Матрона присела на корточки перед печью, развела огонь и смотрела, как пламя бежит по хворосту, перебираясь на сложенные поверх дрова. В соседней комнате зазвучали вдруг голоса детей, и она отвлеклась от своего занятия.
– Ты дура! – послышался голос старшей девочки.
– Сама ты дура! – ответила Алла.
Матрона не знала, с чего началась перепалка, и стала ждать.
– Хочешь, поспорим? – предложила Алла.
– Дура, я и без спора знаю, что у стариков дети не рождаются.
Матрона начала покрываться холодным потом.
– Папа и мама моложе их, а детей уже не рожают. А они посмотри, какие старые!
В комнате помолчали немного, затем послышался голос Аллы:
– Мама давно вышла замуж за папу, поэтому дети у них больше не рождаются. А бабуся только что вышла, а дети рождаются сразу, когда выходят замуж.
– Нет! Не рождаются!
– Рождаются, рождаются! Папа правильно говорит, что ты любишь только qea! Поэтому ты и не хочешь, чтобы у бабуси был маленький ребеночек.
– Ничего ты не понимаешь. У стариков дети не рождаются.
– Рождаются, – не соглашалась Алла. – В одной газете было написано, что у одной татарки, когда ей было девяносто лет, родилась девочка. А бабусе никаких девяноста лет еще нет.
– Ты еще маленькая. Я даже не знаю, как тебе объяснить, почему у стариков не рождаются дети.
– Зато я знаю.
– Что ты знаешь?
– Как рождаются дети!
– Как?
– Очень просто. Когда муж и жена остаются одни, они ложатся рядом и целуют друг друга.
– Ну и что? – послышался презрительный голос старшей сестры.
– Ну и что, ну и что! – передразнила ее Алла. – Как будто я не видела это в кино, как будто я не знаю!
– Ничего ты не знаешь.
– Ты сама ничего не знаешь! И не понимаешь ничего, поэтому у тебя и тройка по математике. Троечница!
– Зато я знаю, как рождаются дети.
– И я знаю!
– Нет, не знаешь! И не узнаешь, потому что я тебе не скажу.
Матрона не стала слушать дальше. Кашлянула, пошумела дровами у печи, и девочки смолки, потом зашептались, и одна из них вышла на веранду – там послышались ее шаги. Почему-то Матроне подумалось: “Это Алла. Сейчас она придет сюда”. И действительно, дверь медленно открылась – на пороге стояла Алла.
– Бабуся, – сказала она, улыбаясь от двери.
– Что, маленькая моя? – Матрона не могла скрыть свое к ней отношение. – Ты чего так рано встала, дочка? – спросила она и удивилась тому, как легко и просто оказалось произнести это – дочка.
– Давай я помогу, буду топить печь, – Алла хотела было сразу взяться за дело, но Матрона отстранила ее:
– Нет, нет, запачкаешься… А ты не проголодалась?
– Я же не Белла, – девочка состроила презрительную гримаску. – Это она с утра пораньше начинает жевать.
Матроне сразу же вспомнился подслушанный разговор, и она незаметно оглядела девочку. “И в самом деле, вряд ли ты знаешь, как рождаются дети, – улыбнулась про себя. – Пока что тебя и с мальчишкой недолго перепутать”.
В это время в комнату вошла жена Доме, принесла с десяток нанизанных на ветку рыбешек.
– Смотри, Алла, папа тебе форелей наловил!
– Ой! – обрадовалась девочка и, осторожно взяв низку, протянула ее Матроне: – Бабуся, пожарь мне их, пожалуйста, я их сразу съем, ничего не оставлю Белле.
Матрона слышала, что городские любят форель, но как они ее готовят, не знала и, боясь сделать что-то не так, испортить рыбу и опозориться, она беспомощно развела руками.
– Пасть бы мне жертвой за тебя, – сказала она. – Я не умею ее жарить, мама сделает это лучше меня.
– Разве это сложно? – удивилась жена Доме. – Ладно, я сама пожарю.
– Вот и хорошо, – кивнула Матрона. – А я пойду, подою коров.
7
Разговор девчонок не шел у нее из головы. Она не каялась в том, что подслушала их, не чувствовала себя ни обиженной, ни оскорбленной, но что-то мешало ей, тем не менее, остался какой-то неприятный осадок на душе, ощущение неловкости, будто ее в детскую игру завлекли, в дочки-матери играть заставили; попав в дурацкое положение, она растерянно стояла посреди игры, ни в дочки не годясь, ни в матери, и дети обращались с ней, как с бестолковой подружкой, от которой ничего путного не дождешься, и понимая свою ущербность, она сгорбилась, сжалась, стараясь казаться поменьше ростом, и молила Бога, чтобы никто из взрослых не увидел, не осудил, не посмеялся над ней.
Игра, немного видоизменившись, продолжилась и после обеда, когда к ним наведались Солтан с Венерой. Матрона сразу же заметила: и Венера, и жена Доме – вслед за ней – держались так, как это часто бывает с замужними женщинами, попавшими на свадьбу или в гости к молодоженам. Обе разрумянились в беспричинном вроде бы оживлении, каждая была поособому внимательна, улыбчива и ласкова со своим мужем, только его единственного и видела, и как бы звала, заражая радостью и пытаясь увлечь в прошлое – хоть на миг! – в золотую пору юности, вспыхнувшую вдруг в памяти огнем нерастраченных чувств. Алла ничего не смыслила в таких играх, зато старшая, Белла, наблюдала за своей матерью и Венерой с легким презрением пожившего и многое повидавшего человека: старания немолодых – с ее точки зрения – женщин казались ей глупостью, непозволительной в их возрасте и выходящей далеко за рамки приличий. Матрона удивилась ее проницательности, пригляделась к ней самой и поняла – Белла не ребенок уже, она стоит у порога своего девичества; ее маленькие груди трогательно топорщили простенькое платьице, и она невольно приглядывалась к себе, погруженная в тайну собственного созревания, растущих тревог и туманных мечтаний.
“Пусть Бог бережет тебя от ошибок и неудач, – подумала, расчувствовавшись, Матрона. – Ты и сама не знаешь пока, что, присматриваясь к другим, готовишь себя к взрослой жизни”.
До сих пор, в отличие от Аллы, Матрона относилась к ней с прохладцей. Потому, наверное, что чувствовала со стороны Беллы некоторую настороженность, недоверие к себе. Теперь же, уразумев причину и, главное, заметив в ее глазах яркие, живые огоньки, Матрона потеплела душой, догадываясь, что в замкнутости своей девочка пытается осмыслить происходящее, и нет никого, кто мог бы помочь ей понять себя и принять, как должное, то неизвестное, что появилось вдруг из ничего, казалось бы, и надвигается на нее с неотвратимостью грозовой тучи.
Словно споря с кем-то, Матрона твердила про себя, что человек должен думать, создавать свою жизнь с самого раннего возраста. Когда речь идет о жизни, нельзя прощать тем, кто тебе мешает, будь то друзья или родные, или сам Господь Бог. Иначе из-за множества причин, неудобств и стеснений жизнь твоя израсходуется по мелочам, и, поняв это, от тебя отступятся и друзья, и родные. Строя свою жизнь, человек должен помнить, что работает не только на себя, но и на своих детей, внуков, правнуков и тех, о ком он и знать-то уже не будет, и они, возможно, не вспомнят о тебе, забудут само твое имя, однако род твой продолжится, потому что именно ты заложил его основу…
8
Когда Матрона пришла в свой новый дом, муж стал знакомить ее с хозяйством – показал скотину, а позже и сенокосные наделы, огороженные столбами с натянутой между ними толстой проволокой. Сено было уложено в копны и, прикинув на взгляд, Матрона решила, что на зиму его хватит с лихвой и думать о том, чем накормить скотину, им не придется. Оглядев свои владения, старик сказал не без гордости:
– Во всем нашем ущелье только у меня все наделы огорожены проволокой.
И дров на зиму было припасено достаточно; копать же картофель пора еще не настала, и особых дел по хозяйству сейчас не было. Поэтому Доме с утра стал собираться на рыбалку, чем немало обрадовал Аллу, которая тут же вызвалась идти с ним. Мать хотела отправить с ними и старшую дочь, но Белла стала отговариваться и отказалась в конце концов.
Пока Доме не ушел, Матрона попросила его зарезать курицу. Сделав это, он отправился с Аллой на речку. Белла же вынесла из дома войлочную подстилку, расстелила ее под грушевым деревом, легла на спину и, отрешившись от окружающих, задумалась о чем-то. Она думала непростую свою думу и одновременно, подняв ноги, перебирала ими, как ребенок в люльке. Когда она молча ушла от матери и от нее под грушу, Матрона вздохнула жалостливо: “Наверное, перебирает свои девичьи горести”. Она хотела подойти к ней, поговорить, но не знала, понравится ли это девочке. “Лучше пошлю к ней мать”, – решила она, поднялась на крыльцо и вошла в дом.
Жена Доме к тому времени убрала со стола все, что осталось после завтрака, и начала мыть посуду. “Пусть домоет, тогда и скажу”, – подумала Матрона и поставила воду на огонь, чтобы ощипать курицу. Когда вода вскипела, бросила курицу в таз, ошпарила кипятком; вместе с поднявшимся паром в нос ей шибанул противный запах мокрых перьев. Она задержала дыхание, но это не помогло. И снова, как раньше, как всегда, ей показалось, что она заперта в какой-то заброшенном, разваливающемся доме, по дырявой крыше которого стучит дождь, и вода, просачиваясь сквозь прогнивший потолок, собирается в грязные разводы, мешаясь с трухой, а она сидит на мокром полу, считает капли, падающие на нее с потолка, и старается не дышать, ибо все вокруг пропитано запахом сырости, гнили, мертвечины.
