— Поросеночка зажарили? — спросил папа.
— Нет… Завтра уж…
— А я просил — сегодня.
— Завтра непременно зажарим…
— С кашей! Побольше масла… Чтобы зарумянилась кожа, подсохла немного…
— Он, папа, маленький очень. Лучше бы дать ему пожить, чтобы вырос побольше. А то мало у него мяса… — попробовал я спасти Хаврюшу.
— Маленький вкуснее. Ничего ты не понимаешь…
Я вздохнул и ушел в детскую. Не спасешь Хаврюшу… Увидал под своей кроватью корзинку, в которой спал несколько раз Хаврюша, и так мне сделалось жалко, что слезки выступили на глазах.
— Ах, папка! Злой ты какой! Тебе бы только съесть Хаврюшу, — сказал я и очень рассердился на папу.
После обеда, когда папа лег спать, Володя стал звать маму гулять.
— Гуляй один.
— Я с тобой хочу…
— Куда же мы пойдем?
— Так, по улицам…
— Не хочется, голубчик.
— Пойдем со мной, — предложила бабушка.
— А ты куда?
— К вечерне…
— А мама?
— Я останусь дома.
— А кухарка? Она пойдет куда-нибудь?
— А зачем тебе это знать?
— Надо.
Какой глупенький Володя. Зачем было спрашивать про кухарку?.. Догадаются вот.
Володя ушел с бабушкой, а я остался… И кухарка куда-то ушла, да беда была в том, что чулан был заперт на замок, а ключ был у мамы. Постоял около чулана, послушал и позвал Хаврюшу. Услыхал. Хрюкает… Миленький! Экая досада! Так бы сломал дверь и выпустил Хаврюшу!.. Взял я палочку, всунул ее в дверь, поискал ею Хаврюшу. Да что толку? Проклятая дверь! Стукнул в нее каблуком. Что-то упало с полки в чулан… Убежал. А время шло и шло… В столовой уже приготовляли стол к чаю. Папа проснулся и умывался, плескаясь водой… Вернулась бабушка с Володей…
— Ну что? — шепотом спросил у меня Володя.
— Не удалось.
— Эх, ты!..
— Заперт чулан, а ключ у мамы…
— Утащил бы! — сказал Володя.
— Ай-ай… Разве можно?..
— Сказал бы, что я… Меня нельзя розгами: я — маленький…
Напились чаю. Стало темнеть на улице, и все меньше оставалось жить на свете нашему Хаврюше. Как только пробьют часы, у меня вздрогнет сердце, потому что еще пришел час хаврюшиной жизни. Принесли зажженную лампу. Велели уходить в детскую… Папа сел заниматься и запретил ходить взад и вперед по комнатам. Пошел дождик. На двор больше не пустили. Мы сидели с Володей в детской и смотрели на двор… Нам было очень скучно и хотелось плакать. А дождик все шумел по крышам и ручейками сбегал по окошку. Опять пробили проклятые часы…
— Ложитесь! — сказала бабушка.
— Не хочется…
— Как это не хочется? Девять пробило… Я вот позову отца… Идите прощаться с родителями.
Пошли прощаться с папой и мамой. Хотел я еще последний раз попросить папу о Хаврюше, но папа писал, и у него было очень сердитое лицо. Так я и не решился. Когда мы прощались с мамой, я подтолкнул Володю локтем, чтобы он начал разговор.
— Ну, ложитесь с Богом! — сказала мама, поцеловавши нас обоих.
Мы не уходили.
— Ну, идите!
— Мамочка! Позволь проститься с Хаврюшей!..
— Вот придумали.
— Ведь завтра уж… не увидимся с ним…
— Никогда не увидимся! — сказал я, заплакал и убежал…
Не пустили проститься с Хаврюшей. Мы разделись, но очень долго не спали. Мы все слушали, как шумит дождик по крыше, как со звоном вода стекает по сточным трубам и как папа считает на счетах… Лампадка горела в углу перед Богом, и на потолке был светлый кружочек от нее…
— Спишь? — спросил Володя.
— Нет, а ты?
— И я — нет…
— Я знаю, про что ты думаешь.
— Про что?
— Про Хаврюшу.
— Да. А ты?
— И я тоже.
Мы замолчали. Потом Володя присел на кровати и спросил:
— А что, Бог может спасти Хаврюшу, если Ему помолиться хорошенько?
— Наверно, может…
— Ведь Бог все может? Бабушка говорит, что Он все может сделать, что угодно…
— Да, если захочет…
— Давай — попросим! — сказал Володя.
— Давай!..
Мы присели на кровать и стали молиться и просить, но не вслух, а про себя. Я уже кончил, а Володя все молился и шептал что-то. Потом мы опять долго молчали. Я все думал, как может Бог спасти Хаврюшу, если ключ от чулана у мамы, — как вдруг Володя сел в кроватке и спросил:
— А у Хаврюши есть душа?
— Не знаю…
— Наверно, есть…
И опять лег… И опять мы молчали… Еще раз громко пробили часы, — опять мне стало так жалко Хаврюшу, что я ткнулся лицом в подушку и потихоньку заплакал. И больше я уже не слыхал, как бьют часы. Верно, уснул…
Утром я проснулся первый. Был яркий такой солнечный день. Дождик хорошо вымыл двор, дома, камешки, листочки на деревьях за забором. Все было светлое, чистое, веселое такое. В церкви звонили к ранней обедне, и где-то кудахтала курица. «Верно, снеслась курица», — подумал я и вдруг вспомнил про Хаврюшу… И мне стало страшно думать про Хаврюшу и захотелось, чтобы Володя не спал.
— Володя, курица кудахчет как на дворе! Слышишь?
Володя не просыпался. Тогда я подбежал к нему и потрогал его за ногу, которая выставилась из-под одеяла. Володя поджал ногу, но все-таки не проснулся. Тогда я сердито дернул его за руку и громко сказал:
— Спи, спи! А Хаврюшу зарезали…
Володя раскрыл глаза и зажмурился от свету.
— Чего спишь? Проспали Хаврюшу-то.
Тогда Володя заморгал глазами, сел в постели и начал чесать себе обеими руками затылок. Я еще раз сказал то же самое — и тогда Володя спрыгнул с кровати и начал быстро надевать чулочки. Мы кое-как оделись, не застегнули даже башмаков и потихоньку вышли из детской. Было тихо в комнатах, только в столовой кухарка брячала чайной посудой… Мы подошли к двери в кухню и остановились. Страшно было нам войти в кухню.
— Иди!
— Иди ты вперед!
— Боюсь.
— И я.
— Думаешь, убили?
— Наверно…
— А может быть, Бог спас… — сказал Володя, перекрестился и приоткрыл дверь в кухню.
— Казнили! — сказал он и быстро затворил дверь.
— Там?
— На столе…
— Мертвый?
— Мертвый…
Меня тянуло пойти в кухню и посмотреть на мертвого Хаврюшу, но было страшно туда идти.
— Что вы тут толчетесь? — спросила кухарка, проходя в кухню.
— Закололи? Да?
— Закололи, голубчики… До смерти жалко и самой-то мне… Поглядите! Тепленький еще…
Кухарка ушла.
— Иди посмотри!..
— Не хочу…
— И я…
— A-а, слезки…
— А у самого-то?..
Мы разошлись в разные стороны и перестали говорить про Хаврюшу. Но мы не переставали думать о нем — и оба были невеселые. Не хотелось идти на двор играть, не хотелось пить чай с хлебом и здороваться с папой и мамой…
— Пегасик! Нет у нас Хаврюши, убили его! — жаловался я Пегасу, когда он, грустный, пришел к нам в детскую. Пегас опустил хвост и голову. Я обнял его за шею и поцеловал в морду… Пегас лизнул меня, встал посреди комнаты и задумался. Потом он покружился на месте, лег и вздохнул, положив морду на передние лапы. Тянулся день, длинный и скучный, и опять били проклятые часы… «Дон, дон, дон». Три часа… Вчера, когда часы били три раза, Хаврюша был еще жив, а теперь нет его… И завтра будет бить три часа, и послезавтра, и всегда… всегда. А Хаврюши никогда не будет на свете…
Пришел папа со службы. Позвали обедать.
— Не хочется, мамочка…
— А мы не пойдем! — хмуро сказал Володя.
— Папа сердится… Идите!..
— Ну, останетесь без обеда… А сегодня поросеночек с кашей.
— И не надо, ешь сама!
— И малина со сливками.
— Не надо.
Мы не пошли обедать… Мы боялись увидеть жареного Хаврюшу с распоротым брюшком, набитым кашей… Мы вылезли через окошко на двор и там около сарая плакали о Хаврюше. Когда все кончилось, мы пошли домой через кухню. Лучше бы не ходить!..
Кухарка мыла посуду, а Пегас жадно ел косточки, так что они трещали у него на зубах… Сперва я не догадался, что ест Пегас, но когда увидел Хаврюшин хвостик, то понял…
— Скверный ты пес, гадкий! Володя! Он ест Хаврюшу… Все вы гадкие, все, и ты, кухарка!
— А мне, думаешь, самой не жалко?
— Скажешь — не ела?
— Ела… Чего уж… А как жарила, так поплакала…
Пегас подошел ко мне и замахал хвостом, но я пнул его ногой:
— Пшел!.. Хаврюша любил тебя, а ты… Ах, ты, негодный пес!..
— Только папаша и кушали… Мамаша не могли… А бабушка и поела бы, да зубов нет.
— Все вы гадкие! Не люблю вас! — закричал я и убежал опять на двор.
Пришел Володя.
— Вот бабушка говорила, что Бог все может… А Хаврюши нет на свете…
Вечером, когда бабушка пришла укладывать Володю, — он сказал ей:
— Наврала ты, бабушка.
— Чего я тебе наврала?
— А про Бога-то?.. Говорила, что Он может…
— Ну?
Володя рассказал, как мы молились и просили Бога спасти Хаврюшу. Бабушка рассердилась и сказала:
