исторический труд, а риторическое рассуждение (декламация)[286], напоминающее как по стилю, так и по содержанию юношеские произведения Плутарха, прежде всего – рассуждение «Об удаче римлян»[287] и декламации Элия Аристида[288].
Выше мы разбирали содержание этого рассуждения и основные его идейные установки. Что же представляет оно с точки зрения риторики? В самом начале, говоря о битве при Херонее, Павсаний рассказывает (I, 18, 8) о том, что Исократ, которому было в то время 98 лет, получив известие о поражении при Херонее, от горя добровольно лишил себя жизни (ἐλευθερώτατον… ἀλγήσας ἐτελεύτησεν). Эффектная история должна сразу заинтересовать слушателя. Весьма броской является характеристика Филиппа (VIII, 7, 5–8), о которой мы говорили выше. Начинается она с обращения к слушателю (в других местах у Павсания таких обращений не встречается): Φίλιππον… μὲν πείθοιτο ἄν τις… ἐπιδείξασθαι… δὲ οὐκ ἄν τις φρονῶν (всякий может согласиться, что Филипп показал… и т. д., но никто из мыслящих людей не назовет его…). Вслед за этой характеристикой следует целая галерея диадохов, которым противопоставляются три эллина: Олимпиодор (I, 25, 2; I, 26, 1–3), Арат и Филопемен. Здесь опять-таки ясно видны черты устной речи. Каждому дается краткая и легко запоминающаяся характеристика. Олимпиодор «завоевал славу величием того, что он сделал и не в меньшей степени тем, когда он это сделал (καὶ οὐχ ἥκιστα τῶι καιρῶι), ибо он возбудил присутствие духа в людях, постоянно терпевших поражение и из-за этого не надеявшихся ни на что хорошее в будущем» (I, 25, 2). Арат (II, 8, 1) из эллинов, живших в его время, сделал больше всего (μέγιστα Ἑλλήνων ἐργασαμένου τῶν ἐφ' αὑτοῦ). Наконец, Филопемен был человеком, после которого Эллада перестала рождать мужей (VIII, 52, 1), последним из тех, чьи подвиги были совершены в интересах Эллады в целом (VIII, 52, 1–2). По словам Павсания (VIII, 49, 1), эллины сохраняют о нем воспоминания οὐκ ἥκιστα ἀλλὰ καὶ μάλιστα (не только не худшие, но самые лучшие – выражение заимствовано у Геродота). У Павсания Филопемен назван последним из защитников Эллады. Плутарх дважды сообщает, что римляне (Plut. Philopoem. 1, 7; Arat. 24, 2) называют его «последним из эллинов» (ἔσχατος τῶν Ἑλλήνων). На этом совпадения между Павсанием и Плутархом не заканчиваются: рассказ Плутарха (Philopoem. 1–2) почти дословно совпадает с тем, что говорится у Павсания (VIII, 49, 1–3). Интересно, что, заканчивая ту часть повествования, которая совпадает с Павсанием, Плутарх замечает (Philopoem. 2, 6): «Вот что рассказывают о Филопемене в школах» (ἐν ταῖς σχολαῖς περὶ τοῦ Φιλοποίμενος λέγεται). Это замечание можно истолковать только следующим образом: жизнь «последнего из эллинов» была, безусловно, распространенной темой для учебных декламаций у греческих риторов. Именно отсюда и почерпнули как Плутарх, так и Павсаний сведения о том, что учителя Филопемена (Мегалофан и Экдем) стремились к тому, чтобы изучение философии сделало из него человека, полезного для всей Эллады, а сам он старался во всем подражать Эпаминонду. По всем законам риторики оформлена концовка рассуждения (VII, 17, 1–4): Эллада пришла в полный упадок. Аргос, достигший наивысшего могущества во времена тех, кого называют героями, давно лишился милости судьбы (ἐπέλιπε τò ἐκ τῆς τύχης εὐμενές); народ Аттики, воспрянувший после Пелопоннесской войны и чумы, был раздавлен Македонией. Обрушился как молния (κατέσκηψε) из Македонии на беотийские Фивы гнев Александра. Эпаминонд и война с ахейцами принесли гибель Спарте. Далее следует великолепная фраза об Ахейском союзе: «Когда же с трудом, словно побег от дерева, изуродованного и почти засохшего, поднялся [ἀνεβλάστησεν – распустился, расцвел как дерево] из Эллады Ахейский союз [ὅτε δὲ καὶ μόγις, ἅτε ἐκ δένδρου λελωβημένου καὶ αὔου τὰ πλείονα, ἀνεβλάστησεν ἐκ τῆς Ἑλλάδος τò Ἀχαϊκόν], его в то время, когда он еще рос [ἔτι αὐξανόμενον], погубила подлость военачальников» (VII, 17, 2). И наконец, финал: Нерон вернул эллинам свободу, но они не смогли ею воспользоваться, так как Веспасиан вновь велел им подчиняться Риму, «сказав, что Эллины отвыкли от свободы» (ἀπομεμαθηκέναι φήσας τὴν ἐλευθερίαν τò Ἑλληνικόν).
Отметим еще один характерный для риторического рассуждения момент. Упомянув о Нероне, Павсаний замечает: «Размышляя об этом поступке Нерона, я был поражен тем, насколько справедливо сказал Платон, сын Аристона, что преступления, своей величиной и дерзновенностью превосходящие обычные, свойственны не заурядным людям, но благородной душе, испорченной нелепым воспитанием». Это не цитата, а довольно точный пересказ платоновского текста (Resp. VI, 491e; сравн. Crito. 448; Gorg. 526a; Hipp. Min. 375e), содержащего мысль, надо полагать, довольно популярную во времена Павсания и, между прочим, весьма привлекавшую Плутарха (см.: Demetr. I, 7, 889c, а также: C.Marc. I, 3). Обращение к авторитету Платона в случае с Нероном закономерно: несмотря на то что Нерон вошел в историю как личность, во всех отношениях одиозная, в греческой литературе встречаются неоднократно апологетические высказывания в его адрес. Филострат (Vit. Apoll. 5, 41) говорит, что Нерон, даровав Элладе свободу, оказался мудрее самого себя. Плутарх неоднократно (Flamin. 12, 13, 376c; De E ap. Delph. 385b) вспоминает об этом шаге, а в трактате «О том, почему божество медлит с воздаянием» (De sera numinis vindicta. 32, 567e – f) говорит, что за это ему следует облегчить загробные кары. Подобным же образом поступает и Павсаний, ссылаясь, для того чтобы сказать что-то в защиту Нерона, на удачно подходящую по смыслу мысль Платона, которой он в своей парафразе придает афористический характер. У Платона это длинное рассуждение – целых три предложения, у Павсания – всего лишь одна очень простая с точки зрения грамматики и эффектная фраза, которой оратор, перед тем, как закончить рассуждение, в последний раз напоминает слушателям о своей эрудиции.
Надо полагать, что реконструированная нами декламация[289], которой можно дать условное название «О том, как Эллада потеряла свое величие», есть не что иное, как юношеское произведение Павсания, которое он впоследствии включил в свой труд, почти не подвергнув обработке.
Глава третья
Павсаний и его предшественники
§ 1. Эллинистические периэгеты
Павсания в литературе, как правило, называют периэгетом (ὁ περιηγητής), однако утверждать, что периэгетом считал Павсаний себя сам, нет ни малейших оснований. Закономерным поэтому будет вопрос: к какому жанру относил свой труд автор. Ввиду того, что никаких замечаний по этому поводу в тексте «Описания Эллады» нет, а тех писателей, которых называли периэгетами[290] в Античности, он вообще не упоминает, для того, чтобы ответить на поставленный выше вопрос, остается один путь: сначала выяснить, что представляет собой приэгеза
