Четверть часа спустя — читатель, конечно, понимает, что подобные уточнения носят характер приблизительный и точностью в действительности отличаться не могут — Монтинин, Сушкин и Любимов распрощались с Алексеем Алексеевичем и, выйдя из больницы, подошли к пролетке, мрачному экипажу (откуда он, кстати, взялся и кто его снарядил — загадка до сих пор: Монтинин говорил, что ему просто поручили сунуть в него лихача и его пассажиров, а вот кто поручил — штабс-ротмистр от прямого ответа почему-то увиливал) и ожидавшим их нижнему чину конно-полицейской стражи и извозчику.
Извозчик встретил их с беспокойством — не слишком, впрочем, большим, так как их веселые лица — это было понятно любому — вряд ли могли скрывать совсем уж нехорошие намерения. Нижний же полицейский чин, напротив, видимо огорчился, поняв, что дело едва ли окончится задержанием лихача: пока начальство отсутствовало, он дал себе труд — оставив в покое копыта ни в чем не повинной лошади — изрядно попугать извозчика рассказами о том, насколько несладко ему придется в арестантской и как его будут ночами выволакивать на допросы к дежурным офицерам, на пути из общей камеры в кабинет подталкивая пинками и зуботычинами.
— Как звать-то тебя, Ваня?
Вопрос Монтинина прозвучал непринужденно и без угрозы. Извозчик совсем перестал опасаться за свою судьбу в ближайшем обозримом будущем и ответил совершенно спокойно:
— Иваном и звать, вашбродь. Пантелеймоном по батюшке. А фамилие наше — Прж… Пыржы… Тьфу, нехристь, вот повезло-то!
Извозчик сплюнул и широко перекрестился.
— Поляк что ли?
— Барин из басурман, по нему и записали. А мы — что? Мы — православные! Прж… Тьфу ты! Вот как, вашбродь, с таким фамилием жить?
Монтинин усмехнулся и вдруг, осененный внезапной догадкой, чуть не присвистнул:
— Да никак Пржевальский?
— Точно, вашбродь! Жевальский пр… Чтоб ему пусто было!
Все, за исключением извозчика и нижнего чина, который так же, как и извозчик, не понял причину веселья, захохотали.
Отсмеявшись, Монтинин вытер кулаком в свободной перчатке выступившие в уголке глаза слезы и подытожил:
— Ну, тезка-географ, бывай! И не серчай на свою фамилию — генеральская она у тебя, знаменитая!
— Да мне-то что с того генеральства, вашбродь? — извозчик прищурился — как это было давеча, при первой «задушевной» беседе с поручиком и репортером, — отчего от уголков его глаз опять разбежалась сетка морщинок, а лукавый, даже бесноватый огонек во взгляде как бы притух. — Не я же генеральствую, и нешто это мне генералом стать?
— Кто знает, Иван Пантелеймонович, кто знает?
Монтинин подмигнул — одновременно и самому извозчику, и стоявшим тут же поручику и репортеру — и, взяв уздечку своей лошади, ловко вскочил в покрытое красивым вальтрапом седло.
— Пошушукайся с Николаем Вячеславовичем, у него имеется, что тебе предложить… Ну, бывай! Надеюсь, еще увидимся!
Мрачный экипаж, так и не заполучивший в себя пассажиров, покатился по набережной, сопровождаемый штабс-ротмистром и его человеком.
Поручик и репортер опять уселись в пролетку.
Извозчик — на козлы. Но — нерешительно и вполоборота к своим седокам:
— О чем это он говорил?
— Позже, Иван, позже, а пока, — поручик переглянулся с Сушкиным, и оба загадочно улыбнулись, — давай-ка к Спасской, в Адресный стол: и так уже массу времени потеряли!
— Но…
— Позже! И не гони. Подъедем со всей полагающейся пристойностью. Договорились?
Извозчик, уже было совсем успокоившийся и полагавший, что веселье господ, из которых двое — офицеры полиции, — верный признак того, что гроза миновала, нахмурился и нехорошо — с рассеянным усилием — подергал себя за бороду: вот, мол, и считай после такого, что и у этих всё, как у людей!
— Я вам так скажу, ваше благородие!
Правильный, акцентированный выговор чина вместо обычного «вашбродь» лучше чего бы то ни было другого показывал, насколько «тезка-географ» был неприятно поражен происходившим и насколько сильно он только что утратил веру в человеческие качества поручика и вроде бы такого приятного господина в статском.
— Да, ваше благородие, я вам так скажу: хотите меня вязать — вяжите! А сам себя я на съезжую не покачу! Нашли дурака! Я что, на клоуна похож?
— Почему на клоуна?! — неожиданное сравнение Ивана ошарашило воскликнувших в один голос поручика и репортера.
— Где ты клоуна видел?
— Ты в цирке бывал?
— Здесь, у Чинизелли[43]?
— Шапито?
Сушкин и Любимов, перебивая друг друга, тараторили с такой быстротой, что Иван растерялся. Однако в его глазах снова забрезжило успокоительное сомнение: нет, не может такого быть, чтобы его скрутили эти явно не злодейского склада полицейский офицер и господин в статском!
— Обижаете! Что же я, по-вашему, совсем темный?
Услышав это, поручик и репортер, рассмеялись в голос: положительно, так скверно начавшийся день превращался в день непрекращающегося веселья!
— Прж! Прж!
— Географ!
— Клоун!
— Да что с вами такое? Вы обезумели?
— Обезумели!
— Ха-ха-ха!
Извозчик — неожиданно, в сравнении с пышной бородой, оказавшийся совершенно лысым — снял с головы шапку, подставив гладкую, как каток, макушку оттепельному ветерку, и зачарованно уставился на сумасшедших. Ему доводилось слышать, что в каких-нибудь злосчастных обстоятельствах люди, не выдержав придавившего их напряжения, лишались рассудка вот так — внезапно, без явного перехода от здравомыслия к полному помрачению. Взгляд его стал жалостливым. Он перекрестился и участливо, с ноткой робости в тоне, спросил:
— Вам плохо?
Сушкин прыснул.
Поручик, утираясь одной рукой и сотрясаясь всем телом, другой только замахал в каком-то неопределенном направлении:
— Езжай уже… географ! Ха-ха-ха!
18
На Садовой, оставив Ивана дожидаться со строгим наказом никуда не исчезать, сколько бы на ожидание не потребовалось времени, поручик и репортер сразу прошли к Привродскому, исполнявшему тогда обязанности заведующего Адресным столом. Ефим Карпович встретил их уныло, а когда еще и понял, чего именно хотели посетители, совсем загрустил.
— Господа, мы находимся в процессе реорганизации. Из положенного по расписанию штата нет и половины. Не могли бы вы подождать со своим запросом? Скажем, недели две? А лучше — три?
— Помилуйте, господин Привродский! Какие две или три недели? Вы в своем уме? — Поручик развернул на столе сушкинские списки и газетные вырезки. — Это нужно сделать немедленно!
— А кто, позвольте спросить, — Ефим Карпович ощетинился, но совершенно беззлобно и даже с какой-то обреченной отстраненностью, — будет это делать, как вы настаиваете, немедленно?
— Но есть же люди…
— Да вы, молодой человек, похоже, меня совсем не слушаете!
Заведующий кивнул в сторону двери, за которой находилось обширное приемное помещение. Оттуда доносился гул голосов: нестройный, с иногда вплетавшимися в него членораздельными и внятными словами и даже целыми фразами, но вообще представлявшийся просто назойливым шумом. Как шум воды, льющейся с крыши: иногда в нем можно разобрать звучание отдельных капель, но их неожиданный звон только подчеркивает общую монотонность звука.
— Вы ведь там проходили?
— Конечно.
— И сколько же там народу?
— Ну… — поручик попытался прикинуть в уме, но даже навскидку не смог назвать примерное число скопившихся в приемном отделении посетителей: их было слишком много.
Ефим Карпович, с по-прежнему унылым и обреченно-отстраненным выражением лица, только головой покачал и обратился к Сушкину:
— Возможно, вы?..
Репортер на мгновение задумался: его наметанный взгляд, как это вообще бывает свойственно хорошим репортерам, собирающим свои материалы в местах различных происшествий, а не в кабинетной тиши, подметил многое и сунул это многое на одну из полочек в голове — авось, пригодится. Но цифра, которую мозг по запросу услужливо с полочки извлек, казалась такой невероятной, что репортеру было неловко ее произнести: а вдруг ошибка? Поэтому он, растягивая от нерешительности слова, промямлил:
— Даже не знаю…
Отразившаяся на лице Сушкина борьба между здравым смыслом и фактами не ускользнула от внимания Ефима Карповича. Заведующий опять покачал головой и добил репортера замечанием:
— Это в приемном. А на улице?
Сушкин, перед мысленным взором которого тут же отчетливо встала та толпа разношерстного люда, через которую ему с поручиком пришлось пройти, чтобы попасть в Стол, растерялся окончательно.
— Вот видите. Мы совершенно не справляемся. Большинство из этих людей не успеет даже запрос подать до закрытия!
— Закрытия? — это уже опять встрепенулся поручик. — Но сейчас еще и десяти утра нет!
