– А ваш супруг – ревнивец, Сашенька! – с восторгом удостоверил граф, поднося к губам руку своей соседки. – Э, да вы дрожите! Вас это пугает?
– Я закатила такой скандал! – пробормотала Лючия. – Он мне этого не простит, ей-богу.
– Да, – усмехнулся Лямин. – Князь Андрей – человек сдержанный. Не любит привлекать к своей персоне внимания. А тут… до вашего приезда его все наперебой поздравляли – он даже взопрел, бедняга, потом вы разыграли свое представление…
Лючия остро взглянула на него из-под ресниц и встретила прямой открытый взор.
– Да, – кивнул Лямин, – я прекрасно понял, что вы бедного Стюху старательно хотели вывести из себя, а Наяда Егоровна очень кстати под руку подвернулась. Не знаю, зачем вы это проделали, однако вышло все совершенно замечательно. Думаю, князь не столько разозлен, сколько озадачен. Мужья, знаете ли, не любят, когда жены вдруг ставят их в тупик. Поэтому, когда будете возвращаться домой, советую помнить то, что я твердо усвоил еще мальчишкой, в блистательном деле под Лесной [40]: лучший способ защиты есть нападение. Андрюша храбрец, а значит, человек бесхитростный. Ну а вы, Сашенька, к моему изумлению, оказались не хорошеньким, тихим карасиком, а маленькой зубастенькой касаточкой, ну и с богом, голубушка моя, с богом… однако советую помнить: Стюха – еще не значит тюха.
И не успела Лючия уточнить значение сего неведомого ей словечка, как граф Лямин встал, произнося благодарный тост за всех явившихся почествовать его.
Бал, слава Мадонне, кончился.
***
Когда Лючия увидела у подъезда знакомую роскошную карету, она едва не всхлипнула от облегчения, начисто забыв, что сама же приказала Ульяне отправить экипаж вслед за нею. Еще раз выдержать дорогу верхом… снова испытывать это ужасное ощущение беззащитности, беспомощности, своей полной зависимости от стремительно скачущего животного, эти удары о седло, эту жуть, когда стремя выскальзывало из-под ноги… о нет, только в той ярости, которой была охвачена Лючия, можно было проделать пять верст верхом, в темноте, впервые в жизни взгромоздившись в седло! И она положила себе непременно обучиться ездить верхом. Александра, разумеется, владела этим искусством в совершенстве. Да уж, сестра оказалась не такой уж нежной кошечкой, если попыталась противостоять Наяде Егоровне и вызвала ее лютую ненависть. Ну что же, тем лучше, если у нее есть сила духа. Авось и сумеет противостоять Лоренцо, авось убережется от Чезаре, авось…
Лючия отогнала неприятные мысли. Бархатные сиденья с каждым ударом колес по набитой, мерзлой дороге казались все менее мягкими, и нежный зад Лючии ломило от боли. Да будет ли конец этой дороге?! Может быть, пожалуйся она на свои страдания, ей стало бы немного легче, но пожаловаться было некому: князь Андрей мертво молчал, забившись в противоположный угол кареты, и от его присутствия Лючии не было ни жарко, ни холодно. Ой, нет, холодно, так холодно и одиноко, что при новом сильном толчке она не удержалась и громко всхлипнула от боли и жалости к себе.
– Что с вами? – донеслось до нее. Чудилось, упала ледышка, а не живые слова раздались.
«Recarsi per diavolo! [41]« – едва не выкрикнула Лючия, однако ее святая покровительница, очевидно, не дремала и очень вовремя заставила ее прикусить язычок, а потом, вспомнив уроки любезнейшего графа Лямина, снова всхлипнуть:
– Я не могу… не могу больше выносить вашей злобы!
– Злобы?! – переспросил князь Андрей, и в голосе его зазвучал испуг. – Как вы могли по…
– А что мне было думать? – обрушилась на него Лючия. – Вы же ни слова мне не сказали!
– Вы… озадачили меня, – с запинкой произнес князь Андрей, и Лючия в очередной раз вспомнила ляминские наставления. – До меня донеслись обрывки ваших разговоров с Шишмаревым… я и не предполагал, что вы с ним столь коротко знакомы.
– Вот те на! – вспыхнула Лючия. – Вас изумило мое с ним знакомство? Но разве этот подлец не друг вам?! Ведь именно он помогал вам устроить наше венчание.
Только потом она сообразила, как ужасно звучат ее слова, и даже руку ко рту прижала, пытаясь их остановить, но поздно. Как говорят эти русские – слово не воробей… ну и так далее. Лючия вся сжалась, вообразив, какая буря сейчас на нее обрушится, однако князь Андрей только хрипло перевел дыхание и ответил ей не сразу, а после тяжелой заминки:
– Вы вправе… вправе думать так, однако же тому была причина, чтобы я… чтобы я и он сошлись в этом деле.
Лючия прижала руку к сердцу, так вдруг ударило болью. Дело? Он называет их брак – делом? Похитил, можно сказать, девицу, сделал ее женщиной – из самых благородных побуждений, заметьте, чтобы спасти свою сестру.
Дело! А сломанная судьба Александры Казариновой? Это все – дело?
– Ну что же, надо полагать, я сегодня испортила вашу шутку своей резвостью, – сказала она устало. – Вы хоть успели получить Ульянину вольную от Наяды Шишмаревой?
– Вольную? – переспросил князь Андрей тоном величайшего изумления. – Так вы… знали про вольную? Знали?!
– Ульяна мне все рассказала, – сухо обронила Лючия. – Хотя я предпочла бы услышать это от вас.
– Так вот почему вы вернулись, – пробормотал князь Андрей задумчиво. – Ну что ж, в храбрости вам не откажешь.
– А в чем откажешь? – задиристо буркнула Лючия.
– Да ни в чем, – усмехнулся князь. – Я знаю вас много лет, я обманом женился на вас, утешая себя тем, что ежели меж нами нет любви, так хотя бы жена моя будет красива, добра и умна. Все это так, да… но в вас вдруг появилось нечто… нечто… не подберу слова! Девочка, знакомая мне с детства, оказалась самой загадочной из всех женщин, каких я знал.
Лючия еще крепче прижала руку к сердцу. Слабое средство унимать боль, конечно. Однако сейчас-то с чего разболеться сердцу, спрашивается?! Конечно, у него были другие женщины… Кто-то же научил его всем тем пленительным навыкам, с которыми раз или два уже познакомилась Лючия и которых забыть не может. Но все это было прежде. До нее! Сегодня она сожгла за собою все мосты, отрезала все пути к возвращению в Венецию. Теперь, именно теперь она воистину признала себя его женой, приняла прошлое Александры Казариновой и будущее княгини Извольской… ну, значит, только от нее зависит, станет ли ее супруг искать утешения на стороне!
– С самого начала, с той самой встречи в трактире у Фотиньи меня что-то настораживало, – продолжал князь Андрей, не замечая, что его спутница затаила дыхание. – Что-то было не так… в вас, в вашем поведении. Я никак не мог понять, что меня беспокоит. А сегодня вдруг понял!
– Поняли? – дрогнувшим голосом переспросила Лючия. Ее вдруг озноб пробрал. О господи, так он понял… что? Что она была в сговоре с Шишмаревым? Или?..
– Сашенька, – вдруг торопливо проговорил, будто выдохнул, князь Андрей, – я услышал сегодня – или мне послышалось, будто вы меня… будто я вам… будто вы просили Шишмарева…
Хвала престолу господню! От облегчения Лючия едва чувств не лишилась. Он, значит, услышал, как она врала Шишмареву о своей любви к князю Андрею. Так вот, значит, чем он объясняет странности в ее поведении.
Но ведь это удача, это необыкновенная удача! Князь Андрей сам подсказывает ей и ответ, и образ действий – и выход из того положения, в какое они оба попали. Теперь еще придумать бы, как бы это половчее склонить его к поцелую, и тогда Лючии не составит никакого труда заморочить ему голову и упрочить свою роль в его жизни!
Думать долго не пришлось: мерзлая дорога, которая, словно вслушиваясь в их разговор, прекратила на некоторое время строить путникам козни, ни с того ни с сего решила вновь проявить свой норов. Сначала страшно тряхнуло слева – князь Андрей издал сдавленное проклятие, свалившись с сиденья, потом – справа, и Лючия со стоном повалилась на него, да так удачно, что нечаянно оседлала распростертого князя.
Верно, судьба ей сегодня была такая: преодолевать этот путь только верхом!
Лошади по тряскому месту шли мелкой рысью, и Лючия невольно подпрыгнула несколько раз на животе князя Андрея… нет, сказать правду, она оказалась чуть ниже его живота, а точнее, она сидела на… О господи, движения, которые она нечаянно совершает, так напоминают те, страстные, самозабвенные, в их первую ночь!
Тут Лючия с изумлением обнаружила, что руки князя Андрея вцепились в ее бедра, а в самую сердцевину ее тела упирается что-то тугое, твердое… согнутое столь мучительно, что Лючия совершенно безотчетно, из чистого человеколюбия, начала высвобождать страдальца из плена тугих кюлот и тесного исподнего, что ей удалось сделать весьма быстро. Ничего удивительного: человеколюбие иной раз вынуждает к истинным подвигам!
И только сейчас она сообразила, что между ними нет теперь никакой преграды: ведь в те достопамятные времена дамы прятали свое естество лишь под рубахами да юбками, и все это, задранное и скомканное, лежало сейчас пышными облаками на груди и ногах князя Андрея. И Лючия не сдержала стона, потому что ее лоно, чудилось, загорелось огнем.
