Даже не знаю, что и ответить…
– Я в кино иду, дедушка. Родители меня там ждут…
– В кино? Так поздно? Что делается в этом городе! Конец света! А пойдем-ка к твоим родителям!
Черт! Ну вот что с таким делать? И обижать не хочется. Формально он прав – нечего шпане болтаться по улицам в позднее время. И тем более в кино ходить на «взрослые» сеансы.
– Вы же в другую сторону шли, – пытаюсь как-то я отмазаться. – Вас, наверное, где-то ждут. Беспокоятся…
– Никто меня не ждет, мальчик. А вот твоим родителям мне есть что сказать. По поводу воспитания подрастающего поколения. Пойдем-пойдем!
Вот встрял-то! Отчего-то моя симпатия к «милому дедушке» стала стремительно улетучиваться.
– В наше время детворе было не до кино, – продолжал занудствовать старый морализатор, уже следуя за мной в сторону кинотеатра, – я с двенадцати лет работал на заводе, помогал деньгами своей семье…
– Мне семь всего, – буркнул я, лихорадочно придумывая выход из этой дурацкой ситуации, – я только в первый класс пошел… в сентябре…
– Семь лет! А он уже один по ночам ходит. Определенно, мне есть о чем поговорить с твоей матерью!
– Дедушка! А вон мои папа и мама, впереди. Видите? Эй, мама!
С этими словами делаю несколько мелких шажков назад и за спину старичку, который, приложив руку ко лбу, пытается высмотреть впереди несуществующих родителей.
– Не вижу. Где? Мальчик. Мальчик!
А «мальчика» уже и след простыл. Только верхушки кустов приветливо колыхнулись в ответ пожилому герою трудового фронта.
– Мальчик!!! – донеслось мне в спину.
Ушла добыча! Испортил вечер пенсионеру. Нет совести у этой молодежи. Вот в наше время…
Но меня сейчас больше беспокоило, где мой новый американский дружок.
И… что там в кино сегодня показывают?
– Хай! Витьйок! Добрый вечь-ер!
Э! Он чего? Обниматься, что ли, собрался?
Ну да! Обозначает свои «обнимашки», похлопывая меня по спине. Ра-адуется, Маугли…
– Ричард! Йоу! Стоп. У нас так не принято… симпатию свою демонстрировать… ПОКА еще не принято. Лапу давай. Петушка! Во-от. Вот так у нас нормальные люди приветствуют друг друга. Те, которые сурьезные.
– Оу! Я знаю. Just… Sorry… Просто я ри… ално рад. Здесь мало… кто меня… как это… при-зна-йот. Близко. Я понимать. Амер-рика – соперник. Но я – не Пентагон. Я – Ричард Донахью. Друг твоя страна…
– Да понял я, понял. Не бери в голову. Обнимайся, если нравится. Самая большая роскошь на свете – это роскошь человеческого общения.
– Great! Ты уже читать Экзюпери? Здорово! Ты есть очень… как это по-русски… развит-тый ребь-йонок. Не по годам. Инть-ересный.
– Заруби, Ричард, на носу. Советские дети – все очень развитые. Не по годам. Заруби и передай своим в центр. Это наше тайное оружие. Наша секретная фишка!
– Оу! Шутка? Я понимать. Ха-ха. Я передать. Ха-ха. Я уже знать – КГБ думать, каждый амерь-иканец – работать в Си-А-Эй. Я не обижаться. Мне нравится… здесь. Хороши люди. Нет злость.
Да уж, хорошие. Один только старичок с тростью и в круглых очках чего стоит. И ведь плохим-то его тоже не назовешь! Занудным разве что…
Упс! Вспомни черта! А вот и мой пожилой спутник. Мелко семеня ногами, быстро движется к небольшой очереди возле кассы. Пристально высматривает кого-то в толпе. Давайте угадаем – кого?
– Люди, говоришь, хорошие? – Я как бы невзначай смещаюсь так, чтобы между мной и кассами оказался американец. – Слушай, Ричард, а расскажи мне… про хороших людей. Ну, кто тебе здесь нравится?
– А кино? Вить-йок. Опоздать.
– Да бог с ним, с кино! Видел я уже этого Фантомаса. Причем… совсем недавно. Дурацкий фильм. Вон кафешка на углу. Давай по мороженому, угощаешь?
– Of course… конечно!
Старые добрые советские кафешки!
Первое, что всегда поражает, – это густой запах ванили и сдобы. Такого запаха не создашь освежителями и дезодорантами. Так пахнут настоящие, без примесей и добавок, истинные лакомства. И здесь таким запахом пропитано все. И больше всего, кажется, сама продавщица. Согласен, в те времена маловато было эффектных и молодых сотрудниц модельного ряда. Вернее, вообще их не было. Феи сливок и мороженого всегда были под стать продаваемому продукту – пышные, белые и объемные.
А цены! Господи, какие тут смешные цены! Сдоба по шесть копеек – огромные душистые облака запеченного теста. Молочный коктейль – семь копеек – не оторвешься, пока трубочка не станет с хрипом тянуть воздух. Вазочки со сбитыми сливками, шоколадные бруски пастилы, какие-то розочки, прянички, пышечки… брр! И все – копейки, копейки, копейки…
– Трудно тебе будет здесь разориться, – задумчиво говорю я Ричарду, стоя у витрины. – Вот скажи, у вас бывает мороженое… мм… за десять центов?
– Десять? Ноу! Самое меньшее… Quarter… двадцать пь-ять… Бат… сорри… Но… невкусный… одна вода. Наполнитель. Usually… обычно… пятьдесят. И больше.
– Жуть. Как вы там вообще живете?
– Пух-нем… с… го-ло-духа.
– Нахватался уже где-то, фольклорист. Знавал я одного американского журналиста, который ни черта не понимал в России, зато всюду вставлял русские поговорки. В основном – не к месту…
– О! Я его знаю?
– Не думаю. Нам, пожалуйста, вот это, это и вон то. И две чашечки кофе. А, ну и два коктейля, будьте добры. Ричард, забирай.
Официантов сервис не предусматривал, поэтому все угощения пришлось перетаскивать самим. Мы расположились за круглым тяжелым столиком у окна с видом на кинотеатр и верхний участок Таврической лестницы. Старичка уже видно не было.
– Так что там насчет хороших людей, Ричард? – спросил я в перерыве между всасываниями коктейля через трубочку. – Много их у нас?
– Очь-ень. Можно сказать… всь-е.
– Я и не сомневался. А все же кто больше всего тебе понравился? – не унимался я. И даже уточнил по-английски: – Who do you guess is most attractive?
Неожиданно Ричард покраснел. Кто бы мог подумать! Если он артист, то артист гениальный.
– Well… I can't… Это есть… интимно…
– Нет-нет, Ричард! – слегка всполошился я. – Я не имею в виду твои симпатические интересы к противоположному полу. Нет! Кого ты просто уважаешь? Респект?
– А! I don't quite understand correctly. Sorry[22]. Ну, ваш мэр, как это… чиф гоу-рис-пол-коум… Паул Стен-коу-вой. Гур-лень Володья, ком-со-моул. Эндрю За-ха-роув…
Ричард перечислил с пару десятков имен и фамилий, так или иначе связанных с руководством города. Странно, Михалыча среди них не было.
– …Галь-я Мар-тьи-нэн-ко… вери бьютефул экти-вист… Стэпа-ан Гришь-коу… бэйлиф…
– Стоп-стоп-стоп! Кого ты назвал? Гришко? Бэйлиф?
– Йеа! Это мой… как это… бодига-ард… охраня-йет… над-смат-ри-ва-йет… КГБ-officer. Чудь-есный чело-вьек. Делать добрый работа…
Нормально?
Гришко шифруется что есть мочи, землю роет голубыми тапками, а его давно срисовали и просто считают телохранителем. Как неизбежное зло. Да что там! Неизбежное добро. Он, оказывается, «чудь-есный чело-вьек»! И «делать добрый работа». Прикол! Хотя, собственно, чему тут удивляться? Ну не выглядит Гришко высоким профессионалом, как ни крути.
– И он тоже хороший? Гришко?
– Конечно! Смешной только… чуть-чуть. Очень старается. Но ведь это хорошо? Маслом кашу… не испачкать?
– Почти… А Михалыч? – не выдержав, прерываю я перечень высоких номенклатурных работников. – Он какой человек?
– Мик-калыч? О! Очень добрый СЕРВЕНС. Только… чуть-чуть… фамилиэари… грубость… Соленый шутка… Но это… Забавно… Русский ментэлити…
Ах вон оно что!
Ах ты, тварь капиталистическая!
СЕРВЕНС? Это Михалыч – «сервенс»?
Прислуга, стало быть. Лакей! Вот он кто для тебя? То-то ты мне втираешь про местных друзей-начальничков! Видимо, про тех, с кем твой папочка общался, пробивая разрешение на пребывание в городе. И кого считаешь ровней своей великой заднице. А крабов твоих варить – так сразу сервенс Михалыч?
Рейтинг этого папиного сынка в моих глазах сразу скатился до плинтусовых отметок. Вот гаденыш!
Ну, погоди!
– Слушай, Ричард! А как твои крабы получились? Вкусные?
– Фантэстик! Оч-чьень вкусно.
– А сколько съел? Ну, сколько штук? How many?
– Съел? Perhaps[23]… Пьять или шьесть, не помню…
– Это хорошо! Это очень… полезно… для желудка. Ты пей, пей коктейль-то. Молочный. Нравится? Я сейчас тебе еще принесу… парочку!
Глава 30
Беспокойная ночь
Похоже, Ричард ничего не знал о смерти Михалыча.
По крайней мере, не дал повода за что-либо зацепиться. Вел себя естественно, если не учитывать неконтролируемых проявлений собственной исключительности и озабоченности, связанной с «бременем белого человека». Но как раз это было нормально. Нам ли, жителям России нулевых, этого не знать?
