Тут Лючия с изумлением обнаружила, что руки князя Андрея вцепились в ее бедра, а в самую сердцевину ее тела упирается что-то тугое, твердое… согнутое столь мучительно, что Лючия совершенно безотчетно, из чистого человеколюбия, начала высвобождать страдальца из плена тугих кюлот и тесного исподнего, что ей удалось сделать весьма быстро. Ничего удивительного: человеколюбие иной раз вынуждает к истинным подвигам!
И только сейчас она сообразила, что между ними нет теперь никакой преграды: ведь в те достопамятные времена дамы прятали свое естество лишь под рубахами да юбками, и все это, задранное и скомканное, лежало сейчас пышными облаками на груди и ногах князя Андрея. И Лючия не сдержала стона, потому что ее лоно, чудилось, загорелось огнем.
О… восхитительно! Это было восхитительно! Он в ее власти, он снова принадлежит ей! И она доставит ему несколько мгновений страданий за все те дни, когда так страдала по его вине. Покрепче стиснула его бока коленями, сковывая движения… как вдруг получила хороший урок на тему, кто кем повелевает в любви.
Рука князя Андрея стремительным, страстным движением огладила ее лицо, а когда пальцы коснулись ее губ, Лючия поцеловала их и даже лизнула. И вдруг эти увлажненные пальцы скользнули вниз, пробрались под юбки, безошибочно отыскав путь в кудрявых кущах, с силой приникли к бутону, который зрел пылким желанием. Это было больше, чем могла выдержать Лючия! Они бились друг в друга, и даже не стонали, а кричали, доводя друг друга до изнеможения, до сладкой боли. Наконец Лючия обессиленно рухнула на грудь князя Андрея и нашарила его пальцы губами.
Ох, это… этот запах – запах мужчины и женщины, слившихся и излившихся в любовном порыве! Было две реки – стала одна… И Лючия вдруг поняла, что ее ложь, преподнесенная Шишмареву, вовсе не была ложью.
Часть IV
АЛЕКСАНДРА
17
В театре
Она погибла. Она погибла и знала об этом.
Конечно, ее привезли сюда, чтобы убить, но Александра проведала об этом давно и не то чтобы смирилась с этой мыслью, но как бы свыклась с ней. Нет, она погибла потому, что греховно принадлежала мужчине!
Нет, не то…
Мысли путались, Александру бросало то в жар, то в холод. Если бы он был жестокий насильник и ее терзало бы отвращение к своему оскверненному телу, нашла бы способ прервать свою жизнь. И сил достало бы, в этом Александра уже могла убедиться. Но она отдалась ему не только по доброй воле, но со страстью, и она погибла именно потому, что этого человека, причинившего ей лютую боль, а также презрительно отринувшего ее, она не смогла презреть и возненавидеть.
Мысль о нем – сладостная судорога во всем теле, а не мысль! – была первой, когда Александра очнулась, и только потом на нее обрушились воспоминания и ужас: она погибла!
Тело еще ныло, но эта боль была ничто перед болью душевной. Александра с трудом села, с трудом открыла глаза – и на мгновение все случившееся с нею вчера показалось лишь ужасным сном, потому что сейчас она оказалась не в чернобархатном покое сладострастия, а в роскошнейшей из комнат. Диван, на котором она полулежала, был обит турецкой розовой материей, затканной серебром; такой же ковер, украшенный золотой нитью, лежал у ног. На роскошном столе стояла роскошная курильница, которой следовало бы распространять аравийские ароматы. Сейчас, впрочем, огонь в ней не горел – в комнате пахло пудрою, духами и воском свечей.
Сначала Александре показалось, будто это сон, а потом она сообразила, что кто-то перенес ее из покоев Лоренцо в это подобие маленькой дамской гостиной.
Безотчетно Александра прижала руки к груди, вспомнив, как вчера его кинжал одним движением пронзил и распорол ее платье, стараясь не думать, как он сам пронзил ее невинность… и только сейчас обнаружила, что она полностью одета. Платье с выпуклыми бледно-голубыми цветами по золотому полю и с голубой бахромой было сшито из ткани поразительной красоты, и Александра не удержалась, чтобы не пощупать ее – и убедиться, что ничего такого ей в жизни носить не приходилось. Но как сшито платье? Александра, на мгновение забыв обо всем на свете, вскочила и подбежала к одному из огромных, светло мерцающих зеркал, золоченые рамы которых украшали две из четырех стен комнаты: остальные были завешены коврами.
Подбежала… и ахнула. Перед нею оказалась совершенно незнакомая женщина! Волосы были завиты и уложены водопадом локонов, а платье декольтировано так, что открывало груди до самых сосков. Неосторожного вздоха или малейшего наклона хватило бы, чтобы выставить на всеобщее обозрение эти соски, покрытые золотой краской, как если бы они были не частью живого человеческого тела, а одним из тех роскошных украшений, которые были присоединены к роскоши одежды. Вдобавок Александра была буквально осыпана жемчужными ожерельями, подвесками, кольцами; каждый локон был перевит мягко сверкающей жемчужной или бриллиантовой нитью; сапфиры, алмазы, аметисты соперничали на ее запястьях и пальцах с блеском золота. Она была вся унизана драгоценными каменьями – словно варварская богиня каких-нибудь баснословных идолопоклонников!
Кто проник к ней, лежавшей без чувств, и одел ее, будто куклу, выставляемую на витрину модной лавки, торгующей украшениями? Александра смотрела на свое лицо и не узнавала себя, словно и черты ее были выкованы из серебра – с рубинами вместо губ, жемчугами вместо зубов, сапфирами вместо потемневших от волнения глаз… И какая она бледная, эта красавица в зеркале! Как ей страшно!
Александра протянула руку, коснулась ледяного стекла (почудилось, что отраженное лицо похолодело от страха) и неожиданно для себя шепнула:
– Лючия? Это ты, Лючия?..
– Ну, наконец-то вы оставили свое неуклюжее притворство!
Голос грянул, точно с небес.
Александра не сдержала крика, видя, как в зеркале возникает высокая сверкающая фигура мужчины, столь же роскошно одетого и прекрасного, как женщина, которую он приобнял за плечи, склонился к ней, будто бы желая припасть поцелуем к ее запрокинувшемуся лицу… и Александра испытала истинную боль, когда Лоренцо не поцеловал ее, а резко развернул к себе и, придерживая на расстоянии вытянутой руки, произнес, холодно глядя в широко распахнутые глаза:
– Вы, несомненно, похорошели во время своих северных странствий, сударыня. Еще раз признаюсь – мне вас очень не хватало, хотя, пока мой верный Чезаре гонялся за вами, редкую ночь ложе мое пустовало. Право же, вы заслуживаете тех денег и сил, которые я на вас потратил – и, верно, потрачу еще. Ни одна из моих любовниц вам и в подметки не годится. Эти слабонервные, малокровные, перетянутые корсетами блондинки лишены даже простой привлекательности, а их называют красавицами! Одна из них, еще более золотоволосая, чем вы, в знак своей любви открыла мне секрет своих тициановских кудрей. Вообразите, оказывается, для того, чтобы сделаться настоящей венецианской блондинкою, нужно взять четыре унции золототысячника, две унции гуммиарабика и унцию твердого мыла, поставить на огонь и дать вскипеть, а затем красить этим свои волосы и сушить на солнце.
– Надеюсь, вы не отправите меня сейчас же мыть голову, чтобы убедиться, что я не брюнетка? – ехидно спросила Александра, сама не зная, что больше всего ее уязвило: пренебрежительный жест, которым Лоренцо приподнял пышный локон, – или упоминание тех многочисленных красавиц, которых он вот так же брал за плечи, привлекал к себе, к чьим грудям прижимался голой грудью, гладкой, будто золотистый атлас… – И когда вы, в конце концов, поймете: я не…
Она хотела сказать: «Я не Лючия!», однако Лоренцо перебил ее:
– О, я знаю, что вы не красите волосы. Настоящей венецианской блондинкою может стать лишь та женщина, чьи корни восходят к древним славянам – венетам, некогда пришедшим на Апеннины с севера и основавшим Венецию. Недаром в этом названии – отзвуки названия того забытого племени. А ваши корни ведь не столь далеко теряются в веках, bella signorina. Успели вы отыскать князя Серджио Казаринофф? Цвет своих дивных волос, надо полагать, вы позаимствовали от него?
– Да, – кивнула Александра, – но каким образом?..
– Полно притворяться, – снова перебил Лоренцо, и брови его сурово сошлись у переносицы. – Я прочел всего несколько строк из письма Фессалоне, однако узнал достаточно, чтобы весьма заинтересоваться вашим происхождением. Я навел справки. Князь Серджио Казаринофф, русский дипломат, жил в Венеции и уехал отсюда вскоре после того, как его жена родила дочь. Это – факты. Все остальное – предположения, но готов биться об заклад, что они совершенно соответствуют действительности. Возможно, князь Серджио не знал, что в Венеции родилась еще одна его дочь. Следов вашей матери мне обнаружить не удалось. Полагаю, Фессалоне тоже был ее любовником, и она открыла ему, кто отец Лючии. Ваша мать, очевидно, умерла, и Фессалоне вырастил и воспитал вас. Думаю, он любил вас искренне, насколько было способно любить это чудовище, – об этом свидетельствуют блестящие способности, которые он в вас развил, ваша образованность, ваши таланты. И, возможно, именно ради вас он совершал свои преступления. Ради того, чтобы вы носили самые изысканные наряды и ни в чем не знали нужды, Фессалоне губил людей… ради вас была загублена моя жизнь, и вы мне заплатите за это! – Он схватил ее за руку. – Идемте!
