– Ну конечно, что ты спрашиваешь! Заходи! Кофе будешь?
– Буду.
– Ну что, мы сегодня, как обычно?
Интересно, Варя все эти сто двадцать лет действительно верит, что у Панина именно Восьмого марта, именно на Новый год и именно первого сентября случаются ургентные ситуации, сложные случаи и командировки? Хрен бы с ним, с днём рождения, хотя любая бы уже запомнила. Но именно все эти бои часов, сморщенные веточки мимозы и день, когда ты отводишь свой выводок поочерёдно первый раз в первый класс и на первый курс, – они страшно семейные. Нет, Варвара Панина точно всепрощенка или мазохистка. Что, впрочем, одно и то же. В Варином случае. Как минимум четыре ночи в году Панин и Мальцева проводили вместе. Хотя, разумеется, гораздо чаще – и дни и ночи. Но обыкновенный день или неделя на каких-нибудь тёплых островах – это одно. А вот с тридцать первого на первое, с восьмое на девятое и с первого на второе… Такая цикличность с завидным многолетним постоянством даже самую откровенную клиническую идиотку насторожила бы. Нет-нет, Варя не такая дура. Просто она настолько любит Панина, что ей всё равно. Нелепица какая-то. Если любишь, как может быть всё равно? Понятно, что всегда, ещё с самого начала отношений, Панин был для тихой заботливой Варечки небожителем, а она – лишь его служительницей. Но чувств-то никто не отменял? Даже интересно, бывает ли Варваре Паниной больно, обидно или что-нибудь в таком роде? Или же она вовсе не клиническая идиотка, а как раз клиническая психопатка и просто выучила на «отлично» роль женщины-хозяйки, женщины-матери и прочей хранительницы очага? Захватила яркого мужика в цепкие лапки, воспользовавшись тогдашним его состоянием после расставания с Танькой Мальцевой[41], и поняла, что иначе, чем сыграв полную свою им поглощённость и беззащитность, ей его навсегда не удержать?.. Злая вы, Татьяна Георгиевна. Любит Варвара Панина своего мужа. И, наверное, и боль испытывает, и обиду. Ну, в перерывах между заботами о доме, троих детях и теперь вот и о внучке.
– Как обычно, Сёма.
Чего мужика расстраивать-то? Волков пригласил её слетать с ним в Голландию, извинившись, что деловая командировка пришлась как раз на треклятый Международный женский день и никак не отложить. Но если бы она согласилась, то дел у него не так уж и много – так, личные рукописные формальности, – и они бы прекрасно отдохнули. Она посмеялась, мол, не такая уж она и международная, и есть ещё триста шестьдесят четыре дня в году, чтобы помнить о том, что она просто женщина. А вот с работы её никто, увы, не отпустит. Работа не такая, чтобы отпускали. Летите, Иван Спиридонович, в свою Голландию, не парьтесь. Можете мне оттуда лечебной марихуаны привезти в подарок. Кстати, сегодня утром в приёмное курьер припёр огромную корзину цветов. Даже две корзины. В одной – цветы. В другой – всякое такое, что принято дарить девочкам: шоколадки, ликёры, дорогущее мыло, соли-пены для ванн и прочая приятная дорогостоящая чепуха. Маргоша уже обе корзины распотрошила, составив букеты и презенты от обсервационного отделения главной медсестре больницы, главной акушерке родильного дома и профессору Елизавете Петровне Денисенко. Чудесная работа, ничего не скажешь! Стул из-под задницы вырвут и скажут, что так и было! Впрочем, трогательную открыточку от господина Волкова о том, что главный подарок при личной встрече, Маргарита Андреевна щедро оставила Мальцевой. Не упустив, разумеется, случая поглумиться. Мол, а что это он имел в виду? Не свой ли полувековой орган? Потому что обыкновенно, если есть открыточка, то имеется в виду, что главный – он же лучший – подарочек, это сам мужик. Бог с ней, с Маргошей. Ей тоже не сахар – каждый год крутиться, чтобы начальство и профессоршу побезобидней для бюджета поздравить. Отделению деньги нужнее, чем Мальцевой быстровянущие цветы. Конфеты она не ест, ликёры не пьёт. А собственной косметики столько, что хватит на целый бабский полк. В общем, Волков со всех сторон удобно поступил. И Татьяне Георгиевне не придётся сегодня ранить нежную Сёмину психику текстом: «Нет, не как обычно, дорогой. Сегодня поляна занята». А то бы тот, как нищий до графа, полез с выяснениями, криками, скандалами и прочими почти семейными сценами. Хотя, может, Панину этих самых семейных сцен как раз и не хватает? Сцен и секса. То есть опять же – живости и самцовости. Да уж, Мальцева, печаль твоя смешна!
– У тебя с… этим интерном… как его?.. У тебя с этим Денисовым всё?
– Что ты имеешь в виду под «всё», Сёма? – ехидненько поинтересовалась Татьяна Георгиевна, принимая у него чашку кофе. – «Всё» – это когда утром мне этот… как его?.. Впрочем, не только я, но и ты отлично помнишь его фамилию-имя-отчество. «Всё» – это когда Денисов Александр Вячеславович мне утром кофе в постель подаёт, да? Причём на регулярной основе, а не первого, девятого, второго и ещё одним утром. «Всё» – это когда мы с интерном Денисовым обзавелись совместным карапузом и он встаёт к нему по ночам? Если ты в этом смысле спрашиваешь, то с ним у меня далеко ещё не всё.
– Прекрасно ты понимаешь, в каком я смысле спрашиваю, змея, – ласково сказал присевший на корточки перед Татьяной Георгиевной Панин и нежно поцеловал её в колено.
Внезапно дверь кабинета распахнулась безо всякого стука и стремительно вошёл доцент Матвеев.
– О, боже мой! – театрально вскричал он. – Вам повезло, что это я! Это мог быть кто угодно! Ревнивый любовник, оскорблённая в лучших чувствах супруга, беременная женщина, санитарка приёмного покоя и прочая полиция нравов!
– Кроме тебя, Юра, никто не врывается в мой кабинет без стука! – ворчливо заметил Панин, выпрямляясь.
– Прости-прости, я не обратил внимания на вывешенную на ручке табличку «Не беспокоить!». Я полагал, что врываюсь, как ты изволил выразиться, в кабинет начмеда, а вовсе не в комнату свиданий! И, к тому же, Сёма, я бы на твоём месте был осторожнее. Вот ты тут весь такой практически коленопреклонённый, уязвимый для посторонних и радикулита, к тебе… кхм… врываются. А тут – прострел! Потому как, извините, возраст. И что? Татьяна Георгиевна окончательно скомпрометирована. Ты жалок в своих попытках принять положенное тебе природой гордое вертикальное прямоходящее положение… Ужас! Так что быстро говорите спасибо, что это был я!
– Можно? – Дверь открылась и вошла женщина, держащая за руку трёхлетнего малыша.
– Нельзя! – за Панина ответил Матвеев. – Подождите за дверью!
Посетительница испуганно скрылась.
– Вот видишь, Семён Ильич, в какое двусмысленное положение ты мог бы попасть! В куда более двусмысленное, чем то, в коем ты уже давным-давно пребываешь! Ладно, друзья, я тут не за этим… Подпиши мне, брат Панин, разрешение на операцию.
– А чего я? В гинекологии заведующий есть.
– Заведующий в гинекологии говно. Я тебе давно об этом говорю.
– Да. А он мне давно говорит, что говно как раз ты, Юрий Владимирович. Кому из вас верить?
– Сердцу, сердцу и только сердцу, Семён Ильич. Сердце – оно не соврёт! Вы вот хоть у Татьяны Георгиевны спросите… Впрочем, у неё нет сердца! Так что она ничего об этом не знает.
Что-то у доцента Матвеева сегодня было слишком игривое настроение. Что не лишало его обычной саркастичной язвительности.
– Моё горячее сердце подсказывает мне, что вы оба хороши. Но мой холодный ум понимает, что как специалист ты куда лучше.
– Ну вот раз так, то и подпиши мне своими чистыми руками этот бланк-заявку. И я оставлю вас в покое.
– Там что-то срочное?
– Панин! Похоть лишает соображения, да? Если бы было что-то срочное, я бы к тебе не бегал, как мальчик, а уже бы стоял в ургентной операционной. У меня баба с двусторонней дермоидной кистой. Госпитализировал три дня назад. Так твой придурок заведующий мне никак места в графике не найдёт. А мне как-то не светит дожидаться перекрута ножек со всеми вытекающими последствиями. Сейчас операционная свободна. Но заведующий, понимаешь, не то от меня прячется, не то своих баб с утра начал поздравлять, чтобы всех успеть обслужить. Так что давай, подписывай. Татьяна Георгиевна, присылайте мне своего мальчика ассистировать. Одна киста размером с головку новорождённого, да и вторая не мелкая. Думаю, что и содержимое их будет весьма неординарным. И, соответственно, познавательным для юношества.
– Так он тебя с двусторонними кистами таких размеров тормозит?!
– А вы чем и как доклады на пятиминутках слушаете, Семён Ильич? – елейно поинтересовался Матвеев.
– Давай сюда!
Панин поставил на бланк размашистую закорючку.
– Оставляю вас, голубки! Кстати, у давеча ворвавшейся сюда без предварительного стука дамы, в руках букет и пакет. Не иначе как она вас, Семён Ильич, решила с Восьмым марта поздравить! – Он распахнул дверь и, крикнув: «Прошу вас!» – унёсся прочь. Мерзавец!
Тут же вошла та самая женщина с ребёнком. В одной руке у неё действительно был букет и пакет, а на другой цепко повис малыш.
