один клепальщик показал мистеру Смиту на Яшу и развел руками — дескать, парнишка не понимает.
Явился переводчик, выслушал Смита и сказал Яше:
— Мистер Смит приглашает тебя в Америку.
Яша шмыгнул носом и молчит.
А переводчик повторяет слова Смита:
— Поедешь?
И вдруг подошел Алексей Петрович, толкнул Яшу в спину.
— Вот я ему за тебя отвечу! — Посмотрел на американца, сказал: — Спасибо за приглашение. Но у Яши, наверно, времени не будет по америкам разъезжать. Ему большое дело предстоит — в своей стране хозяйствовать.
— Ол-райт! — закивал мистер Смит.
— Приезжайте-ка лучше вы к нам в гости лет через десять — пятнадцать, когда он в полную силу войдет.
— У меня тоже не слишком много времени, тоже своя страна, — ответил американец с важностью.
— Ничего, у вас там посвободнее со временем будет.
— Откуда это известно?
— Газеты почитываю. А там черным по белому написано, что безработица вас все больше одолевает.
Услышал Смит, понял, обиделся:
— Америка — золотая страна!
И отвернулся.
Дома, возвратясь со смены позже обычного, Алексей Петрович сказал жене:
— Малость задержался. На международной конференции.
— Что ты там толкуешь? — удивилась она.
— Разговор у меня с американцем был. Исторический!
Яша заинтересовался мистером Смитом и несколько раз ходил с дядей на участок. Видел он и других американцев. У каждого за спиной рюкзак, весь в ремешках и пряжках. В воскресные дни набивали они его на базаре всякой всячиной до отказа — на целую неделю!
Видел Яша и мистера Смита с таким рюкзаком, когда ходил на базар с тетей Клашей. Мистер нагрузился покупками. И тогда Яша понял, зачем американцу столько карманов.
Клавдия Григорьевна брала с собой племянника не только на базар, но и когда уходила в степь или на гору. Поднявшись на вершину Орлиной горы, она обычно смотрела не на строительную площадку, а поверх лесов домны и коксохима — вдаль, где синели отроги Уральского хребта, в ту сторону, где был Тигель, был ее дом, и пела про родную сторонушку:
Там за речкой за Брезгой
Девка мылася водой.
Она мылась, умывалась,
Белым платьем утиралась.
Яше хотелось бегать по горе, искать настоящую руду, магнитную, которая сама притягивала бы железную пуговку от штанов, но тетя Клаша не пускала, обнимала, тискала, клала его рыжую голову к себе на колени и пела:
Перстень на руку надену,
Сама голосом реву,
Еще плачу и рыдаю,
Из семьи никто не знат,
Что не то что из семьи —
Все подруженьки мои.
То хотелось ей поцеловать Яшу в синие глазенки, то пошлепать по заду материнской ласковой рукой — не в поученье, а в забаву.
Клавдии Григорьевне было сорок лет. Она вынянчила и вырастила только дочку, — двое старших умерли. Тане шел уже восемнадцатый год — по-старому давно невеста! А Клавдия Григорьевна чувствовала, что еще много материнской ласки осталось у нее в запасе, да не на кого было расходовать этот золотой запас. Ночами она долго не могла уснуть, ворочалась, вздыхала. Алексей Петрович прислушивался к вздохам жены, приподнимался на локте, гладил ее оголенные плечи, спрашивал, что с ней.
— А не знаю, — отвечала она тихо, задумчиво улыбаясь.
Его тревожила эта странная задумчивая улыбка, он начинал допытываться, но не мог добиться толку. Она тихо смеялась, поворачивалась к нему, обнимала, шептала на ухо:
— Маленького бы мне… да боюсь.
Он удивлялся, заглядывал в глаза — не шутит ли, отвечал, усмехаясь:
— За чем дело стало?
— Стара я, Алешенька…
— Ты старая? — громко спрашивал Алексей Петрович и даже обижался. — Ты старая?
— Бабий век — сорок лет!
— Боишься ты не старости, а хлопот!
— Нет, Алешенька, бабья жизнь — она вся в хлопотах. Я другого боюсь: а вдруг помру? А мне его взрослым повидать хочется.
— Ты вот что… «помру, помру»! Ты давай-ка, спи! — сердито говорил он, отворачиваясь. — Не дури!
— Не буду я. — Она прижималась к мужу. — Поцелуй…
— «Помру»! — недовольно повторял Алексей Петрович. — Тогда Яшку оставь у себя. Сашенька отпустит.
— Мне своего, своего надо! — шептала Клавдия Григорьевна. — А Яшеньку кто же нам отдаст? Отдала бы я? Дожидайся! Его скоро домой отправлять надо…
На проводах племянника она плакала. Алексея Петровича рассердили ее слезы.
— Глупая ты баба! — говорил он по дороге с вокзала: — Тебе что, и вправду нянчиться захотелось? Так у нас недолго…
Клавдия Григорьевна заулыбалась сквозь слезы и подтолкнула мужа:
— Храбрый какой!
Как-то вечером, в начале сентября, заглянул Николай.
— А я прямо с занятий. В вечернем техникуме учусь! Нет ли чего из Тигеля?
— Погоди, погоди со своим Тигелем! — остановил Алексей Петрович. — Ты насчет учебы-то подробнее…
— Что же вам, доклад делать?
— Значит, учишься. А как там Аркашка? Хорошо? Молодец! Теперь все должны учиться.
— Да, — кивнул Николай. — Сегодня нам зачитывали постановление Цека партии. Поставлена задача: сделать Кремнегорск школой новых методов труда, готовить рабочие кадры для всей страны.
— Про это я еще вчера знал, — сказал Алексей Петрович. — На партийном собрании читали… Учиться, брат, надо!
— То-то ты после собрания за гармошку взялся! — засмеялась Клавдия Григорьевна. — Целый вечер покою не давал.
— Ты, Клаша, не смейся. Если где малость сбился, так потому, что давно гармошку в руках не держал. А насчет того, что нет дыма без огня, ты правду говоришь. Потому и к гармошке потянулся, что года мои уходят… Ведь я, знаешь, игрок редкостный, раз в году играю, не чаще… одним словом, с молодостью прощался.
— Не рано ли в старички записался, Алешенька?
— На тебя глядючи…
Клавдия Григорьевна смутилась, махнула рукой.
— Довольно вам! — сказал Николай. — Вы, тетя Клаша, газет не читаете, что ли? Сегодня в «Кремнегорском рабочем» письмо Максима Горького напечатано. Учиться, говорит, надо: вам у меня, а мне у вас… А ведь он постарше других. А заканчивает так: «Крепко жму могучие ваши лапы!» Разве б старик такое мог написать?
— Уговорил! — согласился Алексей Петрович. — Ты лучше про себя… Лучше вот что скажи: не трудно тебе учиться?
— А у меня консультанты есть! — похвастал Николай. — Плетнев помогает…
— Консультанты! Ишь ты! Вроде как у меня мистер Смит.
— Когда вы своего мистера в Америку отправите?
— Раньше Нового года не удастся. Он теперь, Кольчик, признал, что наша кремнегорская руда — богатейшая в мире. А твой новоявленный консультант ни в чем пока не признается?
Алексей Петрович засмеялся, похлопал Николая по плечу. Глаза его светились детской радостью. Все-таки удачно он назвал Плетнева оппортунистом, хотя ни разу его не видел!
— А знаете, — признался вдруг Николай, — почему так получается, что во многом Плетнев прав бывает…
