— Чего вы, товарищ младший лейтенант, цацкаетесь с этим шакалом? Отдайте его мне в расчет, я из него либо покойника, либо человека сделаю.
Уши пахана прижались, как у хищника перед прыжком:
— Дисциплинкой подмять нас желаешь, сержант? Кишки через нас потянуть? Плохо ты меня знаешь — шибко я невзначай обидеть могу, ежели меня к земле ногтем давят. Понял? И ты, начальничек, понял?
Савелия Дубинского и Зайчика я направил в разные пулеметные расчеты, а вот с Грибневичем персонально позанимался строевой три часа. Когда мы умаялись до предела, как мог вразумительнее объяснил пахану значение воинской дисциплины и направил в расчет к сержанту Арефину, рассудив, что так будет надежнее. Общительный, остроумный и рисковый, Садофий Арефин был любимцем роты, поперек его авторитета из бойцов не шел никто. Не решился на бунт и Грибневич. С первого нашего знакомства к нему прилипла кличка Шакал, и он, к удивлению, принял ее как должное.
Особого служебного рвения этот тип не проявлял, но верховодить во взводе не пытался, никаких нарушений не имел и в редкие свободные минуты предпочитал общаться со своими зэками. Глядя на бывшего пахана, втянулись в службу и они.
В конце августа наша дивизия была переброшена под Хутор Михайловский. Не знаю, почему крохотный городок и крупную при нем станцию величали хутором, но для моего взвода и нашего полка понятие «в районе Хутора Михайловского» сосредоточилось на деревне Шадрица.
На подступы к ней мы вышли перед зябким рассветом, когда ночная темь сгустилась до непроглядной черноты. Та предрассветная часть ночи после утомительного марша помнится мне запахами земли, которую мы, торопливо окапываясь и оборудуя пулеметные позиции, выворачивали саперными лопатками.
Рассвет наступил незаметно — ночную темноту сменил густой туман, который растопили веселые солнечные лучи. Утро выдалось погожим. В бинокль я разглядывал незнакомую местность, где должен был со своим взводом принять первый бой.
На поля и леса легли золотые краски осени. В низине, казалось, дремала большая деревня. Длинной улицей вытянулась она за еле приметным шрамом оврага. Добротные дома Шадрицы утопали в садах, вдоль улицы росли тополя, клены да ивы.
— Товарищ младший лейтенант, нехорошо нарушать распорядок дня…
Удивленный, я обернулся. Чуть сзади, подперев голову ладонью, лежал на боку старшина Вишня. Воинское звание Вишни было ступенькой ниже моего, поэтому он меня всего лишь уговаривал, пряча в усы лукавую усмешку:
— Дуже долго разглядываете ту деревню, товарищ младший лейтенант. Може, невесту себе высматриваете? Так она подождеть, невеста, а завтраку ждать не положено, завтрак переспеваить быстрей, чем невеста…
Вскоре после завтрака наш 892-й стрелковый полк атаковал противника в деревне Шадрица. Вслед за стрелковыми цепями двинулись и мы, пулеметчики. Занятая нами ночью высота господствовала над местностью, а деревня находилась в низине, идти к ней по гречишному полю было легко.
Противник молчал.
Мой взвод почти миновал поле скошенной гречихи. Стрелковые цепи подошли к оврагу: он оказался глубоким, с крутыми склонами.
Вот тут-то противник и открыл ружейно-пулеметный огонь. Потом ударили его орудия и минометы.
Гречишное поле густо вскипело разрывами. Наши цепи залегли.
Я приказал открыть ответный огонь. Лежа на колючей стерне, увидел, как рядом командир расчета Арефин поднял предохранитель, нажал до отказа на спусковой рычаг и плавно повел ствол «максима» влево и немного вниз.
Четкий перестук выстрелов вселил уверенность. Встречные очереди кромсали воздух. Заговорила артиллерия; огневой бой набирал силу.
Наблюдая в бинокль за деревней, я заметил, как вспыхнула подожженная снарядом хата. Над макушками яблонь, усыпанных точками спелых плодов, появились красные языки пламени.
— Где цель? Не вижу цели! — повернув ко мне лицо, прокричал сержант Арефин.
И тут я впервые увидел живых немцев. Из-за угла одного из домов они торопливо выкатывали орудие на прямую наводку. Малейшее промедление грозило бедой: фашисты могли расстрелять нас в упор. Счет времени пошел на секунды…
Указываю цели расчетам и вижу, как вспышки, растекаясь свинцовыми нитями, потянулись из пулеметных стволов к орудию. В сознании мелькнуло радостное «успели!», но тут рядом разорвался снаряд.
Резко ударило в бедро. Ранен? Откинув полу шинели, ощупал ногу — цела. Видимо, в нее угодил вывороченный разрывом камень или ком земли. Оглядываюсь налево и вижу опрокинутый пулемет с разбитым надульником. Командир расчета держится за плечо, сквозь пальцы у него сочится кровь. Взгляд направо — у Арефина пробит осколком пулеметный щит, но он продолжает стегать длинными очередями по силуэту орудия. Больше оно не стреляло.
— Товарищ комвзвода! Разрешите эвакуировать пулемет на пункт боепитания — он совсем разбитый! И сержант пораненный — его тоже.
В голосе кричавшего Зайчика — угодливые нотки. У него не выдержали нервы, хочет под любым предлогом улизнуть с поля боя. Неужели почувствовал, что жалею первого во взводе раненого?
Набрав полные легкие воздуха, крикнул в сторону угодливого голоса:
— Отставить эвакуацию! Раненого — перевязать!
Несколько раз поднимались в атаку наши стрелковые цепи, но преодолеть овраг перед Шадрицей так и не смогли. К вечеру мы вынуждены были отойти в свои окопы, оборудованные на господствующей высоте.
Так и закончился мой первый бой.
Болело ушибленное бедро, в ушах стоял рваный звон, хотелось пить. Минуты отрешенности чередовались во мне со вспышками озлобления: фашисты в исконно нашей деревне торжествовали успех, а мы понесли ощутимые потери и были вынуждены отступить.
Как стемнело, нам доставили ужин. Уставшие и расстроенные бойцы ели без всякого аппетита, лениво перебрасываясь невеселыми замечаниями.
Никто не заметил, как возле старшины выросла фигура старшего лейтенанта Борисенко.
— Чего носы повесили? — с заметным белорусским акцентом заговорил командир роты. — За одного битого двух небитых дают! Первый блин комом? Так завтра у нас еще будет время с фашистами посчитаться. Утро вечера мудренее…
Ничего вроде бы особенного Борисенко не сказал, а настроение бойцов заметно повысилось и, все перед сном дружно взялись чистить и смазывать оружие.
Своего ротного бойцы уважали. В недавнем бою все видели его первым в атаке и последним при отходе.
Подойдя ко мне, Петр Игнатович тихо сказал:
— Ответственно воюешь, Демин!
Насколько же верно понял Борисенко мое внутреннее состояние! В бою у меня действительно обострилось чувство ответственности за жизнь и поступки людей, которыми я командовал. И сейчас убежден, что главное для командира, для руководителей любых степеней — чувство ответственности за подчиненных, за выполнение своего долга.
В ту ночь я долго не мог уснуть, пытаясь восстановить в памяти и проанализировать подробности боя. Много лет спустя я все еще спрашиваю себя, о чем думал тогда, что переживал. Некоторые авторы, рассказывая о тех временах, заставляют своих положительных героев между двумя разрывали снарядов вспоминать любимую женщину или старенькую мать, мысленно воскрешать прожитые годы и особенно светлую пору детства. Думаю, такое вряд ли реально. В бою у хорошего командира, хорошего солдата мысль одна, простая, рабочая: как выполнить приказ и уничтожить врага, а самому остаться живым. Не потому не вспоминает он о доме, родных, любимой, атакуя позиции противника или броском выходя из зоны его огня, что плохой семьянин, черствый человек, а просто ему недосуг…
Одной из характерных особенностей всякого боя является неизбежность случайностей, которые возникают в процессе быстро развивающихся событий. Наш сосед, 888-й стрелковый полк, оказался более удачливым и занял село Белица, создав угрозу правому флангу противника, оборонявшего Шадрицу. В какой-то мере это, наверное, деморализовало гитлеровцев, потому что когда на рассвете в деревню проникла группа разведчиков нашей дивизии и забросала гранатами крайние хаты, а потом открыла огонь, у противника возникла паника.
Наши стрелки без промедления поднялись в атаку, броском миновали гречишное поле, злополучный овраг и ворвались в Шадрицу. Уцелевшие гитлеровцы удирали садами и огородами.
Миновав Шадрицу, мы установили пулеметы на западной околице и проводили фашистов длинными очередями. Потерь в моем взводе не было. Но был ранен комбат Ковчур, и батальон принял Борясенко. Ротным прислали к нам старшего лейтенанта Баснева, бывшего инженера Московского станкостроительного завода.
Окапывались и обедали бойцы моего взвода в хорошем настроении, встречая дружным смехом каждую удачную шутку.
— Товарищ младший лейтенант! К четырнадцати ноль-ноль явиться в штаб батальона.
