Какая обида, подумал я, что с этим благородным мужским ударом она не понимает глубин музыки. Когда-нибудь я попробую добиться от нее, что значат для нее Бетховен и Шопен. Она не читала «Истинного вагнериста» Шоу и никогда не слыхала «О Вагнере» Ницше. Она любит Моцарта и старого Боккерини и Леонарда Лео. Ей нравится также Шуман, особенно его лесные мелодии. И она блестяще играет его «Мотыльков». Когда я закрываю глаза, я могу поклясться, что по клавишам ударяют пальцы мужчины.
И все же я должен сознаться, что ее игра, в конце концов, нервирует меня. Меня все время завлекают ложные ожидания. Всегда кажется, что она сейчас достигнет совершенства, сверхсовершенства, и всегда она на волосок не доходит до него. Как раз, когда я подготовился к заключительной вспышке и откровению, я констатирую совершенство техники. Она холодна. Она и должна быть холодна. Или же – и эта теория заслуживает внимания! – она просто слишком здорова.
Я непременно прочитаю ей «Дочери Иродиады».
Глава XVIII
Бывало ли когда-либо подобное плавание? В это утро, выйдя на палубу, я не нашел никого у штурвала. Зрелище было потрясающее: огромная «Эльсинора», под ветром, с целыми горами парусов, на всех парусах, вплоть до бизани и триселей, скользит по сравнительно спокойному морю – и никого у штурвала, чтобы управлять ею! На юте никого не оказалось. Это была вахта мистера Пайка, и я прошел по мостику вперед, чтобы разыскать его. Он стоял у люка номер первый, давая кое-какие указания парусникам. Я подождал, пока он поднял голову и поздоровался со мной.
– Доброе утро, – ответил я. – А кто сейчас на штурвале?
– Этот сумасшедший грек Тони, – ответил он.
– Держу пари на месячное жалованье против фунта табаку, что его там нет, – сказал я.
Мистер Пайк быстро взглянул на меня.
– А кто же на руле?
– Никого, – ответил я.
Тут его охватила лихорадочная деятельность. Старческого шарканья его огромных ног как не бывало, и он понесся по палубе с такой быстротой, которой ни один человек на судне не мог бы превзойти. Он поднялся по кормовой лестнице через три ступеньки сразу и скрылся в направлении штурвала позади рубки.
Затем последовали стремительные, оглушительные приказания, и вся вахта принялась ослаблять брасы правого борта и натягивать брасы левого. Я уже знал этот маневр: мистер Пайк поворачивал через фордевинд.
Когда я шел обратно по мостику, из каюты выскочили мистер Меллер и плотник. Они, видимо, вынуждены были прервать свой завтрак, так как оба вытирали рты. Мистер Пайк подошел к уступу кормы и давал указания стоявшему внизу второму помощнику, который прошел вперед и велел плотнику стать у штурвала.
Когда «Эльсинора» сделала полный оборот, мистер Пайк заставил ее пройти обратно только что пройденное расстояние. Он опустил бинокль, с помощью которого осматривал море, и указал мне на люк, служивший входом в большую заднюю каюту внизу: трап исчез.
– Он, должно быть, захватил трап с собой, – сказал мистер Пайк.
Из рубки показался капитан Уэст. Он поздоровался, как обычно, – вежливо со мной и официально с помощником, – и прошел по мостику к штурвалу, где остановился и посмотрел в подзорную трубу. Повернувшись, он пошел обратно на корму. Затем снова приблизился к нам. Прошло не менее двух минут, прежде чем он заговорил.
– В чем дело, мистер Пайк? Человек за бортом?
– Да, сэр, – последовал ответ.
– И взял с собой лазаретный трап?
– Да, сэр. Это тот грек, который спрыгнул за борт в Балтиморе.
По-видимому, дело было недостаточно серьезно для того, чтобы капитан Уэст стал Самураем. Он закурил сигару и снова принялся ходить взад и вперед. Однако он ничего не упустил – даже исчезновения трапа.
Мистер Пайк отправил для наблюдения людей наверх, на все парусные реи, а «Эльсинора» скользила вперед по гладкому морю. Мисс Уэст поднялась наверх и глазами тоже скользила по морю, пока я рассказал ей то немногое, что знал сам. Она не проявляла никакого волнения и успокаивала меня уверениями, что такого типа самоубийцы, как Тони, почти никогда не погибают.
– Их безумие как будто овладевает ими всегда в хорошую погоду или при благоприятных обстоятельствах, – улыбаясь сказала она, – когда можно спустить шлюпку или вблизи имеется буксир.
Через час мистер Пайк снова повернул «Эльсинору» и взял тот курс, которым она должна была идти, когда грек бросился за борт. Капитан Уэст все еще прогуливался и курил, а мисс Уэст наскоро сбежала вниз, чтобы отдать Ваде распоряжения относительно Поссума. К штурвалу поставили Энди Фэя, а плотник пошел заканчивать свой завтрак.
Все они казались мне бесчувственными. Никто особенно не беспокоился о человеке, находившемся за бортом, где-то среди этого пустынного океана. Но все же я вынужден был признать, что все возможное было сделано для его спасения. Я немного поговорил с мистером Пайком, и мне показалось, что он огорчен больше всех. Он не любил, чтобы работа на судне нарушалась таким образом.
Настроение мистера Меллера было иным.
– У нас и так довольно мало рабочих рук, – сказал он мне, присоединившись к нам на корме. – Мы не можем позволить себе лишиться его, даже если он сумасшедший. Он нужен нам. Большую часть времени он – хороший матрос.
В это время с реи послышался сигнал. Мальтийский кокни первый увидел в море человека и крикнул об этом вниз. Старший помощник, смотревший в бинокль, внезапно опустил его, с недоумевающим видом протер глаза и снова стал смотреть. В это время мисс Уэст, смотревшая в другой бинокль, вскрикнула от удивления и расхохоталась.
– Что там, мисс Уэст? – спросил ее помощник капитана.
– Он не в воде. Он плывет стоймя.
Мистер Пайк утвердительно кивнул.
– Он стоит на трапе, – сказал он. – Я об этом совсем позабыл. Он сначала надул меня. Я не могу этого понять. – Он повернулся ко второму помощнику. – Мистер Меллер, спустите большую шлюпку и наберите какую-нибудь команду, пока я управлюсь с грот-реей. Я сам пойду в шлюпке. Наберите таких, которые умеют грести.
– Вы тоже отправляйтесь с ними, – сказала мне мисс Уэст. – Это даст вам возможность посмотреть со стороны на «Эльсинору» под парусами.
Мистер Пайк кивнул мне в знак согласия, я спустился в шлюпку и сел рядом с ним у руля, которым он правил в то время, как полдюжины матросов гребли к самоубийце, так сверхъестественно стоявшему на поверхности моря. На первом весле сидел мальтийский кокни, а среди остальных пяти находился матрос, имя которого я узнал только недавно – Дитман Олансен, норвежец. «Хороший моряк», сказал мне мистер Меллер, в вахте которого он числился, хороший моряк, но «с сюрпризами». На мои расспросы мистер Меллер объяснил, что этот человек мог прийти в безумную ярость от малейшего пустяка, который невозможно было предвидеть. Насколько я мог понять, Дитман Олансен был припадочный особого типа. А между тем, наблюдая за тем, как он равномерно греб с каким-то телячьим выражением больших бледно-голубых глаз, я думал, что это последний человек, о котором можно было сказать, что у него бывают припадки.
