Когда же музыканты заиграли второй танец, то возле свадебного стола, где сидели новобрачные, выстроилась целая очередь из кавалеров, желающих станцевать с юной и ещё непорочной невестой.
Вот тут-то Санька удивила всех без исключения, встала из-за стола и громко объявила звенящим от волнения голосом:
– Любезные мои господа, не утруждайте себя зряшными хлопотами! Я танцую только со своим мужем… Извините, но других мужчин не существует для меня! Могу ещё с царём нашим, Петром Алексеевичем, станцевать. Но только если он прикажет очень строго…
Над залом повисла вязкая и тревожная тишина: в дверях, непонятно улыбаясь, стоял Пётр…
Глава одиннадцатая
Сестры милосердия и Азовский поход
Егор, стараясь немедленно замять возникшую было неловкость, торопливо бросился царю навстречу:
– Мин херц! А мы уж, право, заждались тебя! Всё не едешь да не едешь… Проходи, государь, раздевайся!
Пётр, небрежно сбросив на пол немецкий тёплый сюртук, белый шёлковый шарф и голландскую тёмно-синюю шляпу-тулью, как ни в чём не бывало заключил Егора в свои медвежьи объятия, крепко похлопал по спине, отстранился, звонко расцеловал в обе щёки, громко и душевно объявил:
– Ну, поздравляю, охранитель! Поздравляю – от всей души! Ишь, какую кралю завидную оторвал себе, прямо-таки – королеву! – откровенно жадно стрельнул глазами в Санькину сторону. – Принимайте подарки, молодые, принимайте! Тебе, Алексашка, жалую из моей казны тысячу рублей! Владей, трать, достоин! А тебе, девица Александра, дочь Иванова… Подойди-ка ко мне! Дарю вот это! – протянул подошедшей Саньке небольшой, но тяжёлый ларец изящной работы. – Открывай, молодка, смотри! Нажми вот на тот выступ. Да посильней надавливай, не стесняйся!
Раздался негромкий хрустальный звон, крышка сундучка приподнялась одной своей стороной, заняв вертикальное положение.
– Ой, спасибо тебе, государь, Пётр Алексеевич! – радостно прижала Санька ладони своих рук к груди. – Уважил, так уважил… И кольца, и брошь, браслеты, нитка жемчужная…
– Понравилось? – вкрадчиво спросил царь.
– Очень!
– А раз так, то не подаришь ли мне один танец, красавица писаная? Иль надо приказать строго?
– Музыканты, играйте! – громко и властно велела Санька и бесстрашно посмотрела Петру в глаза. – Я со всей радостью, государь!
Танец оказался очень долгим, Егор уже начал всерьёз нервничать, наблюдая за царём и своей молодой женой: Санька без устали что-то говорила, а Пётр напряжённо слушал, округлив от удивления свои большие глаза.
«Что она там активно вешает на царские уши? – терялся Егор в догадках. – Как бы не ляпнула чего лишнего, станется с неё! Осерчает царь тогда, разгневается…»
Но ничего, пронесло! Пётр, отведя новобрачную на её законное место, только вскользь улыбнулся Егору, восхищённо покрутил головой и пробурчал:
– Ну и шустра у тебя жёнушка, Данилыч! На ходу режет подмётки…
Царь уселся рядом с Санькой, поглодал – безо всякого аппетита – ножку тетерева, отведал жульена грибного, покусал французского сыра, покрытого сиреневыми нитками плесени, поднял заздравную чарку с перцовкой:
– Ну, други мои верные, за молодых! Пусть дом будет у них – чаша полная, детишек побольше! Счастья и согласия вам, Александр и Александра, во всём…
Ещё минут через двадцать царь неожиданно поднялся из-за стола, оделся, прощаясь, строго велел Егору:
– Завтра после обеда будь у меня в Преображенском, разговор важный есть! – лукаво и уважительно подмигнул Саньке. – Да, задала ты мне загадку непростую, Александра Меньшикова, дочь Иванова…
Когда большинство гостей решили покурить табаку в специально отведённой для этих целей комнате, Егор немедленно отвёл Саньку в сторону – за голландскую печь, покрытую испанскими рельефными изразцами, жарко и нежно поцеловал, после чего обеспокоенно поинтересовался:
– Саня, а что ты такое говорила царю? Ну, во время танца?
Юная жена загадочно улыбнулась и лёгкомысленно передёрнула своими голыми точёными плечами:
– Да просто – на войну попросилась…
– Что? Ты – на войну? Какую?
– В ваш поход Азовский. Не хочу быть вдали от тебя, Сашенька! Переживать, плакать слезами горючими, представлять себе – всякое, нехорошее…
Егор на целую минуту лишился дара речи, наконец, слегка переварив услышанное, уточнил:
– А как ты, душа моя, себе представляешь это? В том смысле: в качестве кого ты собираешься отправиться в Азовский поход? Как моя (то есть командира полка Преображенского) верная супруга? Так и не полагается такого российским воинским Уставом. Опять же, если даже Пётр Алексеевич и разрешит тебе, то смеяться все будут по углам… Какой пример я подам собственным подчинённым? Нет, любовь моя, не обижайся, пожалуйста, но я…
– Совсем не как полковничья жена! – нетерпеливо перебила его Санька. – А как, как… Вот ты, Саша, прозываешься «охранителем»… А как эту твою должность ещё можно назвать? Ну, иначе, если – чуть по-другому?
– Начальник охранной службы.
– Вот-вот! И я – как «начальник службы»! Только другой, я ещё не придумала, как её обозвать…
Егор потерянно потряс головой, широко открывая и закрывая рот, мягко попросил:
– Санечка, золотце бесценное, какой такой – «другой службы»? О чём ты толкуешь тут, моё сердечко?
Санька преданно заглянула ему в глаза, улыбнулась чуть смущённо:
– На войне ведь бывает много раненых? Ведь так?
– Бывает, что и много…
– Так вот, им же надо раны перевязывать, ухаживать за ними, кормить… Кто этим обычно занимается? Наверное, кто придётся? Вот видишь… Служба специальная нужна! А ведь женщинам сподручней заботиться о болящих и раненых! Руки у них нежнее и ловчее, чем у вас, мужчин. Я уже с девицами Буйносовыми поговорила об этом, с жёнами Сергея и Василия Бухвостовых, с некоторыми другим… Все согласны выступать в поход с армией! Вот только, как называть таких женщин, которые будут помогать докторам и лекарям? А, Сашенька? Подскажи, ты же умненький у меня!
– «Сёстрами милосердия» следует называть таких вот барышень, – машинально ответил Егор. – Только я, Саня, не даю тебе своего супружеского разрешение и согласия на эту… э-э… эту…
– Дашь разрешение, обязательно дашь! – заверила его жена, поглядывая из-под длиннющих ресниц откровенно призывно и обещающе. – Я сегодня ночью постараюсь уговорить тебя! Уж так постараюсь…
Постаралась, уговорила…
В последних числах апреля 1696 года тайно, без пышных проводов и напутствий, тридцать пять тысяч воинского люда загрузились у Всехсвятского моста на Москвереке в самые различные плавсредства, и караван, растянувшись длинной нескончаемой цепочкой, поплыл на юг – к Оке и великой Волге. Шли водным путём тихо, без всякой пафосной музыки и хвастливой пушечной пальбы.
– Тайность тщательная и внезапность полная – вот залоги побед великих! – назидательно поучал Лефорт, плавно размахивая своей дымящейся курительной трубкой. – Пусть турки и татары пребывают в неведении полном! Свалимся на их горячие бритые головы – как снег русский, холодный…
Рядом с царской многовёсельной каторгой (на время похода Пётр приказал именовать себя господином «Бом Бар Диром») неизменно держались три новеньких струга, на низких мачтах которых гордо реяли бордово-красные флаги с большими белыми крестами посередине – это Егор предложил, а Санька идею безоговорочно поддержала. На стругах, кроме дюжих гребцов и солдат охраны (из Преображенского полка, ясное дело, Егор самолично отбирал – из пожилых, непьющих и серьёзных индивидуумов), находилось порядка двадцати пяти сестёр милосердия: происхождения – как насквозь благородного, так и совершенно подлого, с Санькой во главе.
Двумя неделями позже той памятной свадьбы Пётр после долгих раздумий издал соответствующий Указ, согласно которому создавалась новая служба – «Сестёр милосердных».[9] Во главе службы была единолично назначена Главная Сестра – дворянка Меньшикова Александра Ивановна. На время военных действий царь брал защиту «чести и достоинства» Сестёр под свою личную охрану – со всеми вытекающими последствиями. Сёстрам же милосердным, в свою очередь, запрещалось во время боевых походов вступать в «особые отношения с мужеским полом» – под страхом «плетей, каторги и полного бесчестия». Сотрудницы новой службы – совместными усилиями – придумали себе (учитывая ненавязчивые подсказки Егора) особый, достаточно строгий фасон платьев и необычный головной убор – некий мягкий гибрид головного платка простолюдинок и дамской благородной шляпки…
Заслуженные военные служаки и государственные чиновники старой закваски восприняли создание такой необычной службы достаточно настороженно, глухо и неприязненно шептались в своём кругу, но в открытую выступать против не решались, справедливо опасаясь царского безудержного гнева. Ближайшие же царские единомышленники и собутыльники отнеслись к этому нововведению с полным пониманием и лояльным одобрением.
