– Литров пятнадцать. Или двадцать. Я ещё не все протоколы записала, не все бумажки приклеила.
– Ну, это тебе на неделю работы.
– Интерна посадила. Аркаша, она выживет? – устало спросила Мальцева.
– Ты будешь ржать, но гемодинамика стабильная. Отёка лёгких нет. И даже – тут уже вообще чудо, – время свёртывания почти нормальное. Подержим ещё немного на ИВЛ[40] – и жить будет. Что правда, наверное, заговорит по-китайски. После таких-то реанимационных мероприятий. Поп ейный, кстати, с понятиями. Стойко так вполне себя ведёт, говорит, сделайте всё, что можете, а на всё остальное воля божья. Не отрицает, короче, медицинской помощи. Раз, мол, она существует – реанимация и интенсивная терапия, – значит, и на то воля божья. Об экстракорпоральном оплодотворении и суррогатном материнстве с ним не поговорил, прости. Как-то не до теологических дискуссий было, да и момент, прямо скажем, не очень подходящий.
– Фуф! – шумно выдохнула Мальцева. – Раз ты пусть немного вяло, но уже иронизируешь, значит, всё в порядке.
– Да. Мы герои. Жаль, не могу сказать «как всегда». Смертность от эмболии околоплодными водами наступает в девяноста процентах случаев. Так что отбивайся от Панина здоровым поповичем и тем, что ты не способна диагностировать превышение маточного давления над давлением в межворсинчатом пространстве или же повреждения матки и плаценты, когда клиническое течение родов нормальное. Он всё равно пришьёт тебе недосмотр за анализами на свёртываемость крови в динамике и прошлёпанное изменение сократительной деятельности матки. Но главное – баба жива.
– Не пришьёт! Анализы регулярно и как часы. КТГ в родах вторая акушерка снимала регулярно. Но орать, разумеется, всё равно будет. Хотя сам прекрасно знает, что прижизненный диагноз эмболии околоплодными водами может поставить только… – Мальцева запнулась.
– И́щете слово, Татьяна Георгиевна? Да-да, вы – то самое слово на «б», – засмеялся Святогорский. – Ну, кстати, никакая… никакой ты не «б». Это могла оказаться и тромбоэмболия лёгочной артерии. Клиника-то один в один. Вовремя ты не отщипнула у неё кусок лёгкого, а поскольку мы её спасли, то и эмболов, содержащих меконий, сыровидной смазки, ворсин хориона и прочих элементов околоплодных вод, мы уже не обнаружим при микроскопическом исследовании.
– Не, ну вот скажи, почему? Ни гестоза у бабы не было. Ни амниоскопии или амниоцентеза ей никто не выполнял. Она же попадья, какие инвазии?! Новорождённый без признаков переноса. В родах никаких окситоцинов и амниотомий. Вообще её не трогали. И на тебе!
– Почём я знаю, Тань? Я ведь тоже не «б». Так, суфлёр при престоле.
– Ну и что писать на клинический разбор?
– А всё как было и напишем. Пусть Панин думает. Он начмед. А не под роспись от себя скажу: ни почему. Вот просто должна была случиться у этой попадьи ЭОВ. Или ТЭЛА. Она и случилась. А мы должны были её спасти. И мы её спасли. У всех и каждого своё амплуа. Кто-то исполняет волю божью, стукая за сценой палкой по листу железа, кто-то, вроде нас, мечется по самой сцене, спасая пьесу от провала. А кто-то и вовсе «Кушать подано!» – что тоже хорошо. Потому что, признаться откровенно, моя младшая подружка, жрать мне захотелось неимоверно! Пойдём-ка, навернём овсянки с дерьмовыми роддомовскими котлетами. Я лично ничего более прекрасного в это время суток да после такой ночки и представить не могу. И пока мне рот не забили глиной… Не-не, Бродского тут надо перепереть, – Святогорский глянул на пациентку. – И пока мне в рот не воткнули трубку, из него раздаваться будет лишь благодарность! Спасибо вам, баба Гала, что котлету, коей пренебрегла какая-нибудь очередная травоядная фифа или просто избалованная гусиной печенью девица, вы не отвезли до своих приусадебных свиней, а сохранили для раба божьего Аркадия! Хорош тут торчать, за ней присмотрят, пошли, а то кто-нибудь Галкину заначку раньше меня срубает.
К Восьмому марта попадья Екатерина Андреевна уже давно была переведена в родильный дом. Сперва в палату интенсивной терапии. А затем и на этаж. И утром на пятиминутке о ней доложили лишь сухое: «состояние удовлетворительное, соответствует суткам послеоперационного периода». Новоявленный попович уже находился при ней, а счастливый папаша, шелестя по отделению неонатологии подолом рясы, ловил заведующего отделением Ельского, чтобы выяснить, какая смесь самая лучшая. Смеси, в общем-то, тоже богоугодное дело. Панин на пятиминутке был благостен, как благостен любой мужчина как минимум один день в году. Поздравил всех присутствующих дам и попросил особо далеко не расходиться, а покинуть помещение минут на пятнадцать. Собравшиеся через четверть часа женщины обнаружили, что столы, за которыми обычно восседал строгий начмед, сдвинуты, а на освободившемся пространстве топчутся акушеры-гинекологи, анестезиологи, неонатологи и интерны мужского пола, переодетые в женские тряпки. Начав немного вяло, но в процессе, разыгравшись от души, эти взрослые серьёзные дядьки изобразили несколько сценок, явно списанных с присутствующих здесь дам. Дамы пришли в безумный восторг, долго аплодировали и вызывали на «бис». Неизвестно, сколько бы ещё это длилось, если бы в двери не просунулась санитарка приёмного покоя и не сказала бы:
– Семён Ильич! До вас какая-то женщина пришла. Уже час ждёт. Говорит, вы на девять ей наказывали!
– «До вас», господи, «наказывали»… вычислить бы, где эта кузница кадров! – пробурчал Панин. – Что, уже десять часов? – Тут же спохватился он. – Всем за работу! – своим обычным «начмедским» голосом выпалил он вдогонку, наряженный при этом в юбку и парик. Это было так невыносимо смешно, что все грохнули ещё раз. – Родин, где цветы?!! Срочно цветы – и за работу!
Рыжий крупный Родин, задрапированный занавеской под вечернее платье, достал из-за кафедры ведро, полное нежных тюльпанов и провозгласил:
– Сценарий писал я. Режиссировал тоже я. Обычно цветы дарят актёрам. На премьере на сцену вызывают сценариста и режиссёра. Ну так я уже сам вызвался, а дарить цветы этим оболтусам-неумёхам – сами понимаете. Поэтому сегодня в нашем театре цветы дарят именно зрителям. За мужество, проявленное при просмотре пьесы. За возгласы одобрения в особо провальных местах. За умение принимать и за мудрую способность отделять мух от котлет. С праздником вас, дорогие женщины! И пусть вам… Господи, чего это я тут как на собрании? – сам себя оборвал Сергей Станиславович. – Актёры, аплодисменты нашим прекрасным зрительницам!
– И работать! – занудно повторил Панин и ускакал в приёмное.
– Юбку не забудьте снять, Семён Ильич! – крикнул ему вдогонку Родин.
Кадр двадцать второй
Не прячься за юбку!
– Татьяна Георгиевна, зайдите ко мне! – сказала после обеда трубка внутреннего телефона голосом Панина. И тут же коротко загудела.
Интересно, сколько раз он дозванивался до неё, если она только зашла в кабинет и тут же нарвалась на трель? Значит, опять будет мозги канифолить просто так, «по личному». Потому что когда она нужна ему не как Татьяна Мальцева Семёну Панину, а как заведующая отделением обсервации начмеду родильного дома – он её мухой находит по всем остальным внутренним телефонам, по мобильному или через гонцов-санитарок. Всю неделю имел в хвост и в гриву за эмболию. Ладно, работа у него такая. Честно признаться, она по нему соскучилась. Это с одной стороны. А с другой – опять слушать нытьё про то, что она его не любит? Знает же прекрасно, что любит. По-своему, конечно. И, можно подумать, ему от неё любви надо. Любви у него от Варвары по самые кончики волос. Ему от неё нужно чувствовать себя живым. И самцом. То есть живым самцом. Всем им, за исключением генетического мусора, нужны эти ощущения самцовости и живости. Основной диагноз в его случае осложнён ещё синдромом «памяти сердца», который, как известно, куда более неблагоприятен в прогнозе, нежели нозология «печальная память рассудка». Равно как и текущего состояния мозговой деятельности. Впрочем, сегодня Восьмое марта. И, значит, Панин приготовил ей очередной роскошный подарок. Как на день рождения, Новый год и первое сентября. Да, четыре раза в год Татьяна Георгиевна получала от Семёна Ильича шубы, кольца, серёжки, браслеты и прочие меховые и ювелирные нежности. Фантазии у Панина особой не было, но Мальцева по этому поводу особенно не расстраивалась. Гораздо лучше получить от любовника в подарок соболиную жилетку или подвеску с сапфиром, нежели плюшевое сердечко с трогательной открыточкой. Разумеется, в кабинете он ей ничего дарить не будет, кроме скромного «официального» букета. Пригласит в ресторан и вот уже там…
– Можно, Семён Ильич?
– Ну конечно, что ты спрашиваешь! Заходи! Кофе будешь?
– Буду.
– Ну что, мы сегодня, как обычно?
Интересно, Варя все эти сто двадцать лет действительно верит, что у Панина именно Восьмого марта, именно на Новый год и именно первого сентября случаются ургентные ситуации, сложные случаи и командировки? Хрен бы с ним, с днём рождения, хотя любая бы уже запомнила. Но именно все эти бои часов, сморщенные веточки мимозы и день, когда ты отводишь свой выводок поочерёдно первый раз в первый класс и на первый курс, – они страшно семейные. Нет, Варвара Панина точно всепрощенка или мазохистка. Что, впрочем, одно и то же. В Варином случае. Как минимум четыре ночи в году Панин и Мальцева проводили вместе. Хотя, разумеется, гораздо чаще – и дни и ночи. Но обыкновенный день или неделя на каких-нибудь тёплых островах – это одно. А вот с тридцать первого на первое, с восьмое на девятое и с первого на второе… Такая цикличность с завидным многолетним постоянством даже самую откровенную клиническую идиотку насторожила бы. Нет-нет, Варя не такая дура. Просто она настолько любит Панина, что ей всё равно. Нелепица какая-то. Если любишь, как может быть всё равно? Понятно, что всегда, ещё с самого начала отношений, Панин был для тихой заботливой Варечки небожителем, а она – лишь его служительницей. Но чувств-то никто не отменял? Даже интересно, бывает ли Варваре Паниной больно, обидно или что-нибудь в таком роде? Или же она вовсе не клиническая идиотка, а как раз клиническая психопатка и просто выучила на «отлично» роль женщины-хозяйки, женщины-матери и прочей хранительницы очага? Захватила яркого мужика в цепкие лапки, воспользовавшись тогдашним его состоянием после расставания с Танькой Мальцевой[41], и поняла, что иначе, чем сыграв полную свою им поглощённость и беззащитность, ей его навсегда не удержать?.. Злая вы, Татьяна Георгиевна. Любит Варвара Панина своего мужа. И, наверное, и боль испытывает, и обиду. Ну, в перерывах между заботами о доме, троих детях и теперь вот и о внучке.
