– Это было восхитительно с вашей стороны, мисс Уэст, – сказал я. – Да еще так быстро. Я даже не пытаюсь благодарить вас. Но вот что я вам скажу. Возьмите его себе. Теперь это ваша собака.
Она засмеялась и покачала головой, в то время как я открыл перед ней дверь рубки.
– Нет, не надо, но я вместо вас буду заботиться о нем. Не трудитесь спускаться сейчас. Это мое дело, и вы бы мне только мешали. Мне поможет Вада.
Я несколько удивился, когда, вернувшись к своему креслу и усевшись, почувствовал, насколько этот незначительный случай взволновал меня. Я вспомнил, что сначала у меня сильнее забилось сердце. И когда я откинулся в кресло и закурил сигару, мне ярко представилась вся необычайность этого плавания. Мисс Уэст и я толкуем о философии и искусстве на корме большого корабля посреди сверкающего моря, пока капитан Уэст мечтает о своей далекой родине; мистер Пайк и мистер Меллер несут вахту за вахтой и рявкают на матросов, а их рабы натягивают и накручивают канаты; у Поссума припадок; Энди Фэй и Муллиган Джекобс пылают неугасимой ненавистью ко всему живому; китаец с маленькими ручками готовит для всех пищу; Сёндри Байерс непрерывно давит свой живот; О’Сюлливан бредит в стальной каюте средней рубки; Чарльз Дэвис сторожит его со свайкой в руке, а Христиан Джесперсен много миль позади лежит глубоко на дне морском с привязанным к ногам мешком угля.
Глава XVII
Сегодня две недели, как мы в море. Море спокойно под облачным небом, и мы легко скользим со скоростью восьми узлов в час под легким восточным ветерком. Капитан Уэст уверен, что это северо-восточный пассатный ветер (муссон). Я узнал также, что «Эльсинора» должна сначала идти к востоку, почти до африканского берега, чтобы не быть прижатой к мысу Сан-Рок на Бразильском побережье. На этом переходе попадаются острова мыса Верде. Не удивительно, что путь от Балтиморы до Сиэтла, таким образом, определяется в восемнадцать тысяч миль.
Сегодня, поднявшись утром на палубу, я застал у штурвала грека-самоубийцу Тони. Он имел довольно разумный вид и вполне вежливо снял шапку, когда я пожелал ему доброго утра. Больные хорошо поправляются, за исключением Чарльза Дэвиса и О’Сюлливана. Этот последний все еще привязан к своей койке, и мистер Пайк заставил Дэвиса ухаживать за ним. В результате Дэвис расхаживает по палубе, приносит больному пищу и воду с кубрика и жалуется на свои обиды всем членам команды.
Вада рассказал мне сегодня странную вещь. Он, буфетчик и оба парусника собираются по вечерам в каюте повара – все они азиаты, – где и перебирают судовые сплетни. По-видимому, они ничего не упускают, и Вада все передает мне. Ну, так вот Вада сказал мне о странном поведении мистера Меллера. Они обсуждали его и вынесли порицание за его близость и фамильярность с тремя хулиганами на баке.
– Но, Вада, – сказал я, – это совсем на него не похоже. Он очень суров и даже груб со всеми матросами. Он обращается с ними, как с собаками. Ты же знаешь.
– Верно, – согласился Вада, – с другими матросами он поступает именно так. Но с этими тремя очень плохими людьми он в дружеских отношениях. Луи говорит, что место второго помощника – на юте, так же, как и первого помощника и капитана. Не пристало второму помощнику водить дружбу с матросами. Не будет от этого добра для судна. Понимаете? Луи говорит, что это безумие со стороны мистера Меллера делать такие странные вещи.
Все это заставило меня подробнее заинтересоваться этим. Оказывается, что проходимцы Кид Твист, Нози Мёрфи и Берт Райн сделались какими-то главарями на баке. Держась вместе, они установили своего рода царство террора и властвуют на баке. Весь их нью-йоркский опыт в командовании грязными скотами и хилыми уродами в их шайках теперь им пригодился. Насколько я мог понять из слов Вады, они начали с двух итальянцев в своей вахте – Гвидо Бомбини и Мике Циприани. Какими-то неизвестными способами они довели этих двух несчастных до состояния трепещущих рабов. Как-то раз, ночью, например, Берт Райн заставил Бомбини вылезти из постели и принести ему напиться.
Исаак Шанц тоже находится в их власти, хотя с ним они обращаются несколько мягче. Германа Лункенгеймера, добродушного, но тупоголового немца, эти трое сильно избили за то, что отказался выстирать грязную одежду Нози Мёрфи. Оба боцмана до смерти боятся этой клики, которая все разрастается: в нее недавно допущены бывший ковбой Стив Робертс и торговец белыми рабами Артур Дикон.
На юте я один владею этими сведениями и, должен сознаться, не знаю, что мне с ними делать. Я знаю, что мистер Пайк сказал бы мне, чтобы я занимался своими собственными делами. О мистере Меллере не может быть речи. Для капитана Уэста никакая команда вовсе не существует. И я боюсь, что мисс Уэст посмеялась бы надо мной за все мои труды. Кроме того, я понимаю, что каждый бак имеет своего буяна или кучку буянов; таким образом, это только дело бака и не касается юта. Судовая работа идет своим чередом. Единственный результат, который я замечаю, это то, что еще тяжелее становится жизнь тех несчастных людей, которые вынуждены терпеть эту тиранию.
Да! Вада сказал мне еще одно. Клика установила для себя привилегию захватывать первые куски солонины из общего котла. После них остальные разбирают остатки. Но я должен сказать, что, вопреки моим ожиданиям, питание на баке «Эльсиноры» организовано очень хорошо. Люди не на пайке. Они могут есть все, что хотят. На баке всегда стоит открытым бочонок хороших морских сухарей. Луи печет для матросов свежий хлеб три раза в неделю. Пища довольно разнообразна, хоть и не изысканна. Количество питьевой воды не ограничено. И я могу только сказать, что в хорошую погоду люди поправляются с каждым днем.
Поссум сильно болен. Он худеет с каждым днем. Я не могу даже назвать его ходячим скелетом, потому что он слишком слаб, чтобы двигаться. В эту прекрасную погоду Вада, по указаниям мисс Уэст, ежедневно выносит его в ящике на палубу и ставит под прикрытием от ветра. Она взяла на себя весь уход за щенком, и он каждую ночь спит в ее каюте. Я застал ее вчера в капитанской рубке за чтением книг из медицинской библиотеки «Эльсиноры». Она перерыла всю аптечку. Да, она – дающая жизнь, охраняющая жизнь, типичная человеческая самка. Все ее инстинкты направлены на сохранение жизни.
И все-таки – это так странно, что заставляет меня задуматься, – она не проявляет никакого сочувствия к больным и изувеченным на баке. Они для нее – скотина или хуже, чем скотина. Я полагал бы, что в качестве дающей жизнь и охраняющей жизнь она должна быть чем-то вроде Благостной, аккуратно посещающей этот кошмарный стальной лазарет в средней рубке и распределяющей кашу, дарящей солнечный свет и даже раздающей больным книги. Но для нее, как и для ее отца, эти несчастные смертные совсем не существуют.
