Несколько лет назад, для потехи Елизаветы Петровны, с Камчатки, за тринадцать тысяч верст, были выписаны шесть молодых камчадалок. Сопровождал их один человек – штабс-фурьер Шахтуров. Очевидно, ему было нелегко одному с шестью вздорными бабешками. Вез он их так долго, что все они не только забеременели от него, но даже успели родить еще в Сибири. Тогда иркутская провинц-канцелярия распорядилась командировать в помощь Шахтурову еще одного офицера…
Лючия была рада, что фигуры вынудили ее повернуться к графу спиной. Ничего себе история! Да, впрочем, что в ней такого особенного? Лючия Фессалоне и не такое слыхивала! Вот именно – Лючия. Но совершенно непонятно, как повела бы себя, услышав этакие фривольности, Александра. Пискнула бы сконфуженно? Покраснела? Бросила бы на Лямина уничтожающий взгляд? Бог ее знает, как ответила бы благовоспитанная княжна Казаринова! А ее сестра решила ответить как Лючия, княгиня Извольская: вновь сойдясь с графом, который глядел на нее с откровенным лукавством, она спросила:
– Я лишь надеюсь, что на пути от Иркутска до Санкт-Петербурга нашлось еще четыре крупных города с провинц-канцеляриями?
– Это еще зачем? – удивился Лямин.
– Как вы не понимаете? – еще пуще удивилась Лючия. – Камчадалки наверняка дрались из-за господина Шахтурова и его коллеги. А ежели каждая провинц-канцелярия выделила в помощь Шахтурову по офицеру, то скоро у каждой дамы был бы свой кавалер, а значит, все свары стихли бы! Вообразите, как миролюбивое сообщество предстало перед императрицей!
Лямин сделал большие глаза. Он явно не ждал от «милой Сашеньки» этакой прыткости и не знал, как отвечать, а потому с видимым облегчением уступил место Шишмареву, а сам закружился вокруг другой пары, выжидая, когда настанет черед сменить князя Андрея около роскошной брюнетки.
Шишмарев так и вцепился в Лючию, едва она присела перед ним:
– Вы готовы?
– К чему? – подняла она удивленные глаза. Его надменный и враждебный вид очень бы ее позабавил, когда б она была расположена веселиться.
– Не морочьте мне голову! – прошипел Шишмарев. – Пора открыть наши карты! Вы что же, забыли, что сегодня князь Андрей должен обо всем узнать? Увидав, что вы все-таки появились на балу, хотя только что подверглись такому испытанию, я восхитился вашей отвагою. Что же вы вдруг стали мяться и строить невинные глазки? Струсили? Я охотно избавил бы вас от участия в скандале, но без вас мне никто не поверит.
Лючия глубоко вздохнула. Вот оно. Начинается. Ну, держись!
Она сильно вонзила ногти в ладонь: это было действенное, не раз уже испытанное средство резко побледнеть от внезапной боли.
– Ради бога, – пробормотала она едва слышно, – смилуйтесь! Давайте отложим… отложим еще хоть на месяц!
Тут по ходу танца настало время легких веяний ладонями перед лицом, и Лючия с радостью исполнила сие, пытаясь прикрыться от разъяренного взгляда Шишмарева.
– Вы что, ошалели? – выдохнул он, приблизившись к ней в очередном движении.
Лючия бросила на него самый страдальческий взгляд, на который была способна, и у Шишмарева отвалилась челюсть. Не менее двух тактов он приходил в себя и наконец-то воскликнул шепотом:
– Не могу поверить!.. Вы… влюбились в этого мальчишку?!
Лючия быстро нагнулась, скрывая вспыхнувшие торжеством глаза, ну а голос ее, как положено, дрожал и срывался:
– Как вы можете, сударь? Я искала в вас большей деликатности! Уж кому-кому, а вам доподлинно известно, что я вот уже много лет…
Музыка развела их, и Лючия перевела дух, стараясь в то же время не упустить с лица это испуганно-страдальческое выражение и с радостью замечая, что не только глазастый Лямин, но и князь Андрей, и все другие гости уже с любопытством косятся на них с Шишмаревым.
А тот побагровел от злости так, что его даже в пот бросило, и, сойдясь с ним снова в полупоклоне, Лючия заметила, что его кургузое лицо влажно блестит.
– Что – вот уже много лет? – поводя плечами и плавно переступая с пятки на носок и с носка на пятку, просвистел Шишмарев, и руки его вдруг судорожно сжались в кулаки, а Лючия, увидев это, очень натурально изобразила испуг и выпалила:
– Много лет люблю его и умолила вас подстроить князю ловушку, дабы принудить его жениться на мне!
И она, покачиваясь то вправо, то влево, закружилась вокруг Шишмарева, который обратился в соляной столб, не зная, верить своим ушам или нет.
Но где! Так легко его было не прошибить! И очередной реверанс его был исполнен искреннего восхищения:
– Вы чудесная актриса, синьора. Сказать по правде, на несколько мгновений я вам почти поверил. Не сомневаюсь, что и нашего героя вы лихо обвели вокруг пальца. Тем приятнее будет ему узнать, на ком он женился.
– А на ком? – хлопнула глазами Лючия. – Разве он еще на ком-то женился?
– На вас! – потеряв терпение, рявкнул Шишмарев. – На вас, синьора!
Теперь уже все в зале, кто только имел уши, навострили их изо всех сил. Граф же Лямин, похоже, намеревался прервать танец и ринуться на помощь «Сашеньке». У Лючии оставались считанные секунды, чтобы довести Шишмарева до белого каления, и она сделала все, что могла.
– Конечно, я родилась в Италии, – надув губки, буркнула она. – И все же не пойму, отчего вы называете меня синьорою? Теперь так при дворе принято?
Глаза Шишмарева налились кровью.
– Ну, погоди, венецианская шлюха! – пробормотал он. – Думаешь заговорить мне зубы? Теперь, когда тетушка здесь и моя судьба вот-вот решится?! Да я без тебя обойдусь! И советую припрятать свои цацки, – он беззастенчиво ткнул пальцем в бриллиантовую слезу, вкрадчиво мерцавшую в ложбинке меж золотистых грудей Лючии, – пока князь не отнял их, потому что от меня теперь никакого гонорара не жди!
***
Лючия не зря была в Венеции завсегдатаем театра. Она прекрасно знала, как ловить реплику партнера, а главное – удачный жест, который придает поведению героев новую, нечаянную окраску. К тому же она очень неплохо фехтовала, а значит, реакция у нее была отменная.
Бац!.. Звук пощечины заглушил бравурные скрипичные аккорды, и танцующие, давно уже изнемогавшие от любопытства, забыли про свои па и опрометью ринулись в центр залы, где застыли в классической позе из комедии масок Арлекин – Шишмарев и разгневанная Коломбина – Лючия. А впереди всех, даже опередив Лямина и князя Андрея, пыхтя, неслась кряжистая, осанистая дама в столь огромном вороном парике, что даже при ее незаурядных статях голова казалась непомерно, непропорционально огромной. У нее был величественный бюст, а лицо так испорчено оспою, что дама казалась узорчатой.
Лючия ожидала ее явления с первой минуты, как прибыла на бал: ведь Наяда Шишмарева-Лихачева, которую она узнала, даже не видав прежде ни разу, и была тем самым лицом, для коего разыгрывалась вся сия трагикомедия.
Музыканты, заметив, что танец приостановился, перестали играть, а потому «финальная ария» Лючии зазвучала в полной тишине.
– Вы оскорбили меня, сударь! – воскликнула она, опережая Шишмарева, который уже разинул свою ядовитую пасть. – Вы оскорбили меня! Вы осмелились сказать, что я, Александра Казаринова, княгиня Извольская, что я… – У нее очень натурально перехватило дыхание. – Ну так я напомню вам, что со мною опасно искать новой ссоры. Помнится, я не побоялась сказать вашей тетушке, что женщине, которая отрезает другой женщине сочащиеся молоком сосцы, надобно выжигать на лбу клеймо – «Зверь». А вам скажу: когда дьяволу продашься, сам дьяволом станешь.
Впрочем, последняя реплика оказалась уже лишней. Успех был и без того полным!
Первой и самой чувствительной наградою было для Лючии ошеломление в глазах Шишмарева. Он усомнился! Он на миг поверил, что перед ним настоящая Александра! В самом деле, как «венецианская шлюха» могла дознаться до позорной сцены, которую он пытался прикрыть таким нагромождением лжи, как отважилась произнести слово, кое, чудилось, испепелило на месте жестокосердную праправнучку Феи Мелюзины? Наяда даже зашаталась, даже сделала попытку лишиться чувств, но вовремя заметила, что вокруг – пустота и, вздумай она опрокинуться навзничь, изрядно расшибется об пол.
«Да где ей упасть натурально в обморок? – мелькнула у Лючии пренебрежительная мысль. – Вот если бы я упала, тут бы все сломя голову ринулись ко мне с нюхательными солями!»
Но ей не было нужды такими дешевыми эффектами привлекать к себе внимание – оно и так всецело принадлежало ей. Видимо, каждый из присутствующих был в свое время наслышан об этих словах, однако теперь они были сказаны во весь голос – к общему удовольствию. Что же, гостей нелегко осуждать: жизнь в захолустье скучна, а нынешний бал у графа Лямина преподнес такие дивные развлечения! Вот только танец, беда, пропал, да и вообще, после того как Шишмарев, спасая лицо, бросился ухаживать за тетушкою и уводить ее прочь (граф, как хозяин, обязан был ему помочь), всем сделалось не до музыки и размеренных движений. Гул стоял в зале, и предметом разговоров, конечно, была она, Лючия… в смысле, княгиня Извольская. Однако она почему-то не ощущала никакого удовольствия от этого внимания, мечтая только об одном: оказаться как можно дальше отсюда. Но пришлось выдержать еще обильный и долгий ужин, где граф Лямин подчеркнуто за ней ухаживал, втихомолку подсмеиваясь над князем, который сидел на другом конце стола и выглядел мрачнее тучи.
