— Наверное, ты имеешь в виду стариков? Дедов и прадедов? У вас-то должно быть все иначе.
— Не совсем. — В улыбке Аниты мелькнула то ли тревога, то ли сожаление. — Нас, Никитушка, с детства учили не забывать, что мы русские. Ох, это все так сложно, не понимаю, почему мы об этом заговорили?
— Потому, что кончается на «у», — глубокомысленно заметил Никита. — Еще чего-нибудь хочешь? Может, кофейку? Или мороженого?
— Спать хочу, милый. Только спать.
Егорий Александрович бродил по двору в длинном черном пальто, с непокрытой головой. Увидев их, зашумел:
— Где только шляетесь, молодежь? Я ужин приготовил, жду, ни пимши ни емши.
Трудно было определить, в какой он степени опьянения, но на ногах держался твердо, хотя, вешая пальто, опрокинул ящик для обуви и чуть не загремел на пол: Никита успел подхватить его за плечи. Уселись на кухне, как утром. Да и ужин, приготовленный хозяином, мало чем отличался от завтрака: водка, вино, сыр.
Добавился, правда, солидный брус говядины, запеченный в духовке, но уже остывший. Анита объяснила, что они уже поели, налопались пиццей, чуть не лопнули, Егорий Александрович и слушать не хотел. Торопясь, дрожащей рукой наплескал водки в хрустальные бокалы. Бубнил уныло:
— На голодный желудок ложиться вредно, что мы, не запорожцы, что ли?
От первой рюмки взор его прояснился, он повеселел и начал с пристрастием допытываться у Никиты, кто он такой, будто заново знакомился.
— Извини, сынок, у тебя имя есть христианское?
— Никита, — представился маленький сиракузский друг. — А это Анна Ивановна.
— Про эту я помню, — отмахнулся старик. — А ведь ты, Никита, не из России ли матушки к нам пожаловал?
— Оттуда.
— Во! — обрадовался князь и поспешно разлил по второй себе и Никите. Анита к рюмке не притронулась, клевала носом. — Мы, конечно, газеты читаем и телевизор смотрим, но это все пропаганда. Ты, сынок, из самого пекла прибыл. Оповести старика, что там у вас на самом деле происходит?
Пришлось Никите собираться с мыслями.
— Оккупация, Егорий Александрович. Новое татаро-монгольское нашествие. Но народ доволен. Все торгуют, кто с голода не помер. Бизнес кругом процветает.
Князь погрозил пальцем:
— Шутки со мной не шути, сиракузец. Прямо говори: выстоит Русь на сей раз либо рассыплется в прах?
На этот вопрос у Никиты был готовый ответ:
— Не беспокойтесь, Егорий Александрович, ничего с ней плохого не случится, то есть хуже того, что есть.
— Откуда такая уверенность?
— Не первая зима на волка, вот откуда.
Услышав, что разговор второй раз за вечер свернул на одну и ту же тему, Анита жалобно пролепетала:
— Господа, позвольте откланяться. Мочи нет, как спать хочу.
Князь, досадливо поморщась, отпустил ее властным мановением руки. Продолжал допытываться у Никиты:
— Сам кем будешь? Из какого сословия?
— Предприниматель, — гордо ответил Никита.
— Вижу, что предприниматель, — усмехнулся князь, трезвея от рюмки к рюмке. — Родители кто у тебя?
— Родителей нету. — Никита горестно поник. — В сиротском доме вырос.
— Даже так? Как же угадал с графинечкой сторговаться? Поди не чета тебе?
— Сама меня выбрала, Егорий Александрович. Из многих других претендентов. Будучи проездом в Ялте. Отказаться не смог. Уж больно хороша собой.
Старик бухнул корявым кулаком по столу, так что тарелки подпрыгнули:
— Нравишься ты мне, сиракузец. Не пойму чем, а нравишься. Наливай!
Усидели бутылку, многое обсудили, потом князь как-то внезапно сломался. Никита проводил его в спальню, помог раздеться, уложил в постель. Полудикий старик тоже пришелся ему по душе, и он тоже не понимал чем.
Анита спала, не потушив ночник, натянув одеяло до бровей. Пепельные кудри разметались по подушке, выпуклый лоб в испарине, лимонные очи затаили огонь под темными веками. Никита испытал невыносимый приступ нежности, едва не застонал. Господи, что за чудо подарила ему судьба? За какие победы?
Разделся, осторожно прилег поверх одеяла, чтобы не потревожить. В комнате жарко, душно. Закрыл глаза и погрузился в сон, но спал чутко, как зверь, занявший место в чужой берлоге. Легкая отключка, полуобморок с разрежением пульса — его обычный отдых. Он давно разучился спать по-человечески, а сегодня вдобавок слишком много жрал и пил, так нельзя. В забытьи заныло плечо, грозя вернуть в недавно пережитые трехмесячные скитания во мраке. Он обрадовался, когда услышал шепот Аниты.
— Спишь, любимый?
— Не совсем. А ты?
— Я тоже не совсем. Все думаю, думаю, как это случилось? Жила-была, горя не знала. Строила прекрасные планы, никому не делала зла, а что теперь? Что дальше с нами будет, Ника? Ты хоть сам представляешь?
— Как обычно. Все образуется со временем.
— Но самое ужасное знаешь что?
— Что, дорогая?
— Я ничего не хочу менять. Пусть все будет как есть. Глупо расставаться, если уж встретились, верно?
— Об этом даже не думай. Для нас расстаться — все равно что умереть.
— Уверен в этом?
— Абсолютно. Иначе зачем бы я приехал весь израненный?
Анита выкарабкалась из-под одеяла, прильнула к его боку, и он слегка изогнулся, чтобы ей стало удобнее, как в гнездышке.
— Постепенно поженимся, — заметил наставительно. — Обзаведемся собственным домом. Я опять займусь бизнесом, а ты на скрипке будешь играть. Плохо ли? Детишек нарожаем.
— Спи уж, дурачок, — проворковала Анита.
7
Дни летели как минуты, вспыхивали пузырьками от шампанского и гасли, перемешались свет и тьма, явь и сон, но оба одинаково знали, что долго так продолжаться не может, что это всего лишь иллюзия праздника, в жизни так не бывает, за выпадение из реальности придется расплачиваться. Хотя добрый спившийся князь уверял в обратном. Говорил, что пока люди вот так порхают, как мотыльки, они постигают смысл бытия, а в тяжелых повседневных трудах и борениях его утрачивают. В доказательство, разнежась в один из вечеров возле камина, поведал историю своей давней любви, закончившейся тюремным заключением.
И лучше бы не откровенничал, потому что лишь нагнал на Аниту потусторонней жути. Оказывается, они с Жанной были по-настоящему счастливы очень недолго, может быть, всего несколько дней, когда сумели раствориться друг в друге, превратясь в единую плоть и единую душу, и еще потом, в камере, куда Жанна наведалась, чтобы сманить его в небеса, и он готов был последовать за ней, но не смог оторваться от железной койки, грехи удержали, тяжкие земные грехи, которые еще предстояло искупить. Все остальные годы, прожитые вместе, они пытались вернуть ощущение любовного восторга, схожего с бессмертием, но убедились, что это невозможно. Они так измучились в бесплодных попытках, что Жанна, конечно, была благодарна ему за то, что убил. Сама сказала об этом, когда навестила в тюрьме.
— Не горюйте, детки, — утешил Егорий Александрович благодарных слушателей. — У вас тоже так будет. Любимых все убивают. Но это не страшно. Страшно жить неизвестно зачем, как черви в навозе. Большинство людей, увы, так и живет.
На пятый или еще какой-то день они вернулись домой засветло, нагруженные пакетами и коробками. Солидно отоварились на предновогодней распродаже в супермаркете «Орион». Неминуемо приближалось Рождество, и они решили, что о подарках следует позаботиться заранее. Поочередно напоминая друг другу, что необходимо соблюдать режим строжайшей экономии, если не хотят вылететь в трубу, в магазине расслабились и ухнули в общей сложности около семисот долларов. Особенно отличился Никита, который тайком, пока Анита была в дамской комнате, купил для Мики Валенка набор механических кукол разной национальности количеством пять штук. Набор назывался «Твой гарем». Каждая кукла при заводе выкидывала два-три непристойных коленца в соответствии с собственным темпераментом, от утробно постанывающей черногривой вульгарной эфиопки Земфиры, трясущейся, будто в падучей, до голубоглазой англичанки Элизабет, изображавшей скромную, застенчивую любовь аристократки, отдающейся как бы принудительно. За модный сувенир Никита отвалил двести с лишним долларов. Всю дорогу в такси Анита его стыдила:
— Понимаю, ты не мог удержаться, о вкусах не спорят, но откуда ты знаешь, что Мике это понравится?
— Да ты что! Он обалдеет. Гарем — это же его тайная мечта.
— Мне он не показался таким примитивным. Скорее показался возвышенным, одухотворенным человеком.
— Конечно, Валенок одухотворенный, — смутился Никита. — Гарем это так, для забавы.
— Хорошо, и как ты собираешься отправить эту мечту? Почтовым вагоном?
Действительно, коробка с прелестницами была великовата, метр на полтора.
— Что-нибудь придумаю. Главное, радость доставить на Рождество. Разве нет?
