основу нашего денежного обращения, хотя бы небольшим внешним займом, который дал бы нам возможность усилить выпуск кредитных билетов без нарушения нашего строгого эмиссионного закона и выиграть время, которое покажет, вероятно в недалеком будущем, справимся ли мы с революционным движением или нет.
Я аргументировал между прочим тем, что необходимость внешнего займа вызывается и ликвидациею войны, которая оставит после себя, несомненно, непогашенные счета, и, таким образом, небольшой заем данной минуты служил бы для двоякой цели: не допустить введения принудительного курса, то есть разрушить введенное у нас с таким трудом денежное обращение, и получить некоторый аванс в счет неизбежного большого ликвидационного займа.
Мое предложение было горячо поддержано всеми членами Финансового комитета, без всякого исключения. Даже Н. В. Шидловский присоединился к нему без обычных его оговорок.
Граф Витте назвал мою мысль блестящей и тут же сказал, что никто, кроме меня, не может исполнить этой задачи, чрезвычайно трудной в эту минуту, потому что Европа крайне встревожена нашею смутою и без особых с нашей стороны усилий, вероятно, не пойдет нам навстречу.
Я доказывал всеми доступными мне аргументами, что это дело не мое, бывшего министра, а исключительно нынешнего, который один может иметь авторитет в глазах рынка, тем более что мой авторитет уже подорван неудачею попытки начала октября, после чего положение стало еще менее выгодно для меня оставлением мною поста министра в первом кабинете новой формации.
