Заметив Беллу и Матрону, девушки не смутились, как можно было ожидать, а с любопытством уставились на них; одна, хихикнув, сказала что-то другой, и обе рассмеялись. Матрона слышала когда-то, что у городских пошла мода загорать у реки, но тогда она пропустила это мимо ушей – какое ей дело до городских? Но здесь-то не город. Как же они осмелились раздеться вблизи чужого села, под чужим небом, оголиться, плюнув на приличия, и сидеть себе с выпивкой и закуской? Они ведь в гостях, а не у себя дома. Неужели им непонятно? Матрона вопросительно глянула на Беллу, но та была невозмутима, казалось, ей не впервой видеть такое. Более того, она смотрела на пришлых девушек немного усталым, узнающим взглядом, в котором легко читалось презрение.
– Кто они такие? – спросила Матрона.
– Проститутки, – с деланным равнодушием ответила Белла.
Матрона не знала этого слова.
– А чем они занимаются?
– Отдыхают, – презрительно бросила Белла.
И добавила:
– В свое удовольствие.
Тон ее не понравился Матроне, и больше она ни о чем не спрашивала. Напилась воды, наполнила кувшин, чтобы уйти и не возвращаться сюда. Спустившись к реке, поставила кувшин на видное место, и вслед за Беллой двинулись вверх по течению искать Доме и Аллу.
Вскоре они увидели двух незнакомых мужчин. Оба были в узких, обтягивающих плавках. Один стоял посреди реки, другой – на берегу. Тот, что был на берегу, отвернулся при их приближении, и Матрона не разглядела его. Второй же поразил ее своей тучностью. Вода доходила ему до плавок, а над ними, накрывая их, свисало огромное, как бурдюк, складчатое пузо. “Вылезло, как забродившее тесто, так и прет через край, – думала она, удивляясь. – Как же богато надо жить, чтобы так разжиреть”.
Он тоже заметил их, но, как и девушки до этого, ничуть не смутился.
Белла старалась не смотреть в ту сторону.
– Собаки! – сердито бросила она и прибавила хода.
Матрона не расслышала и, догнав, спросила:
– Кто они, как ты сказала?
– Кавалеры, – ответила Белла. – Приехали с этими девицами.
– А что они делают в реке?
– Наверное, бросают хлор в воду.
Матрона не поняла ее.
– Какой такой хлор?
– Обыкновенный.
Решив, что Белле надоели ее вопросы, Матрона замолчала. Она шла за девочкой, а перед глазами ее стоял этот мешок с салом. Ей приходилось видеть толстых мужчин, но такой живот и в страшном сне не мог присниться. Расскажи кому, не поверят, что можно так разожраться. Позор, и ничего больше. А он еще и напоказ себя выставил. Она представила его бегущим и засмеялась, словно наяву увидев, как живот, подпрыгивая, хлопает его по ногам.
Белла удивленно обернулась:
– Чего смеешься?
– Над ним смеюсь. Над этим толстяком, чтоб его едой завалило! Разве можно быть таким жадным? Жрать, жрать, жрать! У него и складки на животе, будто котомки, чтобы складывать в них продукты.
Теперь уже Белла не поняла ее.
– Они одинаковые. Достойны друг друга, – сказала она.
– Кто кого достоин? – спросила, недоумевая, Матрона.
Казалось, они говорят на разных языках.
То, что Белла не удивилась наглым девицам и бегемоту толстопузому, Матрона хоть и с грехом пополам, но могла бы уразуметь. Труднее было понять другое: если она не находит в их появлении здесь ничего особенного, то почему говорит о них с таким презрением, даже со злостью? Может, они задумали что-то недоброе, и Белла знает об этом? Но почему молчит, не скажет, кто они такие, эти мужчины, и что за хлор бросают в реку? И кто эти девушки? То, что они не жены, нетрудно догадаться – слишком уж молоды. Если они их дочери, то где это видано, чтобы отцы с дочерьми забирались в горы и разгуливали там голые! Если не то и не другое, то кто же они?
Словно уловив ход ее мыслей, Белла сказала вдруг:
– Любовницы.
Она произнесла это, будто приговор вынесла. Матрона с трудом сдержала улыбку.
12
– Белла! Бабуля!
Чуть выше по течению, на берегу, стояла и махала им рукой Алла. Доме поблизости не было.
Как только они подошли, она схватила ведро и бросилась к Белле:
– Смотри, сколько я наловила!
В ведре, всплескиваясь, плавало несколько рыбешек. Матрона разглядела пару форелей, остальные были без радужных пятен, усачи, наверное.
Белла протянула руку, чтобы взять ведро, но Алла не дала.
– Еще чего! – заспорила она. – Ты весь день просидела дома, а теперь хочешь все забрать!
Белла оскорбилась, надула губы:
– Ну и жадина же ты!
– Сама жадина!
Белла поискала глазами отца.
– А где папа?
– Ты что, ослепла? Не видишь, что ли? – Алла вытянула руку, показывая.
Они повернулись и увидели у другого берега, высокого, подмытого рекой до обнажившихся корней растущих поверху деревьев, широкий то ли омут, то ли водоворот с неторопливо закручивающимся по спирали течением; из мутноватой воды, у самого берега, торчала голова Доме, и lnfmn было разглядеть, как он шарит руками под водой, пытаясь раздвинуть корни, проникнуть в рыбье лежбище.
– Сколько рыб вы поймали? – спросила Белла.
– Одиннадцать. Если бы мы не потратили столько времени на ту рыбу, – Алла снова показала на отца, – мы бы еще больше наловили. Но папа сказал, что там большая, не хочется упускать. – Алла вдруг раздобрилась и протянула ведро Белле: – Ладно, бери, посмотри, какие хорошие.
Белла помедлила немного, но, усмирив гордыню, все же взяла, поставила ведро перед собой и, присев на корточки, стала по одной перебирать рыбешек, пугаясь то и дело и отдергивая руку, чем немало веселила Аллу.
– Ну и трусиха же ты! Какая же ты трусиха!
А Доме все никак не мог управиться с большой рыбой. Наверное, она слишком далеко ушла в свою нору, и чтобы дотянуться до нее рукой, он прижимался щекой к берегу, другой рукой раздвигая и обламывая мешающие ему корни. Когда он с головой ушел под воду, Матрона и девочки застыли, ожидая его появления; ожидание их затягивалось, казалось бесконечным, и в конце концов, они затревожились.
– Папа! – испуганно вскрикнула Алла.
Наконец, голова Доме показалась над поверхностью. Отфыркиваясь, он оттолкнулся от берега и, встав на ноги, поднялся над водой по пояс.
– Алла! – радостно крикнул он, перекрывая шум реки, и поднял над головой рыбу величиной с молочного поросенка. Она дергалась, вырывалась, и ему, наверное, было трудно ее удерживать. Сделав шаг, другой в их сторону, дойдя до быстрины и боясь, что течение может сбить его с ног, он перехватил рыбу одной рукой и, размахнувшись, выбросил ее на сушу, на траву.
Рыба упала далеко от берега, и девочки побежали к ней. Она билась, задыхаясь, не хотела расставаться с жизнью. Она так трудно умирала, что Матрона содрогнулась от жалости. Рыба – это рыба, и все же странно, что она не может даже застонать в свой смертный час. Почему она не ревет, как бык, которого ведут на убой, почему не исходит возмущенным, отчаянным криком, почему, глядя на эти муки, земля не торопится с помощью, не превращается в спасительную воду?
А рыба продолжала свою предсмертную пляску. Подпрыгивала и снова падала, и снова вздымалась в воздух. Девочки, визжа, кружили возле, не осмеливаясь дотронуться до нее. Матроне вспомнилось вдруг, как заходясь от ярости, Егнат рассказывал когда-то о своем фронтовом товарище, о том, как оторванная кисть его, брызгая кровью, плясала на поле боя. “А когда мне оторвало ногу, – продолжал Егнат, впадая в крик, – когда оторвало, я увидел: впереди пляшет кисть, а за ней гонится моя оторванная нога, и кровь хлещет из голенища!”
Сердце Матроны снова сжалось.
“Бедная рыба, – думала она. – Пляшущая кисть искала живое тело, от которого ее оторвали, а что ищешь ты? Ты вроде бы цела, какую же часть себя ты ищешь? А может, ты сама часть воды, от которой тебя оторвали, может, потому и не умеешь кричать? Как не умеют кричать отдельно взятые руки и ноги человека. Отдельно взятые, они становятся просто кусками мяса… А может, и душа является частью живого тела, и когда ее отделяют от жизни, может, и она, как выброшенная на сушу рыба, молча пляшет свою смертельную пляску? У одних это длится дольше, у других меньше”…
Рыба уже перестала прыгать и лишь беспомощно разевала рот.
Алла, конечно, была посмелее Беллы: взяла все же рыбу в руки. Та, будто ожив, снова задергалась, забила хвостом, но Алла не выпустила ее, сжала покрепче и крикнула радостно:
– Папа, папа! Смотри, какая она большая!
Рыба и в самом деле попалась немалая. Радужные пятна вдоль ее тела сверкали на солнце и казались изумленными глазами, глядящими на чуждый мир.
Все радовались рыбе, и Матрона старалась поддерживать общее настроение.
– Этой рыбой можно всю семью накормить, – с деланной улыбкой произнесла она.
Доме еще не отошел от азарта и радовался, как мальчик.
– Такой большой рыбы я никогда не ловил, ни разу в жизни! – ликовал он. – В ней, наверное, не меньше, чем полтора килограмма!
