– Странно, с чего вдруг вода так поднялась?
– Может, дожди в верховьях идут?
Углубились в лес. Опять опостылевшее петляние. Едешь, наклоняясь к самой гриве. Наконец плотные стены елок расступились, и мы выехали на поляну, в центре которой росла ветвистая береза.
– Господи, помилуй! – вскрикнул Кубин, крестясь.
На ветке, почти рядом со стволом, спиной к нам, висел человек. На краю поляны пасся конь. Мы подъехали ближе и посмотрели на повешенного.
– Вот и ответ на вопрос!
Это был Григорий Лисин, по прозвищу Кутерьма. Вот так, легенда в этой части правдива. Предатель все-таки он. Кубин смотрел на Кутерьму и что-то бормотал, потом сплюнул и сказал:
– Посмотри. Вон там, на груди.
Я присмотрелся и увидел деревянную бляху на кожаной веревке. Вот, блин, это ж пайцза! Ошарашенно повернулся к Кубину:
– Власыч, насколько я знаю, пайцзу давали только лояльным. Что же он такого сделал, что ему выделили эту деревяшку?
– Плевать, что он там сделал, – и Кубин опять сплюнул. – Повесили или сам повесился? В ад ему, иуде, и дорога.
Он спрыгнул и направился к коню Кутерьмы. Я подъехал и сорвал деревянную бляху с висельника. Вгляделся в написанное – сверху вниз шла замысловатая вязь. Хм, с монгольской письменностью я не знаком. Да и на пайцзе было написано не по-монгольски. Это, скорей, на арабский похоже. Кубин привязал поводья к седлу и обернулся:
– Поехали, Володя.
Глава 10
– Как тяжело… и досадно.
– Что? – не понял Кубин. – Что досадно?
– То, что целый тумен смог затеряться в квадрате пятьдесят на пятьдесят километров.
– Предательство! – словно выплюнул дед Матвей. И мы опять едем молча.
На окраину леса вышли как-то неожиданно. Вид горящего города удручал. Не сберегли…
Вышедшая из берегов река залила половину поля, и хорошо, что залила. Еще чуть, и высохшая трава вспыхнула бы, а там недалеко и до лесного пожара. Насмотрелся я на них в своем времени. Из леса мы вышли ближе к реке, метров на триста от того места, где оставили троих китежан. Сейчас там горели костры. Вокруг них толпились больше двух десятков ратников. Нам навстречу поднялся Садов и, виновато опустив голову, сказал:
– Простите меня, бояре, за слабость мою.
– Ничего, Тимофей Дмитриевич, мы все понимаем. Горе-то общее…
Я показал на людей, толпившихся у костров:
– Откуда они?
Садов, прокашлявшись, махнул рукой в сторону дороги:
– Я как в себя-то пришел, сначала опять к граду кинулся, но вижу, не спасти там никого. Потом поскакал к крепостнице. А там… – он сглотнул. – А там… все вои побиты лежат, как будто со спины им ударили. Ворота даже не сорваны, а просто открыты. Я стал кричать, звать: «Есть кто живой?» Вот откликнулись… Они мне рассказали, что поганые от города ударили. Потом и по дороге тьма нагрянула. Как будто кто путь им указал…
Ратники, толпившиеся рядом, согласно закивали:
– Как есть правда.
– Тихо от города пришли и ударили.
– Попадись мне этот иуда! – заскрипел зубами Садов. – Голыми руками удавлю.
– Удавился сам, иуда этот.
Все чуть ли не одновременно выдохнули:
– Кто?!
– Лисин Григорий.
Все уставились на Кубина.
– Кутерьма?
– Не может быть!
– Он же славным боярином был.
Я оглядел всех и сказал:
– Может. Видели мы его. Он тут недалеко на березе висит.
– Совесть иуду заела, – добавил Матвей Власович. – Сам повесился.
Садов сплюнул:
– Жаль, не попался он мне. Пусть теперь в аду горит вечно.
Потом, помолчав, спросил:
– Что же теперь делать нам?
Мы с Кубиным переглянулись.
– Есть у нас только одно дело, – сказал я. – Поганых бить.
Ратники загудели:
– Да где теперь их искать-то?
– Мало нас.
– Луков нет. Лошадей…
Я поднял руку, прерывая гомон:
– Знаю, нас мало. Но есть еще князь и его полк. Он к Большим Ключам шел. Вот туда и пойдем. Тут недалеко отроки лагерем стоят. Там найдется все. И луки, и сабли. Лошади тоже есть. На всех хватит.
Сборы были недолгими. Быстро затушили костры, и, собрав и навьючив все на лошадей, ратники повернулись в сторону города. Все как один поклонились.
– Прости нас, батюшка Китеж. Не уберегли мы тебя.
И, перекрестившись, поднялись в седла. Первым в лес въехал Кубин, я за ним. Колонну замыкал Садов.
– …ванович!
– А? – встрепенулся я. – Что?
Надо ж, задремал, и это сидя на лошади, которая совсем не стоит, а движется, хоть и медленно. Видно, совсем освоился. Или устал, как ломовая лошадь. Немудрено. После ранения, хоть и быстрого выздоровления, тело все равно еще было слабое. Требовался отдых. А когда отдыхать, когда такое творится? Впечатлений от увиденного хватило за глаза. Настроение подавленное. У всех. Только молодые парни рвались в бой. Если б не мы, то они рванули бы искать монгольское войско сами. Еле их уговорили не пороть горячку. Причем убеждал больше Садов.
После прибытия в лагерь отроки, узнав о том, что произошло, сразу заявили: «Надо мстить!» И, несмотря на вечер, решили побыстрей добраться до лагеря основного полка у Больших Ключей. Довольно долго шли быстрой рысью. Потом, когда осталось пройти несколько верст, поехали медленно, давая отдохнуть лошадям, ну, и самим заодно. Мерное покачивание и однообразный глухой стук копыт меня и сморили.
Потер лицо и посмотрел на Кубина. Он хмыкнул:
– Заснул, что ль?
– Ага, устал. Что случилось?
Дед Матвей поднял руку, останавливаясь. Потом заставил всех замолчать и прислушался.
– Нет, не показалось. Кто-то скачет.
Я посмотрел вперед. Точно – далеко, среди маленьких березок мелькал всадник.
– Ну и слух у тебя, Матвей Власович.
– Жизнь заставила, – ответил он, вглядываясь в подлесок. – Научишься и ты. Внимание!
Все сразу подобрались, взяли на руку щиты и стали внимательно осматриваться по сторонам.
– Один всадник, – определил Кубин. – Во весь опор несется, будто гонится за ним кто. Странно.
Мы внимательно смотрели вперед. Я на всякий случай снял крышку с тула и приготовился выхватить лук или пистолет, смотря что понадобится. Топот приблизился, и из-за кустов вылетел всадник.
– Да это ж Третей!
Третей, один из четверых дозорных, весь взъерошенный и бледный, резко осадил коня и, показывая дрожащей рукой назад, сказал, заикаясь:
– Т-т-там, на-на-на п-п-п-поле н-н-н-наших побили.
– Что-о-о?!
Взревев, мы тут же рванули вперед. Бешеная скачка закончилась у края поля. Кони резко остановились, и мы чуть не вылетели из седел. Картина того, что я увидел, ввергнула меня в ступор.
– Господи, помилуй!
Я бродил среди тел. Вглядывался в лица, узнавая многих. Не верилось. Не хотелось верить глазам. Все погибли. Весь большой полк. Почти все тела утыканы стрелами. Все в стрелах. Только из земли торчит столько, что хватило бы и сотой доли на всех. Убитых пиками и с рублеными ранами тоже хватало. Бродил и смотрел на все это. Как так вышло? Их же побили, как младенцев. Многие без брони. Ратников в кольчугах – считаные десятки. Как такое могло произойти? Не выставили дозор? А может, опять предательство? Но кто?
Господи!
Ноги стали ватными. Вот боярин Карпов с рассеченной грудью, тот, что спорил со мной на совете. Вот Егор Бусин, ратник-великан, он кроме десятка стрел в теле имел колотую рану. Я остановился у незнакомого ратника, пронзенного копьем. На кузнеца Тютю похож. Не мог оторвать взгляд от его остекленевших глаз. Молодой… был…
Я зашел почти в середину лагеря, превратившегося в большое кладбище. Еще одно Буево поле. Ноги подогнулись. Хотелось завыть.
Меня трясло. Нет, это трясли за плечо и что-то говорили, но я не слышал. Голова мотанулась от удара, и слух прорезало:
– …ди в себя. Черт возьми!
– Как же так?
– Не знаю, – скрипнул зубами Кубин. – Ну что, пришел в себя?
– Пришел. Что теперь делать, а? Их же всех…
– Не всех. Ополчения нет. Пойдем отсюда. Вон в той роще наши собрались. Там и подумаем, что делать.
В себя пришел на небольшой поляне, отделенной от поля густыми кустами. Здесь уже запалили костры. Мы остановились у одного.
– Садись, Володя.
Кубин присел рядом. Выглядел он, наверное, не лучше меня. Окаменевшее, хмурое лицо, в глазах глубокая скорбь. Я так не могу. Еще чуть, и крыша съедет. Как он еще держится?
– Вижу, прийти в себя не можешь. Понимаю.
Дед Матвей смотрел на огонь и ежился, как будто мерз.
– Страшная картина.
Кубин перевел взгляд на меня и продолжил:
– Странно. Когда сам сражаешься и столько крови видишь и товарищей убитых, воспринимаешь все не так. Я сам в первый раз, так же как и ты… Эх, водки бы… много.
Я, смотря на огонь, спросил:
– Власыч, как ты думаешь, что произошло? Кто опять предал?
